— Что ж это вы мне рассказываете? А вдруг я из полицейских?
— Не-ет… На тебя я поначалу погрешил маленько — взгляд у тебя тяжелый. Ты, видать, насмотрелся, хоть и молодой. Неулыбчивый у тебя взгляд. А вот у Николы-зимнего, сразу видно, свежий взгляд, легкий. Я, милый человек, как с германской вернулся, только хозяйства начал ставить — тут немецкая оккупация. Накрутился. Потом гражданская война. То одни, то другие. Потом польская оккупация. Ко всему приобвык и многое чего вижу. Так что ты насчет меня не сомневайся, но проверять проверяй. А вдруг я сбрешу? И еще я тебе скажу. Поостерегись. Тут дозоры с овчарками че-ерными так и шастали. Правда, вчера уж не было. Но, может, вернутся.
— Спасибо. Поостерегусь.
— Храни тебя бог, а все ж таки уходил бы… Зорька вон разгорелась, а начальничек мой немецкий хлопотун: не ровен час появится. Поскольку тебе меня проверить нужно, подавайся ты отсюда влево. Те, что здесь поблизости стояли, те все ушли. Теперь, надо думать, дальние поедут. Там у них дорога новая, вот они за дорогой и стоят. Начальничек мой вчера предупредил, что повезу дальше, чем обычно. И машина придет. Надо эсэсовцев витаминчиками снабжать. Надо… Может, они на юге перепреют, все земля богаче станет.
Они попрощались, и Егор попросил у Грудинина:
— Слышь, Никола-зимний. Оставил бы ты мне газетку, а? Ведь как-то на душе с нею радостней.
— Так мне не жалко… Только ж бумага…
— А бумаги я тебе дам. Дам, милый ты человек. Немецких газет, ясно, не дам. У них бумага тонкая, глянцевая, для курева неспособная. Я тебе старую газету дам. У меня в ей фото замотаны. Так я перемотаю.
Он полез под топчан, достал из сундучка сверток и перемотал газеты.
— Держи. Кончится война, приезжай. Разыскивай Егора Грубого. То я как раз и есть. Охота у нас сказочная! А я тебя по глазам остреньким вижу — ты охотой балуешься.
С Грудининым Егор попрощался за руку — признал своего.
Ночью капитан Маракуша провожал вторую группу в тыл врага. Ось ее движения должны были пересечь разведчики Матюхина, и Маракуша предупредил, что, если обе группы столкнутся, пусть самостоятельно разделят зону границами наблюдения.
Поставить задачу, проверить подготовку к переходу и сам переход поехал полковник Петров. Поэтому его встреча с майором Лебедевым оказалась мимолетной. Полковник уже по дороге к машине рассказал о положении дел и приказал сидеть у телефонов, знакомясь с новой документацией.
Донесения с передовой, процеженные офицерами разведок полков и дивизий, приходили покойные, деловитые. Наблюдатели отметили сигналы группы Матюхина, и Лебедев почувствовал себя спокойней. Однако разговор с Кашириным не позволял удовлетвориться только донесениями. И он, пользуясь относительным бездельем, вызвал к телефону командиров полковых разведывательных взводов тех дивизий, на стыке которых уходил в тыл Матюхин.
Как и предполагал Лебедев, все оказалось серьезней. Полковые наблюдатели докладывали командирам взводов о движении отдельных групп противника на луговине: солдаты развернутым строем двигались к дальнему лесу, слышался собачий лай. Но офицеры разведки в полку не посчитали эти события достойными внимания. Противник и раньше занимался боевой подготовкой, и раньше в его ближнем тылу случались взрывы собачьего лая.
Лебедев поблагодарил командиров взводов и связался с артиллеристами. Те, со своей мощной техникой, могли сообщить дополнительные данные. Но оказалось, что такие мелочные цели, как отдельные группы противника, их в данной ситуации не интересовали, — бить по ним далеко, точности попадания не жди, а снаряды приказано экономить. Майор попросил артиллеристов уточнить непосредственно на НП интересующие его вопросы и занялся документами. К утру приехал полковник Петров и спросил так, словно Лебедев не был в госпитале, а все время оставался в штабе:
— Что от Матюхина?
Лебедев доложил и не удивился поведению полковника: все правильно. Раз на рабочем месте, значит, должен работать.
— Хорошо. Я немного отдохну, а вы подежурьте.
— Как с остальными?
— Нормально. Маракуша — толковый офицер. Переход организовал умело, воспользовался болотом, наделали фашин с помощью саперов и переползли… Да… Вот что самое главное — от недосыпа голова звенит, начинаю забывать. Сегодня забросили к партизанам взвод из дивизии Лунина. Самолет вернулся, пилоты доложили, что все в порядке — сдали с рук на руки. Высадились глубоко в тылу. Но от аэродрома разведчиков перебросят прямо к ближним партизанам. Вместе с ними наши должны будут пощупать противника с тыла, с запада и в случае нужды организовать диверсии. Связь с этой группой держим по радио. Радисты стоят вот здесь, — полковник показал на карте точку. — Километра два западнее Радова. Днем не забудьте проехать к радистам и проверить, как идут дела. Слепить за этой группой будете лично. А мы с Маракушей в эти дни займемся еще одной группой.
Они попрощались.
