И тогда Ларисе захотелось сдаться. Сдаться на милость порога. Ослабить напряжение мышц - и все.
Нос оморочки втиснет ее в расселину, водоворот затянет вглубь.
- Ты не одна! Ты не одна! - завопила она себе. И, сдирая кожу на затылке, опершись полурассеченными икрами в другой край каменной ловушки, она выдержала напор еще в течение нескольких секунд.
А тем временем поток развернул своим напором корму оморочки и вывернул лодку вместе с Ларисой из расселины-западни.
Когда Лариса, едва не теряя сознания от боли, глянула вдаль, то увидела в километре от себя, у подножия скалистой стены, Шухова в милицейской форме и еще кого-то.
Их ждали.
Юрий ТУПИЦЫНПеред дальней дорогой
Фантастический роман
9
Окончание. Начало в предыдущем выпуске «Искателя».
Когда Ревский заговорил об Альте, его, Федора, жене, Лорка отвел взгляд от старого космонавта, лицо его помрачнело.
Настырный дождь там и сям налил в саду большие лужи. Вода в них под каплями дрожала и рождала веселые пузыри, чем-то похожие на огромные лягушачьи глаза.
- Я как-то не думал об этом, - наконец невесело признался Лорка.
- То-то… Слишком мы стали благодушны и беспечны, избаловались. Как же, цари и господа всея вселенной!
Уже хмуро он продолжал:
- Игорь прав. Чужой, могучий разум может пристально следить за нами и даже, по возможности незаметно, вмешиваться в наши дела. Конечно, необязательно такое вмешательство должно быть враждебным. Во всяком случае, встречи с сапиенсами на других планетах чаще всего проходили дружелюбно.
- Верно, - согласился Лорка и добавил сухо: - Но гиперсветовик Тимур Корсаков погиб не в космосе, а на Земле.
- Да, конечно, - задумчиво подтвердил Ревский. - Но, чтобы допустить земное присутствие инопланетян, не хватает фактов. Есть, конечно, кое-что, я копался в фильмотеке. В двадцатом веке гипотеза о пришельцах была довольно популярна, но аргументация разрозненна, бессистемна, а порой наивна.
- А все-таки?
- Интерпретация библейских и шумерских легенд, загадочные рисунки и надписи, статуэтки, похожие на людей в скафандрах, неопознанные летающие объекты.
- Летающие тарелки? - усмехнулся Лорка.
- Они самые, - Ревский поморщился, - неубедительно. Особенно если говорить о тайных контактах и тайном вмешательстве. Эти экстравагантные тарелки сразу привлекли бы к себе всеобщее внимание. Какая уж тайна! Прошу предположить, что на Землю заброшены роботы - андроиды.
- Ничем это не лучше.
- Это почему же? Даже земная техника позволяет изготовить искусственную биомеханическую подделку под человека. Пообедаешь за одним столом и не отличишь. Такие опыты ставили, и чаще всего успешно.
- За несколько минут, может быть, и не отличишь, - согласился Лорка. - Но что сделает тайный агент за несколько минут? А за несколько часов, а тем более дней он саморазоблачит себя непременно. У нас ведь чудовищная тонкость восприятия всего человечного, Теодорыч. Мы узнаем знакомых по силуэту или походке за сотни метров. Мы чувствуем настроение близких по выражению лица и тембру голоса. Как уж тут не распознать какую-то дурацкую подделку - робота?
Сохраняя суховатое выражение лица, Ревский внимательно слушал Лорку.
Под монотонный шум дождя хорошо думалось. Этот шум приглушал все остальные звуки, даже рокот взволнованного моря, даже остервенелый лягушачий концерт, звучавший сейчас в непривычной минорной тональности.
Стало быть, тайная инопланетная агентура - идея несостоятельная? - спросил вслух Ревский.
- Почему же? - улыбнулся Лорка. - Я бы, например, решил эту задачу очень просто - воспользовался косвенно услугами наших меньших братьев, животных.
Он сделал паузу, с удовольствием наблюдая, как меняется лицо Ревского, и продолжал:
- Мы очень чутки ко всему человечному, но разве к животным мы приглядываемся так внимательно? Если даже мы привязаны к своим собакам, кошкам или птицам, если даже любим их, то это любовь олимпийцев к простым смертным, ребенка к своей игрушке. Мы легко разоблачим человекоподобного робота, но разглядим ли мы робота под шкурой собаки или перьями сороки?
Лорка покосился на Ревского - не насмешничает ли, но космонавт слушал внимательно и с интересом.
- В детстве я одно время подозревал, что наш ленивый пушистый кот инопланетянин. Уж очень он любил во время наших семейных разговоров усесться где-нибудь в сторонке и таращить свои желтые глаза то на одного, то на другого. Время от времени кот таинственно исчезал дня на два, на три, а потом являлся истощенный, грязный и очень ласковый. Мне думалось, что в эти дни кот бегает на свою, тайную базу - сдавать собранную информацию.
- Итак, неземные коты-агенты? - с подчеркнутой серьезностью уточнил Ревский.
- Почему же обязательно коты? Если ориентироваться на твое вино, то это скорее птицы или муравьи. Котам вряд ли сподручно транспортировать рибонуклеиды.
Ревский прямо скривился, услышав про свое злополучное вино, и Лорка пожалел, что напомнил о нем.
- Ладно, - примирительно проговорил Ревский, - ты сам предлагал временно забыть о моем напитке. Вернемся к твоей инопланетной версии. Есть в ней какая-то изюминка. Чем черт не шутит, может быть, тот филин, что вылетел из оврага и до смерти напугал Альту, на самом деле замаскированный кикианин, пытавшийся нацепить тебя на рогатину! Но, видишь ли, чтобы проверить правильность твоей версии, надо перетряхнуть буквально все живое, что есть на Земле, а это задача нереальная.
- Зачем же так, в лобовую? Надо подставить этим проблематичным пришельцам какую-то приманку, ловушку, чтобы они сами туда полезли. Вот там-то их и прихлопнуть с поличным!
- Ну-ну, - поощрил старый космонавт, - у тебя есть что-то конкретное?
Лорка засмеялся:
- Ты слишком многого от меня хочешь, я ведь все-таки не по отлову инопланетян. Подумать надо.
- Думай, - отрезал Ревский, - а пока думаешь, главная твоя задача - Соркин. Кстати, и при разработке инопланетной версии он может быть полезен. Голова у него светлая.
- Соркин так Соркин, - покладисто сказал Лорка, задумался и поскучнел. - Хотя Тима всей этой мышиной возней не воскресишь.
- А если воскресишь? - буркнул Ревскир, погруженный в свои мысли, и осекся под холодно блеснувшим взглядом Федора.
- Ты что сказал, Теодорыч? - тихо спросил Лорка.
- Я? Ничего. Так, подумал вслух.
- Теодорыч, ты не шути такими вещами, - еще тише сказал Лорка. - Что с Тимом?
- Мало ли что болтнешь иногда языком?
- Темнишь ты что-то, Теодорыч.
- Не мудрствуй, - отмахнулся Ревский и не совсем логично добавил: - А если и темню, так мне по штату положено. Я ведь председатель Совета, не забывай об этом, милый друг.
Он помолчал и уже совсем серьезно добавил:
- Береги себя. И Альту. Где гарантия, что над вами не занесен незримый дамоклов меч?
10
Свежий ровный пассат все пытался сдуть жесткие кожистые кроны кокосовых пальм, словно это были пушистые головки одуванчиков.
- Доброе утро.
Лежащий в шезлонге Лорка повернул голову и увидел Соркина. Тот стоял с шезлонгом в руках - массивный, хорошо сохранившийся для своих лет. Длинные светлые волосы Германа Петровича струились по ветру. Здоровый бронзовый загар покрывал лицо.
- Доброе утро, Герман Петрович.
Соркин поставил шезлонг поудобнее.
- Не помешаю?
- Мешайте, - улыбнулся Лорка.
Шезлонг заскрипел, принимая на себя груз массивного тела.
- Люблю океан, - пробормотал Соркин, устраиваясь поудобнее.
Могучие водяные валы один за другим катились к берегу. Их прозрачные сине-зеленые тела венчала белая пена.
- Что вы сказали? - не расслышал Лорка.
Соркин искоса взглянул на него.
- Счастливый вы человек, Федор.
- Вы уверены?
- Уверенность - сестра ограниченности, - Соркин движением головы откинул волосы. - Сколько видели вы разных океанов? Тридцать, сорок?
- Я как-то не занимался такой статистикой. Но если включить в перечень океаны жидкого гелия, кипящие ртутные моря и прочую экзотику, то около сотни наберется.
- Вот видите. А я, прожив чуть ли не вдвое больше вашего, видел лишь земные океаны. Разве это справедливо? И разве вы не счастливее меня? - И, не давая Лорке ответить, добавил: - А у меня к вам деловой разговор, Федор.
- Вот совпадение! - удивился Лорка. - У меня тоже.
Соркин внимательно взглянул на него, но Лорка, закрыв глаза, мечтательно улыбался, подставляя лицо утреннему солнцу.
- Вам рекомендован новый напарник, - продолжал Соркин после паузы, - Виктор Хельг. Я прихожусь ему дядей и после гибели родителей Виктора в какой-то мере заменял ему отца.
- Я знаю, - безмятежно сказал Лорка, не меняя позы. Но внутренне он весь подобрался.
- Рассказали бы вы мне про Кику, Федор. Интересно знать, куда забрасывает Виктора судьба, - он секунду помолчал и добавил, словно оправдываясь: - Конечно, я знакомился с этой планетой по официальным документам, но одно дело сухой текст, и другое дело живой разговор с командиром экспедиции.
- А что вас интересует больше всего? - Лорка открыл глаза и повернул к Соркину голову. - Комплекс сведений о планете многообразен.
Лицо Соркина было сосредоточенно, даже сумрачно.
- Как вам сказать? Пожалуй, больше всего меня интересует, насколько опасна предстоящая экспедиция. По вашей личной оценке.
Конечно, вопрос Соркина выглядел вполне естественно.
- Трудно ответить однозначно, Герман Петрович. С одной стороны, Кика если не родная, то двоюродная сестра Земли. Там можно обходиться без скафандра, можно купаться в морях и озерах, есть многие овощи, фрукты и мясо зверей. Кика не Тертар и не Стикс с их экстремальными условиями.
- Именно это меня и успокаивает, - пробормотал Соркин.
- И напрасно, - жестко сказал Лорка. - Защититься от открытого удара куда проще, чем от удара в спину. На Стиксе человек все время находится в состоянии наивысшей готовности, на планетах типа Кики такое состояние поддерживать в себе очень трудно. Сбитый с толку сходством с Землей человек рано или поздно расслабляется. Это сходство коварное, оно похоже на провокацию. Образно говоря, под одной и той же вывеской на Земле может быть санаторий, а на сходной планете - ловушка. А человек очень часто действует по голым стереотипам и, случается, попадает в ситуацию, откуда нет выхода. - Лорка говорил неторопливо, спокойно, точно размышляя вслух. - Что произошло на Кике с поселянами и самим Петром Лагутой? Только ответив на этот вопрос, можно решать, насколько опасна или безопасна Кика.
- Есть официальное заключение о причинах их гибели, - заметил Соркин, - смерть от ужаса, от паралича сердца.
Лорка резко повернулся к нему.
- Петр Лагута, опытнейший гиперсветовик, как ребенок, умер от страха? Чепуха!
- Несмотря на свою уникальную надежность, сердце - капризный механизм.
Лорка упрямо покачал головой.
- Дело не в капризах сердца. Кика хранит какую-то тайну. И может быть, разгадку ее стоит поискать на Земле.
Лорка сделал этот намек по наитию, без заранее обдуманного намерения. Но тут же осознал, как это своевременно, и с острым вниманием ждал реакции врача. К его удивлению, Соркин пропустил намек мимо ушей.
- Значит, Кика по-настоящему опасна, - Соркин обеими ладонями провел по лицу. - А тайна Кики крайне интересна прежде всего для меня, психолога и психиатра. Может, сойти с ума на старости лет и отправиться с вами? Вместо Виктора.
Это было полушутливое-полусерьезное предложение, но за шутливостью стояли напряжение и боль - Лорка почувствовал это сразу. Почувствовал и решил еще больше обострить ситуацию. Оглядев врача, он негромко, но уверенно сказал:
- Нельзя вам на Кику, Герман Петрович.
- Почему?
- Стары, - отрезал Лорка.
Соркин засмеялся открыто, но несколько принужденно, была в этом смехе и дань уважения за откровенность.
- Да вы и сами знаете об этом, - продолжал Лорка, - уже не та реакция, не та выносливость, настрой мыслей.
Соркин досадливо поморщился и снова провел ладонями по лицу.
- Федор, - в голосе врача звучали непривычные просительные нотки, - ведь от вас в конце концов зависит, пойдет Виктор в экспедицию или нет.
- Совершенно верно.
- Так вот, я прошу вас, убедительно прошу - откажите ему.
- Почему? - довольно резко спросил Лорка.
Соркин шумно вздохнул, очевидно подавляя внезапное раздражение.
- Все очень запутано. Просто я никогда не прощу себе, если с Виктором на Кике случится несчастье.
- Так, - жестко констатировал Лорка. - Стало быть, ради вашего спокойствия я должен покривить душой. Обеспечить Виктору спокойную жизнь на Земле, а вместо него на опасное дело взять другого?
Лорка ждал бурной реакции, но ошибся. На крупном лице Соркина появилось беспомощное, даже жалкое выражение.
- Все так запутано, - безнадежно повторил он. - Вы правы, Федор. Достаточно того, что я покривил душой, когда так настойчиво рекомендовал Виктора в экспедицию.
Скосив глаза, Лорка наблюдал за Соркиным. Тот сидел, откинув крупную голову. Его лицо казалось темным, почти черным.
- И все из-за Эллы? - негромко спросил Лорка.
- Да, - тяжело ответил Соркин, - она совсем смяла меня. Хотя я не устаю благодарить судьбу за встречу с ней.
Лорка подумал о том, как хитро все запутано в этом чудном и чудном мире. Как незаметно крохотная ложь оборачивается недоразумением, а недоразумение - драмой.
- Не терзайте себя понапрасну, - мягко сказал Лорка. - Если Виктор и не пойдет сейчас на Кику, он пойдет потом на другую, может быть, еще более опасную планету. Мир отваги, риска и удачи - его стихия, он рожден для него. А вот как сделать экспедицию на Кику более безопасной, стоит подумать всерьез. И тут, Герман Петрович, вы можете сказать очень веское слово.
- Слушаю вас, - без особого воодушевления ответил Соркин.
Лорка понимал, как трудно ему сразу перестроиться, отвлечься от тяжких мыслей, поэтому вел свой рассказ неторопливо и очень пространно. Соркин довольно быстро «отошел» - Сказывалась многолетняя тренировка - и активно заинтересовался странной судьбой кикианской экспедиции.
- Меня самого удивляла цепочка несчастий с кандидатами,- признался он, - но я считал это случайностью.
- На этот счет есть и другое мнение, - дипломатично не останавливаясь на земной версии, Лорка со всех сторон обрисовал космическую. Соркин слушал внимательно, но без особого энтузиазма, отдавая традиционную дань скептицизму в отношение инопланетного вмешательства. Однако он мгновенно насторожился, как только Лорка упомянул о таинственном рибонуклеиде, найденном в вине.
- Я осведомлен о контрольных опытах, но и понятия не имел, откуда взялся этот странный стимулятор, - Соркин задумчиво поглаживал свой квадратный подбородок. - Все рибонуклеиды действуют мягко, я бы даже сказал - деликатно. Они могут обострить память, эмоции, лишить сна или, наоборот, усыпить, но заставить человека галлюцинировать, а тем более кинуться в бушующие волны или в овраг - это исключено.
Несмотря на безапелляционность заключения, Соркин еще не высказался до конца.
- Расскажите-ка мне еще раз, как вас угораздило нырнуть в овраг.
Он выслушал, не перебивая, и глубоко задумался.
- Так-так, - пробормотал он и вдруг спросил: - Вы очень любите летать?
Лорка усмехнулся.
- Если бы не любил, кой бы черт понес меня в космонавты?
Соркин покивал головой, но чувствовалось, что ответ его не удовлетворил. Он поиграл пальцами в воздухе, точно пытаясь поймать нечто невидимое.
- Я не о том. Я имею в виду первозданную жажду птичьего полета в голубом просторе.
- Понимаю, - вздохнул Лорка. - Какими только способами я не пробовал летать! Прыгал в воду как только мог, прыгал с обрывов на мягкие песчаные склоны. Но, увы, летать, как птица, мне удавалось лишь во сне.
Лорка покосился на Соркина. Тот слушал внимательно, терпеливо.
- Впечатления от этих волшебных полетов во сне были у меня пронзительно яркими. Наверно, моим дальним предком, архипрабабушкой, была сильная и ловкая обезьяна, как птица летавшая с дерева на дерево. Иначе откуда все это?
- Вот вам и объяснение, Федор. Рибонуклеид может сыграть роль превосходной смазки, растормаживающей родовую память. Мощная волна наследственных впечатлений на короткий срок может полностью затопить сознание.
- И заставить человека прыгнуть в овраг? - быстро спросил Лорка.
- И в овраг, и в море, и через расщелину, - уверенно ответил Соркин.
- Но почему же, - Лорка размышлял вслух, хмуря брови, - почему же я не начал взбрыкивать сразу после того, как выпил вина?
Соркин пожал плечами.
- Какое-то время нужно для усвоения. Не исключено, что у рибонуклеида длинная экспозиция. Кроме того, соединения типа РНК охотно вступают в реакции. А даже легкие трансформации таких соединений могут менять их активность в сотни и тысячи раз. Разумеется, это предположение, и только.
- Разумеется, - согласился Лорка, но сразу вспомнил Эллу. И ее рассказ о том, что ее укусила не то муха, не то пчела. Впрочем, эту проблему можно было отложить и на потом, чтобы обдумать и рассмотреть ее со всех сторон. Была другая, откладывать которую Лорка не хотел.
- Герман Петрович, - сказал он негромко, - вы врач, член комиссии по отбору космонавтов. Вы не можете не знать, что случилось с Тимуром Корсаковым. Что? Почему из его смерти делают тайну?
Соркин великолепно владел собой. В его лице ничего не изменилось, оно как было, так и осталось несколько сумрачным, четко вылепленным лицом. Но Лорка сейчас, когда он начал разговор о Тиме, был похож на тончайший психологический инструмент. Он сразу понял, что его сомнения имеют под собой какую-то почву.
- Герман Петрович, - он говорил теперь почти умоляюще, - Тимур был мне другом. Самым близким другом.
- Я могу сказать вам только одно, - проговорил Соркин, - не торопитесь с выводами. Подождите.
Лорка повернулся к нему так резко, что шезлонг покачнулся.
- Подождать? Чего?
- Просто подождать. Все разъяснится само собой.
- Вы что-то знаете, - уверенно сказал Лорка.
- Знаю, но это не моя тайна.
Герман Петрович, я прошу вас!
- Это не моя тайна, - негромко, но твердо повторил он.
Шло время, и слышался шум волн.
- Все, что я могу для вас сделать, - вдруг нарушил затянувшееся молчание Соркин, - это дать один совет. Вы знаете, кто такой Латышев? Профессор Латышев?
- Геронтолог?
- Тот самый, - с легкой улыбкой подтвердил Соркин и, помолчав, раздельно сказал: - Так вот, мой совет - поговорите с ним о Тимуре.
Это было странное утро и странный разговор, полный неожиданных поворотов.
- Поговорите, - настойчиво повторил Соркин в ответ на молчаливое удивление Лорки, - это все, что я могу посоветовать. И поверьте - это много.
11
Труды и эксперименты Латышева в области геронтологии столь же оригинальны, сколько и популярны - не знать о них было просто невозможно. В отличие от классической школы геронтологии, которая видела свою задачу в своеобразной консервации дряхлеющего организма, Латышев разрабатывал сложнейшую систему юнизации - систему активного омолаживания, которая позволила бы самых дряхлых стариков превращать в молодых, полных сил и здоровья людей. Но какое отношение юнизация могла иметь к погибшему Тиму?
Прямо с пляжа Лорка отправился в фильмотеку, решив просмотреть о работах Латышева все, что было ему, неспециалисту, по зубам. Лорка шагал торопливо. В душе его теплился легкий огонек надежды, даже не самой надежды, а ее предтечи. Велики были возможности реанимационной техники двадцать третьего века, регенерации и восстановительной хирургии. Конечности, части лица и скелета, любые внутренние органы - все могло быть создано человеку заново. Все, за исключением мозга, средоточия человеческого чувства и разума, этой сложнейшей «машины» - результата миллиардолетней эволюции живой материи. Треть часа, двадцать минут - вот короткий, предельный срок, который отпустила врачам слепая природа для ремонта и восстановления этой «машины». Через двадцать минут, а иногда и раньше в высших отделах мозга, хранилищах мысли и разума, наступали необратимые изменения, человеческая личность гибла безвозвратно. Но, робко думал Лорка, ведь юнизация - это не только восстановление, но и коренная переделка всех живых тканей; может быть, это открыло перед врачами такие возможности, о которых они и не подозревали?