Позвонили артиллеристы и стали подробно докладывать о выполнении его просьбы. Сведения подтвердились. Противник вел прочесывание местности, используя собак. И это погасило радостное настроение. Майор уткнулся в карту, раздумывая, чем можно помочь разведчикам, над которыми нависла беда.
Зазуммерил телефон, и Лебедев снял трубку с досадой: мешают думать.
— Майор Лебедев, — буркнул он в трубку.
— А-а! Явился герой ночных сражений, — зарокотал командармовский голос. — Шею не совсем свернули? Нет? А надо бы, чтоб понимал — лихость в таком возрасте, а тем более в таком чине до добра не доводит. Ну ладно, ладно, не сопи. Главное, живой и при деле. Так вот, как там с вашими делами?
Лебедев доложил — четко, ясно, но отчужденно-деловито: он еще не знал, как оценивает его поведение командарм. Судя по голосу и грубоватым шуткам, все в порядке. Но… Но лучше не расслабляться.
— Вот что, майор. Матюхинским следопытам я ставил задачу лично. Но этого мало. Вместе с Добровольским мы дали им еще одно чрезвычайно важное задание. Какое — скажу при твоем личном докладе, но после того, как я тебя выпорю за твое мальчишество. А теперь я тебе даю личное задание: следи за ними. Кстати, ты в них уверен? Лично, я имею в виду?
— Товарищ первый, мои люди — с меня и спрос. Но скажу честно, всех не знаю. Ведь там двое новеньких. Но если их отбирал командир, а командир роты дал «добро», полагаю, что оснований для волнений нет. Подали сигнал.
— Ладно. Следи и докладывай.
Под утро Лебедев поспал, а когда проснулся, увидел на лавке капитана Маракушу — небритого, в забрызганных грязью сапогах. Шинель с него сползла, фуражка свалилась, и черные волосы прилипли ко лбу.
Лебедев не стал его будить, привычно подготовил сводку, сходил на завтрак и, увидев умывающегося шофера, крикнул:
— Приготовь ключи, скоро поеду!
Шофер выпрямился, радостно уставился на майора, но ответил странно:
— Никак нет, товарищ майор. Ключей не будет!
— Это ж почему?
— Запрещено передавать ключи от машин кому бы то ни было. Даже под пистолетом. Все. Отъездились.
— Это ж кто приказал?
— Лично начальник штаба, а под приказом все шоферы расписались.
Это огорчило Лебедева. Не хотелось, чтобы шофер знал, куда он заедет и почему. Но, глядя в его радостное, веселое лицо, мгновенно припоминая все, что им пришлось пережить вдвоем, он вдруг понял, что шофер не только сослуживец. Он еще и друг. Верный и надежный. И, подчиняясь этой несвойственной ему вспышке сентиментальности, Лебедев подошел к нему и обнял за худенькие, незагорелые плечи.
— А знаешь, чертушка, я ведь о тебе соскучился.
— И я. Каждый день все канючил у полковника — отпустите к майору. Куда там — все в разгоне… Но главное — вы живы. — Он посерьезнел. — Мы тут с ребятами обсуждали: ведь если бы мы вместе тогда поехали, могло статься, кто-то и не вернулся.
— Ерунда. Случай! Но считай, что я за тебя твои пули принял.
У радистов известия оказались радостными. Шифровальщик передал радиограмму, из которой явствовало, что разведчики благополучно достигли ближних партизан. Во второй половине дня начнут работу. Предварительные данные о противнике: остаются на месте, ведут боевую подготовку в обычное время, в обычном месте и обычными силами. В воскресенье проводят футбольный матч.
Ну что ж… Все идет правильно, все грамотно. Одна группа подстраховывает и контролирует другую. В таком деле, как разведка, это и есть высший класс точности.
Шофер развернул машину так, чтобы сразу двинуться в штаб, но Лебедев приказал ехать в Радово.
Не доезжая до штаба тыла, они остановились.
— Идите, — сказал шофер, — а я поеду заправлюсь.
Они стояли в бывшем школьном саду. Теперь здесь торчало несколько спецмашин — тяжелых, неуклюжих, но людей почти не было. Дуся прижимала к груди какие-то бутылки.
— Тут у нас девчонки — травницы. Вот… — она толкала бутылками ему в грудь. — Настои. Сами делали. Очень помогают.
— От чего они могут помочь? Вы ж даже не знаете, что у меня.
— От ран. Всяких ран. Потом они укрепляющие. Вам нужно. Вы ведь еще бледный. Я же вижу.
Поговорив о разных разностях и пустяках, Лебедев, как бы между делом, сказал, что начальство благодарит и ее, и ее девчонок за сообщение о соседке.
— А я знаю.
— Откуда?
— А у нас были. Беседовали. И у нее были. Нам велели молчать.
Подъехал «виллис», и они распрощались.
— Завтра я подскочу, — пообещал он и спросил: — Какое белье висит — красное или белое?
— Красное… А… зачем все это? Так нужно?
— Да. Нужно, — кивнул он.
В штабе он опять заехал к Каширину и от него узнал, что красное белье оказалось сигналом отхода наших резервов. Немецкий шпион купился на нехитрую удочку.
Но совпадение методов сигнализации — разноцветные ракеты у разведчиков и разноцветное белье у немцев — огорчило и заставило задуматься. Связь — вот что главное. Как поможешь Матюхину, как его предупредишь о грозящей опасности?