В фильмотеке Лорку ждало разочарование: гавайский курортный центр не специализировался по геронтологии, поэтому не удалось найти ни одной оригинальной работы Латышева. Популярной общедоступной полемики по проблемам юнизации было предостаточно. Идеями Латышева и восхищались, и критиковали их с самых разных позиций. Жизнь и смерть, говорили оппоненты Латышева, существуют в диалектическом единстве. Смерть является естественным и необходимым завершающим жизненным этапом. Бороться со смертью как таковой бессмысленно, ибо это борьба и против самой жизни.
Лорку интересовала не полемика, а сами идеи Латышева. Он было уже почти совсем отчаялся найти что-либо принадлежащее его перу, когда в отделе, весьма далеком от геронтологии, в отделе переписки, наткнулся на открытое письмо Латышева своим оппонентам.
«Я никогда не посягал на полное отрицание смерти, - писал Латышев, - я работаю над юнизацией организмов, а вовсе не над бессмертием. Любое живое существо, в том числе и якобы бессмертное, погибает самым вульгарным образом, если случайно упавшее дерево размозжит ему мозг. Я и не думал отрицать, что старение и старческая смерть являются естественными процессами; они столь же естественны, как зачатие, рождение и развитие. Могу признаться, наконец, я согласен и с тем, что смерть носит необходимый характер, хотя знаю, что это рассердит тех, кто приписывает мне противоположные взгляды. Однако в это бесспорное утверждение я вношу небольшую коррективу: необходимость смерти носит не общий, не философский, а частный, биологический характер. Естественное старение и смерть не фатальный процесс, изначально присущий живому, а всего лишь один из способов, с помощью которых увеличивается видовая жизнестойкость.
Зависимость между видом и особью сложна и противоречива. Известно, что короткоживущие, слабые, казалось бы, совершенно беззащитные существа могут образовывать процветающие виды поразительной жизнестойкости, а могучие гиганты, которым, казалось бы, никто не страшен, бесследно вымирать. Очень часто видовая жизнестойкость достигается окольными путями: прямого или косвенного паразитизма, симбиоза и содружества, аномальной интенсификации размножения. Одним из таких древних, как и сама жизнь, способов является естественное ограничение продолжительности жизни отдельной особи для обеспечения процветания вида в целом.
В самом деле, чем короче жизнь отдельной особи, тем быстрее свершается смена поколений, тем быстрее совершенствуется и приспосабливается к обстановке и вид в целом. Поразительная жизнестойкость одноклеточных предопределена именно этим фактором. Однако, прежде чем сойти со сцены, старое поколение должно породить новое, защитить его в фазе становления, а иногда и воспитать. Нетрудно показать математически, что каждый вид живых существ в заданных экологических условиях имеет некоторую оптимальную продолжительность жизни отдельных особей. Она и закреплена естественным отбором.
Такова природа естественной смерти. Применимо ли все это к человеку? Да - к его истории, и нет - к настоящей его действительности. Развитие человеческой личности в наше время строится на принципах, которые страшно далеки от тех, что породили фатальную неизбежность смерти. В коммунистическом обществе смерть перестала быть необходимой, а поэтому с ней не только можно, но и должно бороться…»
Лорка снял микроочки, помассировал уставшие глаза и задумался. Все, что писал Латышев, было интересно, а замыслы юнизации просто фантастичны. Но, черт возьми, какое отношение имеет это к гибели Тима? Может быть, Латышев с согласия родных использует тело Тима для некоего эксперимента? Такое случается, но возможно ли, чтобы родные Тима не посоветовались с ним, с Лоркой? И вообще непонятна эта завеса молчания и тайны, которой посчитали нужным окутать смерть его друга.
Покинув фильмотеку, Лорка пошел сквером, чтобы выйти на радиальный экспресс-эскалатор, ведущий на стоянку аэротакси. Сквер был своеобразной рощей. В ней росли карликовые вековые деревья: дубы, сосны, кедры, кипарисы. И все тут было карликовым, вплоть до мостиков и переходов. Люди, ходившие здесь каждый день, наверное, привыкли к этому загадочному миру, сделанному по канонам древнего садоводческого японского искусства. Но Лорка, бывавший здесь редко, всегда испытывал странное ощущение сказочной двойственности рощи. То она представлялась ему настоящей рощей, в которой росли высокие раскидистые деревья. Тогда декоративный ручеек казался ему большой рекой, холмик - горой, а сам он, Лорка, - могучим былинным великаном. И вдруг из-за бабочки, перепорхнувшей на вершину дуба, иллюзия мгновенно исчезла. Мир, созданный усилиями садоводов-искусников, мгновенно приобретал реальные масштабы, и от этой молниеносной метаморфозы слегка кружилась голова.
- Лорка?
Он обернулся и увидел девушку, сидящую на скамье с альбомом микроснимков на коленях; очки для их просмотра лежали рядом.
На ней была полуспортивная одежда: легкие туфли, плотно облегавшие ногу, длинные брюки из мягкой и тяжелой вязаной ткани и почти невесомая блузка, оставлявшая открытыми руки до самых плеч и шею, которая казалась особенно стройной из-за короткой стрижки.
Когда Лорка обернулся к ней, девушка медленно поднялась со скамьи и проговорила уже утвердительно, с нотой не то боязни, не то растерянности:
- Лорка.
Альбом соскользнул с ее колен и упал на песок. Лорка подошел, поднял его, положил на скамью и улыбнулся:
- Да, я Лорка. А что?
Она не ответила на улыбку. Просто стояла и смотрела на него большими и спокойными светло-карими глазами. Это была совсем обыкновенная девушка, но чем больше Лорка смотрел на нее, тем больше им овладевало если не беспокойство, то неясное смущение. Девушка казалась не совсем реальной, двойственной, как рощица, окружившая их, - и маленькая и огромная в одно и то же время.
- Вы меня не узнаете? - спросила она после долгой паузы, как-то трудно, хотя совсем негромко выговаривая слова.
Вглядываясь в ее лицо, Лорка вдруг отдал себе отчет в том, что девушка очень красива. И тут же подумал, что, будь он не зрелым мужем, а юнцом, вряд ли бы он заметил эту неброскую, но законченную, в своем роде совершенную красоту.
- Знаете, на кого вы похожи? На Афину Лемнию.
Ее смугло-золотистые щеки чуть порозовели.
- Не надо придумывать, - с укоризной сказала девушка, но было видно, что она польщена таким сравнением.
Лорка смотрел на нее с возрастающей симпатией. Во-первых, она была знакома с древним и вечно юным искусством Эллады, которое любил и сам Лорка. А во-вторых, она действительно походила на эту юную богиню - олицетворение мысли и целомудрия.
- Вы меня так и не узнали, - в раздумье сказала она, и к Лорке тут же вернулось его странное беспокойство, похожее на смущение.
- Кто же вы?
- Я Ника, - сказала она.
Лорке стало немножко смешно, она сказала это с таким видом, будто все, а тем более Лорка, должны знать, кто скрывается под этим коротким именем.
- Ника? - с улыбкой переспросил он.
- Ника, - подтвердила она, по-прежнему не отвечая на его улыбку, - та самая Ника.
Лорка испытал мгновенное психологическое потрясение. Он перестал видеть город, небо, рощу и даже лицо Ники - он видел теперь только ее глаза.
- Так вот ты какая, - сказал он, беря ее за руки.
- Да.
Она сказала это с тенью гордости, гордости за то, что ей не стыдно показаться ему на глаза. А Лорка смотрел уже не на нее, а мимо нее, в прошлое. Губы его плотно сжались, лоб прорезала глубокая морщина страдания, а на губах застыла улыбка. В душе Ники метнулся страх - однажды она уже видела это лицо. Ей тогда было всего пять лет.
Она поднимала мяч с зеленой травы, когда услышала какой-то гулкий выстрел. Она выпрямилась, не выпуская мяча из рук, и увидела над собой сказочного могучего гиганта. Лицо его было искажено тяжким страданием, мускулы вздулись резкими узлами и буграми. Он был так могуч, что казалось, мог удержать само небо на плечах, как это делал Атлас. Но держал он совсем не небо, а какую-то нелепую громадину с металлическими полозьями, и эта громадина безжалостно гнула его мощное тело к земле.
- Вам тяжело, да? - спросила она с беспокойством и страхом.
Не отвечая, сказочный гигант грубо отшвырнул ее ногой, и Ника и рядом с ней мячик покатились по траве. Когда обиженная и возмущенная Ника приподнялась на локте, сказочный гигант уже лежал на спине. А на него валилась громадина. Это было нелепо и непонятно потому, что с голубого неба светило теплое солнце и зеленела трава. Раздался хруст костей. Солнечный воздух вдруг задрожал от чьего-то неистового крика. Но кричала не Ника. И не поверженный человек, он просто не мог кричать - так крепко были стиснуты его зубы. Металлический полоз громадины вонзился человеку в живот. А сама она ткнулась в землю, едва не задев голову человека, перевернулась раз, другой и застыла в тупом бессмысленном покое.
Ника хотела закричать, но не могла. Она вскочила на ноги, но земля и весь мир вдруг опрокинулись, синим озером блеснуло и разом погасло небо.
Это было тогда, а сейчас Лорка почувствовал, как отяжелели ее руки, заметил поблекшее лицо и прикрытые глаза.
- Что с тобой?
Ника со слабой улыбкой покачала головой.
- Ничего, сейчас пройдет.
Лорка бережно посадил ее на скамью. Он хорошо знал, что с ней - она вспомнила. Им недаром не рекомендовали видеться, воспоминание было безжалостно, ослепительно и ярко, как то солнечное утро одиннадцатилетней давности. Тогда беспечная пятилетняя девчушка в погоне за непослушным мячом забежала в зону испытаний «катера невесомости». Произошла нелепая случайность - отказала основная энергосеть, заградительный барьер переключался на резервный источник питания, и этой полсекунды оказалось достаточно, чтобы девочка беспрепятственно проникла туда, где находиться было совсем не безопасно.
«Катер невесомости» пользовался у детей огромной популярностью. Это вагончик, сделанный в форме космоавиетки, катавшейся по рельсовой дороге с умопомрачительно сложным профилем. Перепады высот, эффектные закругления - все это известно издревле. Новым было то, что отдельные участки дороги, высотой в десятки метров, были выполнены в форме параболических кривых, и, когда вагончик проносился по ним, пассажиры испытывали подлинное космическое чувство невесомости. Если учесть, что особая стереовизуальная аппаратура создавала в эти недолгие секунды эффект подлинного космического небосвода: то вблизи Земли на фоне океанских островов; то в районе Луны, когда на Землю можно взглянуть как на глобус; то в дальнем космосе, когда Солнце видится просто ярчайшей оранжевой звездой, - можно понять, почему этот аттракцион так любили.
В катере в качестве эксперта-наблюдателя находился Лорка. Когда катер сорвался с креплений и его начало закручивать, Лорка усмехнулся - надо же, попал в аварию не где-нибудь, а в детском парке. А потом, благоразумно опасаясь ненужных осложнений и травм, сбросил аварийный люк, мягко оттолкнулся ногами и, сгруппировавшись, с грацией и ловкостью огромной кошки приземлился на мягкий склон насыпи.
Еще в воздухе он услышал гулкий выстрел лопнувшей штанги, поэтому, приземлившись, он сразу же оглянулся. И увидел, как несколько в стороне от него на склонившуюся к мячу девчушку, тупо вспахивая травяной дерн, съезжает катер в несколько центнеров весом. Лорка так никогда и не мог вспомнить, как он успел оказаться между вышедшей из-под человеческого контроля машиной и маленьким хрупким человечком, Но он успел и принял эту слепую упрямую машину сначала на руки, а потом на плечи. И все-таки Лорка вывернулся бы, если бы девчонка догадалась отбежать. Но нет, она изумленно смотрела на него и спрашивала с беспокойством и страхом:
- Тебе тяжело, да?
Несмотря на нечеловеческое напряжение, мысль Лорки работала четко. Он знал, что пропал и в его распоряжении доли секунды. Единственный шанс - сохранить голову и пройти все семь кругов адских мучений регенерации искалеченного тела. Лорка отшвырнул ногой девчонку и рухнул на луговые цветы. Он успел услышать дикий, почти нечеловеческий вопль - это кричала мать девочки - и ощутить раскаленную вспышку боли, смявшей его тело. Но еще долгие мгновения, кто знает сколько они длились - секунды, их доли, - Лорка неистовым усилием воли заставлял себя не терять сознания. И на фоне испепеляющей все его существо муки - ликовать: он все еще мыслит; значит, он использовал крохотный шанс, дарованный ему судьбой, - голова цела.
Сжигающая боль и ликующая радость продолжающегося бытия оставили вечный след в его душе. И вот сейчас эта девочка, Ника, коснулась невидимой раны.
Ника смотрела на него, кумира своих грез, и детский ужас, вдруг прорвавший плотины забвения, медленно отступал.
- Тебе лучше? - Лорка легонько встряхнул ее руки, которые держал в своих ладонях. - Все в порядке, девочка, видишь - я здоров.
Она благодарно взглянула на него, благодарно потому, что он догадался о ее страхе, осторожно освободила свои руки и сказала укоризненно:
- Вы хромаете.
- Ты заметила? - удивился Лорка.
- Да. Это из-за меня?
Лорка кивнул и, увидев, как изменилось ее лицо, поспешно добавил:
- Хромота пустяковая. Но я привык, ликвидируешь хромоту - придется менять всю координацию движений. - Ника, не отвечая на его улыбку, серьезно смотрела на него, и Лорка, поколебавшись, признался: - Я берегу свою хромоту как память о том дне.
Она понимающе сказала:
- У меня тоже осталась память: я немножко заикаюсь, когда сильно волнуюсь. Это тоже легко ликвидировать, но я не хочу.
- Я знаю, ты долго болела.
- Долго, - согласилась она, - почти год совсем не говорила, только кричала во сне. Мне все снилось, как на вас валится та тележка. Я и сейчас это вижу. Закрою глаза и вижу.
Ника и правда закрыла глаза. Ресницы у нее были длинные, они не лежали спокойно, а мелко-мелко подрагивали.
- Не надо об этом, - мягко попросил Лорка.
Она открыла глаза и, встретив его взгляд, впервые ответила улыбкой на его улыбку. И сразу изменилась - суровое лицо помягчело, стало тоньше, одухотвореннее.
- Так вот ты какая, - повторил Лорка.
- Какая?
- Красавица.
- Что стоит внешняя красота, - сказала она равнодушно.
Лорка откровенно любовался ею.
Она это видела, и ей было приятно.
- Духовная важнее, - сказала она со спокойной убежденностью.
- Это почему?
- Потому что люди сейчас и так слишком увлечены телесной красотой.
Глаза Ники стали серьезными. Это были глаза человека, уверенного в себе, хорошо знающего, что он хочет и что он может: Лорка испытал легкий укол робости, а может быть, лучше сказать, почтения; такое случалось с ним в детстве, когда он, слушая рассказы о вселенной, которые вела его мать, нечаянно заглядывал ей в глаза. Ему всегда казалось, что мать знает нечто более мудрое и тайное, чем высказанное словами. Может быть, это чувство сохранилось и сейчас вот всплыло во всей своей первозданной яркости потому, что мать его погибла во время испытаний новой модели нейтринного телескопа, когда ему было всего десять лет, и навечно осталась в его памяти мудрой полуженщиной-полубогиней. Лорка не без труда стряхнул с себя светлые и тяжкие воспоминания прошлого.
- Разве это плохо? - мягко спросил он. - Культ человеческого тела жил в Древней Греции, а греки создали одну из величайших человеческих культур.
Ника уже успокоилась и с интересом разглядывала Лорку. Она не была разочарована, в нем было меньше скульптурности, чем ей представлялось. Он был человечнее монументального образа, созданного когда-то ее детским воображением,
- Греки были великими, - сказала Ника вслух, - но они были детьми. Мы же взрослые. Даже тогда, когда еще дети.
Она хотела добавить, что повзрослеть нелегко. Тяжело прощанье с детством, переход в зрелость - страдание, безжалостное крушение одних кумиров и торопливое сотворение других. Но поймет ли это Лорка?
- Пожалуй, - согласился Лорка, - в двадцать втором веке… Совсем недавно люди упивались простыми радостями жизни и возродили культ тела. Благодаря им мы покончили с хилостью и уродством, стали такими, как сейчас.
Ника улыбнулась.
- Люди, разделавшись с голодом, войной и эксплуатацией, просто немного сошли с ума от радости. В двадцать втором веке был праздник человечества, но ведь праздник не может длиться вечно.
Откуда такие мысли у этой девочки? Лорку поражало ее уверенное спокойствие, сквозь которое просматривалась легкая грусть. Словно еще не успев толком вступить в жизнь, Ника уже рассталась с какой-то желанной, но несбыточной мечтой.
- Чего же ты хочешь, девочка?
- Быть человеком, - ответила Ника без всякой аффектации, - только это очень трудно.
Она попала в самую точку, трудно быть настоящим человеком. Да, чтобы стать истинным гомо сапиенсом, человеку пришлось пройти через арены римских цирков, костры и пытки инквизиции, фашистские фабрики смерти, горнило революций и национально-освободительной борьбы. Чтобы быть настоящим человеком, не слугой, а господином своей судьбы, надо не только любить свое тело, но и уметь обуздывать его. Был еще один штрих в этой вечной проблеме, догадывалась ли о нем эта не по годам мудрая девушка-подросток?
- Быть просто человеком невозможно. Людей как таковых на свете не существует, есть мужчины и женщины. Ты - женщина.
- Да, по рождению, - в голосе ее прозвучала досада, - но я не хочу быть женщиной. Не хочу быть ни возлюбленной, ни женой, ни матерью. Меня унижает все это.
Лорка молчал, и после паузы Ника продолжала:
- Есть девочки, которые жалеют, что не родились мужчинами. Я не жалею. Не хочу быть ни мужчиной, ни женщиной. Хочу быть просто человеком.
Лорка подумал, что было бы интересно встретиться с ней лет через пять и снова поговорить обо всем этом. А Ника, помолчав, сказала мягко, точно извиняясь:
- Скорее умру, чем стану рабой инстинктов.
Лорка понял, что это не просто слова, и сердце его сжалось. Что будет с ней, когда она полюбит? А это случится с неизбежностью восхода солнца.
- Зовешь ты меня Лоркой, а почему? - спросил он, меняя тему разговора. - Разве ты не знаешь моего имени?
- Знаю, - спокойно согласилась Ника, - но я уж так привыкла. Ведь Лоркой вас зовет и жена, и ваш лучший друг Тим, правда?
- Правда, - не сразу ответил Федор, голос его прозвучал сухо, почти бесстрастно. - Только нет уже моего лучшего друга Тима. Он погиб неделю назад.
Лорка проговорил это, не поднимая на девушку глаз, но все-таки уловил какое-то импульсивное ее движение и взглянул на нее. Ника была удивлена, даже больше - изумлена.
- Что с тобой? - встревожился Лорка.
- Со мной ничего, - медленно проговорила Ника, теперь Лорка разглядел в ее глазах не только изумление, но и тревогу.
- Да что с тобой?
- Лорка, - Ника волновалась, но она умела владеть собой, и голос ее звучал негромко и спокойно, - я не знаю, что и как, но вчера вечером, еще в Приморье, я видела Тима.
- Тима?
- Да. Тима, живого и здорового.
Лорка глубоко вздохнул.
- Ты ошиблась, девочка, - мягко сказал он.
Ника упрямо покачала головой.
- Я не ошиблась. Он ехал в закрытой машине вместе с Отаром Неговским. Отар лечил меня после того самого случая. Он всегда здоровается со мной, разговаривает. И на этот раз он остановил машину. Я хорошо рассмотрела - с ним вместе был Тим.
- Отар Неговский? Он работает в клинике Латышева?
- Да, у Латышева, - Ника видела, как тяжело задумался Лорка, и осторожно прикоснулась к его руке. - Что все это значит, Лорка?
- Не знаю, - медленно проговорил Федор.
12
Боковым зрением уловив некое движение, Отар Неговский поднял голову и изумленно откинулся на спинку кресла: на подоконнике окна, что выходило в парк, стоял человек могучего сложения. Отар прикинул - на каком этаже его кабинет - на первом или на втором? На втором. Оставалось предположить, что странный посетитель забрался на окно по наружной стене. Если учесть, что она увита диким виноградом, это не так уж сложно. Однако интересен способ наносить визиты! И что, в конце концов, нужно этому рыжему геркулесу? Перехватив взгляд Неговского, визитер бесшумно спрыгнул на пол и, мягко, по-кошачьи ступая, направился к столу. Неговский сел в кресле поудобнее и приветливо проговорил:
- Присаживайтесь, гостем будете, - и несколько принужденно усмехнулся, - вы частенько наведываетесь вот так?…
- По мере необходимости, - хладнокровно ответил гость, опустился в кресло и представился: - Федор Лорка.
- Припоминаю. Отар Неговский.
- Знаю, - отрезал незваный гость. - Мне до смерти надоела ваша клиническая бюрократия, поэтому я и решил максимально ускорить процедуру проникновения к вам в кабинет.
За этой фразой стояла масса усилий и несколько часов напрасно потерянного времени. После разговора с Никой Лорка ближайшей орбитальной ракетой вылетел с Гаваев в Приморье, где располагалась клиника Латышева. Попытка связаться со старым профессором по обычным каналам успеха не принесла - его видеофон был отключен от общей сети. Лорке разъяснили, что Латышев занят чрезвычайной работой и никого не принимает. Начиная раздражаться, Лорка пустил в ход весь свой немалый авторитет и добился-таки разговора по видеофону с профессором-затворником. Но это ничего не дало. Едва услышав, что с ним хотят говорить по важному, по личному делу, Латышев раздраженно бросил, что для личных дел у него сейчас нет времени, и выключил аппарат. Тогда Лорка рассердился окончательно и решил, несколько поступившись традиционной земной этикой, перейти на методы, которые он привык применять при разведке неосвоенных планет.
- Могу сказать со всей откровенностью, - Неговский говорил холодно, как и Лорка, - если вы и встретились с какими-то затруднениями, то не с бюрократией, а врачебной этикой. Точнее - врачебной тайной.
- Мне надоели и тайны.
- Вы ведете себя довольно оригинально. Если не сказать - бестактно, - у Неговского даже губы дрогнули от обиды.
- Мне не до пустопорожней пикировки, - Лорка в упор смотрел на Неговского холодным взглядом. - В вашей клинике тайно содержится мой друг, Тимур Корсаков, который официально считается погибшим. Я хочу знать, что это значит.
Лицо Неговского мгновенно смягчилось, отразив сложное чувство, похожее сразу и на сожаление и на сочувствие.
- Вот оно что, - пробормотал он вполголоса.
- Вы не отрицаете, что Тимур у вас?
Неговский взглянул на Лорку, тут же отвел глаза и глубоко вздохнул.
- Разумеется, не отрицаю. Тайна вокруг этой истории - чисто вынужденная и временная мера. Через день-другой мы бы сами пригласили вас в клинику.
- Когда я смогу его увидеть?
Неговский взглянул на Лорку с каким-то странным выражением и опять отвел взгляд.
- Простите, но это невозможно.
- Я настаиваю, - голос Лорки зазвучал негромко, но непреклонно.
- Я не так выразился, - поспешно поправился Неговский и досадливо поморщился. - Как бы это объяснить попроще? - Он на секунду задумался. - Вы знаете о последних экспериментах Латышева по юнизации?
- Нет.
- Эта информация во избежание ненужного ажиотажа распространена лишь в очень узком кругу специалисте, - Неговский помассировал себе лоб большим и указательным пальцами. - Надежда обрести вторую молодость, знаете ли, способна вскружить голову кому угодно.
- Я не понимаю, какое отношение все это имеет к Тимуру Корсакову, - холодно заметил Лорка.
- Сейчас поймете, - спокойно сказал Неговский. - Однако вам нужно набраться терпения и выслушать то, что я расскажу.
Рассказ Неговского чем-то походил на сказку, не на волшебную сказку седой древности, а новоявленную, принадлежащую двадцать третьему веку. Оказывается, от теоретических и технических изысканий к практическим опытам по юнизации Латышев перешел еще около года назад. Сначала активному омолаживанию были подвергнуты три дряхлые собаки, едва таскавшие от старости ноги. Одна из них погибла в ходе эксперимента, зато две другие превратились в отменно здоровых псов. Опытные специалисты-кинологи, которым, не открывая тайны опыта, их предъявили для установления возраста, единодушно решили, что каждой из собак не более трех лет. Эксперимент по юнизации собак повторили много раз, пока Латышев не добился устойчивого и надежного эффекта омолаживания. Клиника перешла к юнизации обезьян, при этом выяснилось, что переход с одних видов животных на другие не ставит перед этой своеобразной системой лечения, лечения от самой смерти, каких-либо новых проблем и принципиальных трудностей. И тогда старый профессор решился на последний, ответственнейший шаг, завершивший многолетние настойчивые поиски.
- Неужели Латышев решился на омолаживание людей? - спросил Лорка, в его голосе звучало недоверие.
Неговский, прерванный на полуслове, с некоторым удивлением взглянул на Лорку, точно спрашивая самого себя - зачем в кабинете сидит этот человек?
- Да, - торжественно сказал Неговский после паузы, - решился. Хотя лечение было применено, естественно, к добровольцам.
Неговский вдруг расплылся в счастливой улыбке.
- Успех был сенсационный, похожий на чудо. Оба старика, их было двое - один такой крепышок, а другой совсем уже древний дед - стали похожи на свои фотографии вековой давности. Молодые, красивые парни! Хоть в космос их посылай, хоть к центру Земли!
- Трудно поверить в это, - вслух заметил Лорка.
- И мне трудно, - проникновенно откликнулся Неговский. - Хотя я один из тех, кто своей мыслью, своими руками свершил это чудо!
И вдруг Неговский потух, точно внутри его померк некий волшебный светильник. Лицо его постарело, он усталыми движениями помассировал кончиками пальцев лоб и сказал, будто недоумевая:
- Недавно я прочитал «Фауста», сказку в стихах поэта Гёте. Не думайте, я не любитель древней поэзии, я вообще к ней равнодушен, да и времени у меня нет. Мне настойчиво посоветовали прочитать эту странную сказку для взрослых. - Неговский помолчал, сжав в одну линию тонкие бескровные губы, на лице его появилось выражение значительности, почти торжественности. - Знаете, наши предки размышляли над многими вещами, которые волнуют и тревожат нас с вами. Они знали поразительно мало, разум Их опутывали глупые предрассудки, но каким-то наитием они угадывали тайны из тайн природы и человека. Они ставили и мысленно решали проблемы, которые мы решаем или только пытаемся решить сейчас!
Неговский на секунду остановил на Лорке задумчивый взгляд и спросил с некоторым сожалением!
- Вам, наверное, не довелось читать «Фауста»?
Лорка сдержал улыбку и серьезно ответил:
- Почему же? Случайно как-то попался под руку.
- Вам повезло, - Неговский снова задумался, сжав в одну линию губы. - Фауст получает вторую молодость, но взамен черт забирает его душу. Смысл тут в том, что человеку никогда и ничто не давалось даром. Всегда приходилось платить трудом, мыслью, отказом от удобств, самой жизнью, наконец. Но черт забирает у Фауста душу, понимаете? Фауст-юноша - уже другой человек, вместо счастья он приносит людям только горе и беды. Человек без старой души и еще не обретший новую. Как Гёте мог догадаться, что плата за вторую молодость будет такой дорогой?
Лорка уже понял, куда клонится причудливо развивающаяся мысль врача, и сердце его болезненно сжималось.
- Да, - продолжал Неговский скорее философски, чем с горечью, - плата за юнизацию оказалась именно такой - обоих добровольцев постигла полная амнезия - абсолютная потеря памяти. Они забыли все и вся, свое прошлое и настоящее, самих себя и своих близких. Они разучились читать, писать и считать. Они вернулись к новой жизни другими людьми - большими младенцами, впервые взирающими на мир. Полная амнезия - та же смерть личности, ничуть не менее определенная, чем при остановке сердца или потере крови. Разум возвысил человека над остальным миром, но тот же разум расширил власть смерти над человеком - он может умереть не только физически, но и психически: сойти с ума или потерять память. По этой причине, - помолчав, продолжил Неговский, - Латышев временно отказался от юнизации и попросил все, что касается его опытов, сохранить в полной тайне.
Лорка воспользовался паузой и наконец-то задал вопрос, который давно жег ему язык:
- Тимур реанимирован в вашей клинике?
- Да, - не сразу ответил Неговский.
- И потерял память?
- Полная, абсолютная амнезия, - Неговский исподлобья сочувственно поглядывал на Лорку. - Вашего друга случайно подобрал исследовательский батиход на шельфе Гавайских островов. Его подобрали слишком поздно: восстановить дыхание и работу сердца удалось, но кора головного мозга успела умереть. К счастью, на подводном корабле находился представитель нашей клиники. Он знал, что комплекс юнизации позволяет в принципе восстанавливать нервные клетки даже после их фактической смерти, и настоял на срочной транспортировке утонувшего сюда, в Приморск. Тут и приняли решение об экспериментальном юнилечении пострадавшего, а также о том, чтобы сохранить все в тайне до тех пор, пока не выяснятся результаты этого лечения. К сожалению, они не радуют.
- Но если лечение было начато, - не совсем уверенно предположил Лорка, - значит, кто-то надеялся и на лучший исход?
Неговский удивленно взглянул на него.
- Как это кто? Разумеется, Латышев. Если бы не надеялся, он бы никогда не взялся за лечение вашего друга. Он и сейчас надеется, но на что надеется - не говорит.
Опершись рукой о край стола, Лорка поднялся на ноги.
- Я должен увидеть Латышева, - проговорил он, высказывая скорее решение, чем просьбу.
- Разумеется, - поддержал его Неговский, - он охотно поговорит с вами.
Лорка в сомнении качнул головой.
- Не уверен, - и коротко рассказал врачу о своих затруднениях.
Неговский поморщился.
- Скорее всего профессор просто не разобрался, в чем дело. Не судите его строго. Он своенравен, даже капризен, но очень честен и справедлив. А проблема юнизации так популярна, что его нет-нет да и тревожат по пустякам.
Неговский оказался прав. Латышев принял Лорку в своем просторном кабинете буквально через минуту. Латышев долго молчал, иногда взглядывая на посетителя, сидевшего за столом напротив него. У профессора была еще крепкая фигура, львиное лицо и утомленные глаза. Большие старческие руки тяжело лежали на столе.
- Вы друг Тимура Корсакова? - спросил он наконец.
- Да.
- Близкий друг?
- Близкий.
Латышев провел ладонью по щекам, точно пытался разгладить свои морщины.
- И вы явились сюда, чтобы узнать, можно ли вернуть ему прежнюю жизнь?
- Не только узнать, но и сделать все возможное для этого.
В утомленных, бесцветных глазах Латышева мелькнула насмешка.
- А по-вашему, что нужно сделать?
- Не знаю. Впрочем, мне известен рибонуклеид, который довольно эффективно стимулирует подсознательную память.
Латышев взглянул на него с некоторым интересом.
- Рибонуклеид Ревского?
- Он уже известен вам? - не скрыл удивления Лорка.
- Вся мировая информация, касающаяся мозга и его функций, в частности и памяти, поступает в нашу клинику по каналу, параллельному с главным компьютерским, - профессор пожевал губами. - Конечно, когда мы предпримем очередную попытку разбудить память Тимура Корсакова, он получит ударную дозу нейростимуляторов. Возможно, в составе препарата будет и рибонуклеид Ревского. Но этого мало. Мало!
Латышев внимательно взглянул на Лорку, потом прикрыл глаза густыми седыми бровями и спросил:
- Тимур любил свою жену? Я имею в виду настоящую любовь. Как близкий друг, вы должны знать об этом.
Лорка не отвечал, удивленно глядя на старого профессора.
- Я спрашиваю не из праздного любопытства, - в голосе Латышева послышалось раздражение.
- Думаю, что любил.
- Думаете?
- Уверен.
Старый профессор секунду пристально смотрел на Лорку, потом отвел взгляд, пожевал губами и ворчливо спросил:
- Вам говорили, что мои методы вызывают полную амнезию?
- Говорили.
- Чепуха, - сказал старик сердито, - не верьте этому. - И пояснил удивленному Лорке: - Это верно лишь в отношении сознательной памяти, а мозг неизмеримо глубже этой верхней надстройки. Если бы амнезия была тотальной, разрушилась бы не только сознательная, но и подсознательная, родовая, память. Исчезли бы все инстинкты и безусловные рефлексы. Остановилось бы дыхание, замерло сердце, прекратился обмен веществ. Люди умирали бы в ходе самой юнизации. Но они живут! Я уверен, - Латышев костяшками пальцев сердито постучал по своему высоченному лбу, - прошлое крепко хранится в их головах и после юнизации, но оно спит! Спит летаргическим сном, а я, старый, не знаю, как разбудить его.
Латышев пошевелил губами и, глядя в сторону, продолжил:
- Есть одно чувство, глубокое, как сама жизнь. Любовь. Я не верю, что настоящую любовь может стереть клиническая амнезия. Раньше остановится сердце, а потом уже умрет любовь.
Латышев замолчал. Лорка сидел тихонько, боясь потревожить его мысли. А старик потёр ладонью лоб и продолжал уже другим тоном, в котором не было ни ворчливости, ни скрытой боли, зато слышались менторские нотки:
- Любовь, как я мыслю, и есть та самая ниточка, которая может из бодрствующего подсознания привести в спящий разум. И разбудить его.
Он вдруг оборвал себя, в упор взглянул на Лорку и предложил:
- Вот если вы уверены, что Тимур Корсаков искренне и глубоко любил свою жену, можно рискнуть и устроить им встречу.
- А в чем риск?
Латышев объяснил это толково, подробно, обстоятельно. И пока он объяснял, сочувственно и в то же время чуточку ехидно поглядывал на Лорку. Федор внутренне поеживался - для любящего сердца риск был страшным.
13
Валентина пришла запыхавшись, щеки ее зарумянились от быстрой ходьбы, волосы растрепались.
- Что случилось, Федор? - напряженно улыбаясь, спросила она. - Почему от Тима нет вестей?
Лорка улыбнулся ей в ответ.
- Сейчас объясню. Сядем, Валя. Так будет удобнее.
Беседка была скрыта в густой зелени. Лорка, придерживая за локоть, бережно усадил Валентину на диван.
- Валентина, - сказал он без паузы, - об этом вы должны были узнать раньше. Но все так перепуталось.
Он умолк, потому что Валентина стала бледнеть.
- Он жив? - шепотом спросила она.
Бледность Валентины приобрела меловой оттенок, по глазам ее Федор понял - она вот-вот потеряет сознание.
- Успокойтесь, - он сел рядом и взял ее за руку, - жив.
Руки ее были влажными и вялыми. С заметным усилием она овладела собой.
- Жив? - недоверчиво переспросила она.
- Жив, - подтвердил Лорка, - вы сегодня сможете его увидеть.
Кровь медленно приливала к ее щекам, мелкие капельки пота высыпали на верхней губе, глаза переполнились слезами.
- Зачем же вы так? - с укором сказала она.
Тут наконец слезы хлынули из ее глаз.
Лорка молчал. С нелегким сердцем он думал о том, что главное объяснение с Валентиной еще впереди. Вот он сказал ей, что Тим жив. И это правда, но не вся правда.
Лорка глубоко задумался и перестал контролировать себя. Лицо его отяжелело.
- Тим тяжело болен, Валентина, - начал он издалека.
Она перебила с вновь вспыхнувшей тревогой:
- Он может умереть?
- Нет!
- Он изувечен…
- Нет, уверяю вас.
- Да что же с ним такое? - с сердцем спросила она.
- У него - амнезия, - Лорка, решившись наконец открыть ей истину, сказал это, будто прыгнул в воду холодную.
- Что? - Она не поняла, а поэтому испугалась.
- Амнезия, - пояснил Лорка, - полная потеря памяти.
- Да-да, знаю, - быстро сказала она. - А это страшно?
Наморщив лоб, Валентина настороженно вглядывалась в лицо Лорки. Она не столько вникала в смысл его слов, сколько вслушивалась в интонацию его голоса, старалась догадаться, чем все это грозит ее Тиму. В эти мгновения она была почти ясновидящей, бесполезно пытаться скрыть от нее правду или смягчить ее.
- Страшно, Валя.
Она отвела глаза, задумалась, потом спросила быстро:
- Он и меня забыл? И Ниночку?
- Забыл.
- Совсем?
- Совсем.
- Навсегда?
Большие серые глаза Валентины смотрели на Лорку опустошенно, только где-то в самой их глубине пряталась отчаянная искра надежды.
- Может быть, и нет…
Она сразу оживилась.
- Может быть?
- Да, если вы согласитесь пойти на риск.
- Конечно, соглашусь, - Валентина уже улыбалась.
- Рисковать-то придется не собой.
Она сразу потускнела.
- А как же?
- Да в принципе-то очень просто. Вам нужно встретиться с Тимом - вот и все. Профессор, который его лечит, надеется, что Тим вас вспомнит. И тогда болезнь его пройдет.
Лорке и в голову не пришло рассказать Валентине, какое жесткое условие выдвигал Латышев как основу для преодоления амнезии - Валентину и Тимура должна связывать подлинная, настоящая любовь. Только тогда возможна победа над забвением.
- А если не вспомнит?
- Тогда придется ждать - годы, десятилетия, а может быть, и всю жизнь.
Валентина глубоко задумалась.
- Все это мне понятно, - проговорила она почти про себя с оттенком недоумения. - Не пойму одного: в чем здесь риск?
- А в том, что Тим может полуузнать вас, - пояснил Лорка невесело. - Знаете, бывает такое мучительное состояние, когда вот-вот вспомнишь, а не вспоминается.
Валентина, не спуская с Лорки глаз, закивала головой.
- Такое может произойти и с Тимом, только чувство это будет гораздо глубже, шире и охватит все сознание.
- Он сойдет с ума? - быстро спросила Валентина.
- Возможно. Чтобы его вылечить, придется принудительно стирать в его сознании память о вашей последней встрече. И тогда он забудет вас навсегда.
- Это жестоко!
Что мог ответить Лорка? Он молчал. Она посидела неподвижно, глядя в землю, потом тыльной стороной руки вытерла глаза и решительно поднялась на ноги.
- Я согласна!
Перед тем как идти на встречу с Валентиной, Лорка обговорил с Латышевым детали предстоящего свидания супругов, если, разумеется, Валентина согласится.
Лорку и Валентину беспрепятственно пропустили в больничный парк. На этой поспешности Лорка тоже настоял заблаговременно, представляя, как мучительна будет Валентине каждая лишняя секунда ожидания.
Выйдя на широкую дорожку, обсаженную соснами и усыпанную светлым песком, Лорка остановился, легонько придержав Валентину за локоть.
- Это и есть центральная аллея. А там сосна - видите, какая громадина? Возле нее скамья.
Море разгулялось, и с него дул ветер. Он ворошил траву, клонил ветки кустарника и трепал кроны вековых сосен. Сосны глухо роптали.
Лорка с трудом расслышал ответ Валентины.
- Вижу.
Она кивнула в знак согласия, но продолжала стоять на месте. Лорка осторожно подтолкнул ее вперед. Валентина оглянулась, точно прося помощи, но Лорка покачал головой - ее встреча с Тимом должна была состояться наедине, таково было жесткое условие Латышева. Тогда Валентина сначала медленно, неловко, будто только училась ходить, а потом уж быстрее, постепенно обретая свою обычную походку, пошла к сосне. Но дойти до нее она не успела, боковой тропинкой на центральную аллею вышел Тим. Валентина сразу узнала, его. Это был ее Тим - высокий, худощавый, с рельефной мускулатурой шеи и оголенных рук. Он шагал уверенно, спокойно, рассеянно поглядывая по сторонам. Ветер трепал его мягкие русые волосы.
Так же рассеянно, как по деревьям и кустарнику, его взгляд скользнул по Валентине. Лорка, спрятавшийся при появлении Тима за сосну, крепко, так что стало больно, прижался щекой к ее шершавому, золотистому, пахнущему смолой стволу.
Валентину била лихорадка ожидания, слабели, подкашивались ноги, но она упрямо шла вперед. Мир качался, плыл перед ее глазами, превращаясь в разноцветные радужные пятна. Она даже не знала - далеко ли, близко ее Тим. Ей казалось, что она идет в тумане сдерживаемых слез, долго, ужасно долго, целую вечность. Погас шум сосен. Всплыли звонкие, чистые вязи птичьих трелей. Валентина слышала только мерный шорох песка - это были шаги Тима. Она остановилась, провела рукой по лицу. Перед ней стоял Тим, вопросительно, непонимающе глядя на нее. «Тим!» - хотела крикнуть Валентина, но у нее только беззвучно пошевелились губы.
- Что с вами? - участливо спросил он.
- Тим! - наконец-то удалось выговорить ей.
Что-то дрогнуло, затрепетало в глазах Тимура. Как завороженный смотрел он в самую глубину больших серых глаз, полных слез.
- Валя? - испуганно спросил он.
Серые глаза закрылись, а на измученное лицо легла покойная усталая улыбка.
- Где же ты была, Валька? Так долго?
Шумно вздохнули сосны. Это озорной ветер, переведя дух, снова примчался с моря.
14
Лорка вел прогулочный глайдер над самыми вершинами деревьев. Внизу сплошным ковром тянулась дикая нетронутая сельва: здесь, в истоках Амазонки, располагался огромный заповедник тропического леса. Перевалив плоскую столовую гору, где лес был пореже, с проплешинами редкого кустарника и пустошами, Лорка увидел тянувшееся до самого горизонта только что разбитое пространство нового жилого района. Остатки девственного леса были здесь облагорожены и превращены в сады, скверы и парки, русла речушек спрямлены и местами облицованы синтетиком, через них перекинуты ажурные мосты, кое-где синели пятна искусственных озер и прудов, небольшими комплексами грудились вспомогательные сооружения, дома отдыха и развлечений, а на все это была наброшена геометрическая, четкая сеть автострад, дорог и тропинок. Мельком оглядев это поле, отнятое человеком у природы, Лорка сориентировался и круто положил глайдер на крыло, направив его к операторской, стоявшей на краю гигантской строительной площадки. Сегодня здесь должен быть сооружен высотный город-дом на несколько десятков тысяч жителей - центр и средоточие нового жилого района. Здесь глубоко под зеленым покровом леса, в верхних слоях мантии, было нежданно-негаданно обнаружено богатейшее месторождение тяжелых и долгоживущих трансурановых элементов, этого ценнейшего сырья энергетики, ядерной химии и нейтридной техники. Месторождение было настолько перспективным, что Всемирный совет решил отрезать у заповедника несколько десятков тысяч гектаров первозданной сельвы.
Операторская представляла собой прозрачный купол - фонарь полусферической формы высотою метров двадцати. Три мощных телескопических ноги поддерживали основание купола на высоте пятиэтажного дома. По краям купола торчали три реактивных сопла - двигателей аварийной посадки, из центра днища спускалась ажурная шахта выдвижного лифта. К лифту и направился Лорка, оставив глайдер четырехколесному многорукому роботу на техосмотр и заправку. Проходя мимо телескопической ноги, Лорка с уважением шлепнул по сверхпрочному композиту - эти ноги должны были вознести операторскую почти на трехкилометровую высоту. Когда Лорка подошел к лифту, дверь кабины распахнулась, Федор вошел в нее и через несколько секунд оказался в просторном вестибюле операторской. Здесь было людно и шумно, отдельными группами стояли и сидели гости, приглашенные на сборку дома-города.
К Лорке подошел дежурный в светлом костюме, с оранжевой повязкой на рукаве. Федор представился, дежурный с улыбкой сказал, что его хочет видеть мастер-сборщик. Пройдя через вестибюль, дежурный остановился перед дверью с красной светящейся надписью «Операторская» и жестом пригласил войти. Вопросительно глядя на него, Лорка помедлил - красный цвет надписи говорил о том, что посторонним без крайней нужды вход в комнату воспрещен. Дежурный улыбнулся:
- Входите, вас ждут.
Лорка нажатием кнопки открыл дверь, беззвучно скользнувшую в стену, и оказался в небольшой, но очень светлой комнате. За круглым столом сидела группа монтажников: мастер-сборщик и ассистенты. Мастер-сборщик, старый товарищ Лорки, Ришар Дирий отличался от других широкой зеленой повязкой на рукаве. Лорку заметили не сразу, а он сам намеренно задержался на пороге, чтобы понаблюдать за колоритной группой монтажников. Шел непринужденный разговор, сыпались шутки, но за этой внешней легкостью Лорка сразу уловил скрытую напряженность, умело спрятанное волнение, которое сопутствует любому ответственному делу, требующему мобилизации всех человеческих ресурсов, будь то спортивное соревнование, научный эксперимент, старт трансгалактического корабля или сборка дома-города. Новые жилищно-промышленные центры с основой в виде дома-города даже в двадцать третьем веке строились редко - не чаще одного раза в несколько лет. Подготовка дома-города к сборке ведется месяцами, а сама сборка выполняется монтажниками за один рабочий день, в течение нескольких часов. Процесс сборки давно стал своеобразным видом искусства и спорта. Мастер-сборщик назначался на свою почетную и ответственнейшую должность после многих туров конкурсных соревнований, которые проводились, разумеется, на макетах. Сборка транслировалась по всем главным каналам мирового стереовидения и собирала сотни миллионов зрителей-болельщиков. Она была для монтажников не только трудом, работой, но и источником радости, творческого наслаждения. Пожалуй, именно в сборке наиболее полно и непосредственно находила выражение изначальная и неискоренимая жажда человека к созиданию. Едва Лорка шагнул вперед, как Ришар Дирий, сидевший на подлокотнике кресла, заметил его и поднялся навстречу. Они обнялись и легонько потискали друг друга - не виделись больше года. Ришар не изменился. Высокий, худой и жилистый - кости и туго свитые мышцы, рельефно обрисовывающиеся даже при легких движениях, ни грамма лишнего жира. На аскетичном удлиненном лице с запавшими щеками - большие глаза: то грустные, то озорные, то лучащиеся юмором, то цепкие. Глаза исследователя и философа. Ришар был феноменально одаренным человеком. Чем он только не занимался! Несколько лет ходил вместе с Лоркой в космос бортинженером и великолепно справлялся со своим делом. Он был отличным художником и скульптором, увлекался субмолекулярной биохимией и за серию теоретических изысканий получил звание доктора наук. Он занимался почти всеми видами спорта, отлично бегал, прекрасно плавал. Но, добившись успеха, Ришар быстро охладевал к содеянному, некоторое время бездельничал, а потом с неслыханной энергией принимался за что-нибудь другое. Дирия ругали, увещевали, умоляли, ему говорили, что он не бережет свой талант, что он неразумно теряет лучшие годы своей жизни, что талант это не только одаренность, но и целеустремленность, и труд, труд и еще раз труд. Ришар выслушивал все это с озабоченным, даже виноватым лицом. Выслушивал и делал по-своему. Однажды после долгого разговора с крупным ученым, который с жаром уверял, что истинное призвание Дирия - общая философия, Ришар с какой-то грустью сказал Лорке: «Ну как можно не понимать таких простых вещей? - И пояснил: - Одаренные люди бывают разными. Такими, как Ньютон, Микеланджело, Эйнштейн, всю свою жизнь отдающими одному-единственному делу. И такими, как Леонардо да Винчи, Ломоносов, Гумбольдт, которых лишь одно-единственное дело способно было засушить и загубить на корню. И знаешь что, Федор? По-моему, время Эйнштейна проходит - вернее, оно уже прошло, только мы еще не отдали в этом себе отчета. Грядет время Ломоносовых и Леонардо».
- Как твои дела? - поинтересовался Ришар, отстраняясь от Лорки.
Федор смотрел на него с откровенным удивлением. Такая банальная фраза в устах неповторимого Риша! Тут была какая-то загадка. Дирий заметил удивление Лорки и с улыбкой пояснил:
- Я имею в виду экспедицию на Кику.
- По-моему, все идет по плану. Я ведь брал двухнедельный отпуск. Отдыхали вместе с Тимом и женами.
Ришар вздохнул.
- Завидую. Вместе с женами! Как здоровье Тима?
- Отлично! Уже приступил к тренировкам, - Лорка лукаво улыбнулся. - Как видишь, любовь делает чудеса.
- Н-да, - неопределенно заметил Ришар, - с этим, пожалуй, можно согласиться. Надо только учесть, что чудеса бывают разными. То, что Тим полез в штормящее море, тоже чудо, и скорее всего оно не обошлось без этой самой любви.
Большие глаза Дирия смотрели на Лорку сочувственно и немного насмешливо. И это было очень понятно: по отношению к любви они занимали весьма различные позиции. Что касается Лорки, то его позиция была традиционна как мир. Подростком, укоряя себя за глупую чувствительность, он едва сдерживал слезы, читая старинные и вечно юные строки «Ромео и Джульетты». А вот Ришар утверждал, что любовь - это тяжкое наследие животного прошлого человечества.
Все это не помешало ему пережить несколько любовных историй. Справедливости ради стоит сказать, что всякий раз активную роль в этих историях играли женщины, причем женщины волевые, умные и самолюбивые. Тем не менее Ришар оставался убежденным холостяком.
- Значит, ты отдыхал, - задумчиво проговорил Ришар и поднял на Федора серьезные глаза. - А до меня долетели слухи, что дело с экспедицией осложнилось.
Взгляд Лорки мгновенно обрел цепкость.
- Что-то случилось?
- Чего не знаю, того не знаю, - Ришар положил руку на плечо Лорки. - У меня есть к тебе разговор, но это потом. Я рад, что ты прилетел. Мне очень хотелось, чтобы ты посмотрел нашу работу.
- Желаю удачи, Риш.
Когда Федор вышел в вестибюль, приглашенные уже тянулись по ажурным, невесомым лестницам в зрительный зал. Поднимаясь вслед за другими, Лорка думал о Ришаре. Сборка высотных домов-городов и других крупных сооружений была, пожалуй, самым долгим и непроходящим увлечением Дирия.
Лорка думал о Ришаре и чуть заметно по-доброму улыбался. Он хорошо знал, почему Дирий так хочет, чтобы бывший командир увидел его в настоящем, почетном деле. Ришар трижды ходил с ним в дальний космос бортинженером, а перед четвертым рейсом, когда до вылета оставалась всего неделя, нанес Федору дружеский визит. Он собирался не то рассказать о чем-то, не то посоветоваться, это сразу было видно, да никак не решался. Лорка его не торопил.
- Ты любишь цирк, Федор? - вдруг спросил Ришар.
- Да ничего, вполне добротное искусство.
Дирий мечтательно вздохнул.
А я обожаю цирк. По-моему, это искусство высокое, вечное. Мужество, бесстрашие и почти полная мобилизация возможностей человеческого тело. Эквилибристика, акробатика престидижитация всегда юны и прекрасны, как сам род человеческий.
Лорка сидел, наклонившись вперед, опираясь локтями на колени, и серьезно разглядывал бортинженера.
- Что-то ты издалека заходишь, Риш, из-за угла.
- Прямая-то кратчайшее расстояние только на бумаге, Федор.
Было в лице Дирия что-то странное, а что - не понять.
- Я только недавно узнал, - продолжал Ришар после паузы, - именно в цирке родилось выражение «потерять кураж», которое в ходу у нас, космонавтов. В цирке, правда, чудно?
Да, это выражение было в ходу у космонавтов-гиперсветовиков. Кураж - «храбрость» в дословном переводе со старофранцузского языка. Но в двадцать третьем веке это понятие стало многограннее, шире.
- Что ты скажешь, если я откажусь идти в космос? - спросил Ришар.
Лорка секунду непонимающе смотрел на него.
- Ты?
- Я, Федор, я. Два последних рейда я мучился.
У космонавтов-гиперсветовиков потерять кураж не значило потерять храбрость, способность на смелые, рискованные поступки. Это значило потерять внутреннюю уверенность в делах, лежащих у границ человеческих возможностей. Тренированный человек, даже потеряв кураж, может преодолеть себя и волевым усилием заставить четко работать в самых экстремальных условиях. Но тогда работа, прежде доставлявшая ему радость и удовлетворение, превращается в каторгу. Она изматывает силы, истощает нервы, притупляет интерес ко всему на свете.
Два рейда, целых два рейда Ришар мучил себя и, хотел он этого или не хотел, ставил под удар других!
- Что же ты молчал? - с досадой и сочувствием сказал Лорка.
Дирий вздохнул.
- Стыдно. Другие же летают, почему я не могу?
Да, Ришар Дирий принадлежал к славной категории людей долга! Но ведь и долг имеет свои границы, переходить которые преступно. Не каждому дано все.
- Разве можно так ломать себя? - тихо сказал Лорка. - Уходи с легким сердцем. Найди себе другое дело и будь там молодцом. Вот где истина.
С тех пор прошло пять лет, и Ришар, кажется, наконец, нашел свое настоящее дело.
Зрительный зал операторской располагался под самой крышей купола. Здесь амфитеатром расположились удобные мягкие кресла - как в театре, а вернее, как в цирке. Зал был до отказа заполнен зрителями: представителями Всемирного и специального советов, делегатами от научных, производственных и культурных организаций, а главным образом монтажниками, для которых предстоящая сборка представляла еще и профессиональный интерес.
Едва Лорка вошел в зал, как раздался негромкий, но звучный трехтоновый сигнал, возвещавший о начале сборки, и зрители начали рассаживаться по креслам. Сквозь прозрачную переднюю стену зрительного зала была хорошо видна стройплощадка дома-города. Центральное место занимал мощный фундамент почти квадратной формы, уходивший под землю на несколько десятков метров. Справа и слева от фундамента тянулись две ленты конвейера-гиганта, похожие на широкие дороги. Сходство с дорогами усугублялось тем, что на лентах один за другим были установлены исполинские монтажные блоки - целые здания в обычном понимании этого слова. Некоторые блоки достигали десяти этажей в высоту, но были сравнительно узки в основании - это были комплексы жилых квартир. Другие блоки были много шире, а по высоте не превышали двух-трех, редко пяти этажей. В таких блоках располагались общественные комплексы: столовые, павильоны, внутренние парки, театры и спортивные сооружения. За фундаментом между конвейерами прямо напротив операторской высился постамент, площадка для размещения робота-сборщика.
А внутри операторской, прямо перед Лоркой, внизу располагался макет строительной площадки, выполненный в строжайшем масштабе. Были тут и миниатюрные конвейеры, на которых стояли макеты монтажных блоков, похожие на детские кубики, а вернее - на детали набора детского конструктора-строителя. Между конвейерами в операторском кресле со шлемофоном на голове, положив руки на колени, восседал Ришар Дирий - мастер-сборщик. Лорка достал из кармашка костюма универсальный пикофон и вставил в ухо. И вовремя: как раз проходили доклады ассистентов-монтажников:
- Силовая готова.
- Киберкомплекс готов.
- Пост безопасности готов.
- Есть общая готовность!
После легкой паузы эхом откликнулся подчеркнуто спокойно, со стертыми эмоциями голос Ришара:
- Подъем роботу.
По тому, как с деревьев, стоявших неподалеку от стройплощадки, плеснулись в небо птицы, Лорка понял, что робот пробуждается не беззвучно. Ради любопытства Федор на секунду вышел на внешнюю связь и был разочарован, если только это слово можно применить к данной ситуации. Ни рева, ни воя; над стройплощадкой стоял глухой гул пробудившихся механизмов, похожий на отдаленный рокот моря или на шум леса, волнующегося под сильным ветром; птицы просто реагировали на изменение обстановки. Под аккомпанемент этого могучего глухого гула над пьедесталом по ту сторону фундамента медленно воздвигалась мощная колонна диаметром в несколько метров. По море подъема становилось все заметнее, что колонна состоит из плотно уложенных ферм и что колонна, собственно, не воздвигается, а раскладывается, растягивается вверх, как гармошка. Достигнув высоты двадцатиэтажного дома, колонна замерла, начала разворачиваться и за считанные секунды превратилась в стандартного робота-строителя. Казалось, он сидел, сложив на коленях суставчатые руки-рычаги, но на самом деле никаких колен не было, и робот не сидел, а стоял, опираясь на телескопические ноги, несравненно более мощные, чем опоры операторской. У робота была изящная треугольная голова с большими телескопическими глазами и узкое тело-скелет, собранное из несокрушимого нейтрида и никак не отражавшее подлинной титанической силы этого исполина. Робот был сейчас похож на дремлющего чудовищного богомола, ханжески сложившего свои страшные передние лапы.
- Зеркальный режим, - послышалась команда Ришара.
- Есть зеркальный!
- Беру управление на себя.
Краем глаза Лорка видел, как Ришар нажал клавишу на своем боковом пульте. В тот же миг дремлющий исполин ожил: он сдвинулся чуть влево и вперед, шевельнул плечами-фермами, точно сбрасывая с них незримые цепи, и пошире развел руки: это сработала система синхронизации, приводя корпус робота и тело мастера-сборщика в строгое пространственно-зеркальное соответствие. На мгновение ослепительно вспыхнули и тут же погасли телескопические глаза. Пластично повторяя движения Ришара, робот поднял полусогнутые руки-рычаги над головой, развел их в стороны, потом, опустив локти так, что ладони оказались на уровне плеч, несколько раз сжал и разжал свои исполинские кулаки и легонько поиграл пальцами в воздухе, точно сбрасывая накопившееся во время дремы напряжение. Это была последняя, кинематическая проверка готовности робота к сборке. Все движения исполина, скрупулезно копировавшего движения мастера-сборщика, были замедлены, заглажены, словно производились они не в воздухе, а в воде. Резкие движения, в принципе доступные человеку, роботу были строжайше запрещены - инерционные силы его могучих рук, нагруженных тысячами тонн, разломали бы, разорвали суставы. В этой заглаженности, пластичности, но вовсе не замедленности движений и состояло сложное искусство мастера-сборщика.
Закончив своеобразную контрольную гимнастику, Ришар объявил:
- Всем службам и постам. Полная готовность к сборке.
Снова последовала серия докладов ассистентов-монтажников, завершавшаяся рапортом:
- Есть полная готовность!
На лбу робота-сборщика неярко засияла контрольная зеленая фара. Непринужденно копируя движения Ришара, робот повернулся к правому контейнеру, всеми десятью пальцами захватил за транспорт-арматуру громадный первый монтажный блок, поднял его и плавно понес по назначению. Даже сюда, в изолированное помещение операторской, донесся резкий, хотя и заглушённый посторонний звук - это взвыли ракетные двигатели, помогавшие переместить эту неимоверную тяжесть, - первый блок был самым грузным изо всех. Мягко посадив блок на фундамент, робот отложил в утиль отделившуюся арматуру, а другой рукой легонько придавил блок сверху, на секунду придержав ее. В эту короткую секунду между фундаментом и блоком прошли сотни процессов автоматической стыковки: сварки, склейки, спайки.
Дом-город рос прямо на глазах, буквально копируя игрушечный дом-город, который Ришар собирал в монтажном зале операторской. И, по мере того как все выше и выше вздымалось сооружение, телескопические подъемники поднимали вровень с его верхом очередные монтажные блоки, робота-сборщика и всю операторскую. Через сорок минут работы, когда дом-город поднялся почти на полукилометровую высоту, в работе был сделан стандартный двадцатиминутный перерыв. Монтажники отправились на отдых и разминку, а зрители, оживленно переговариваясь, потянулись в вестибюль, где тоже можно было отдохнуть и перекусить.
В вестибюле, лавируя между группами людей, к Лорке торопливо подошел дежурный.
- Вас вызывает на связь Дом Всемирного совета.
Вызывал Федор Ревский. Даже по экрану видеофона можно было понять, что Теодорыч озабочен и очень спешит.
- Срочно вылетай в столицу.
- Что-нибудь случилось? - осторожно спросил Федор.
- Да.
Ревский замолчал, поколебался - говорить или нет, но все-таки спросил:
- Если тебе предложат не один корабль, а эскадру, согласишься командовать?
- На Кику?
- Да.
- Неужели дело так серьезно?
- Серьезно. Но ты не ответил на мой вопрос, - в голосе Ревского послышалось раздражение.
- Согласен.
- Вылетай немедленно.
Несколько секунд Лорка сидел перед погасшим экраном видеофона, обдумывая разговор. Почувствовав руку на своем плече, он поднял голову. Рядом стоял Дирий.
- Ты спешишь, Федор, поэтому без всяких предисловий, - Ришар на секунду замолчал. - Я бы с удовольствием пошел с тобой на Кику.
- Ты? - не мог скрыть удивления Лорка.
- Я хочу снова вернуться в космос, к делам не только сложным, но и опасным. Я возмужал за эти пять лет, Федор. Не бойся, не подведу, - он заглянул в самую глубину зеленых Лоркиных глаз и требовательно спросил: - Ты мне веришь?
- Как самому себе, - без всякой аффектации ответил Лорка.
Ришар улыбнулся.
- Тогда имей меня в виду. Пойду, надо продолжать сборку.
- Удачи тебе, Риш.
Лорка проводил Дирия взглядом и поднялся из кресла. Надо было лететь в столицу.
15
Администратором Дома Всемирного совета оказалась совсем еще зелёная девчушка, скорее всего студентка, проходившая здесь летнюю практику. Она сидела за дугообразным столом, похожим на пульт управления гиперсветового корабля, и старательно выражала на лице всю важность и ответственность порученного ей дела. Однако глазенки у нее были быстрые и очень любопытные.
- Товарищ Ревский, - пояснила она с некоторой важностью, четко и округло выговаривая слова, - делает доклад членам Всемирного совета и приглашенным лицам. Заочно по закрытому каналу стереовидения в заседании принимают участие отраслевые советы науки и инженерии.
Глядя мимо девушки, Лорка уважительно присвистнул - такого рода глобальные советы проводились лишь по самым важным и острым общечеловеческим проблемам. Мысленно повторяя слова девушки, Лорка с проснувшейся вдруг глубокой тревогой вспомнил о версии инопланетного кикианского вмешательства в земные дела.
Между тем девушка-администратор рассматривала Лорку с почти детским бесцеремонным любопытством.
- Вы ведь Федор Лорка? - не столько спрашивая, сколько утверждая, проговорила она.
Лорка, отвлекаясь от своих мыслей, перевел на нее взгляд.
- Не буду отпираться, угадали.
Она расплылась в улыбке и не выдержала, похвасталась:
- Знаете, у меня отличная зрительная память, поэтому меня и стажируют на администратора, - и, снова надев маску официальности, девушка уведомила: - Товарищ Ревский просил, если вы опоздаете больше чем на пятнадцать минут, а вы опоздали почти на полчаса, пройти в сектор отдыха, найти там Соколова и получить у него консультацию.
- Соколова? - переспросил Федор с интересом.
- Соколова Александра Сергеевича, эксперта-социолога. Перед пленарным заседанием он сделал важное информационное сообщение на секции космонавтики. Соколов предупредил, что будет находиться на территории бассейна. Он невысокий, кругленький такой и очень веселый, - девушка явно гордилась своей осведомленностью и четкостью работы.
- Спасибо за информацию, Соколова я знаю, - вежливо сказал Лорка.
- И еще, - заторопилась девушка, видя, что Федор собирается уходить, - Теодорыч, я имею в виду товарища Ревского, просил вас из сектора отдыха не уходить и обязательно его дождаться. Он или найдет вас, или вызовет.
Девушка зарумянилась из-за того, что так запросто, по-домашнему назвала председателя совета космонавтики; поэтому, выходя из холла, Лорка ободряюще улыбнулся ей и подмигнул.
Соколов сделал важное информационное сообщение, а теперь делает доклад Ревский - тут было о чем подумать! Лорка, знал, что ждать Теодорыча придется недолго - полчаса, от силы час. Расширенные заседания Всемирного совета всегда были короткими, ведь для участия в них, чаще всего заочно, отвлекались от основной работы люди, руководившие общественной жизнью, наукой, искусством и инженерией всего земного сообщества.
Сектор отдыха Дома Всемирного совета имел стандартный набор помещений: крытый сад, спортивный зал, бассейн, фильмотеку и комнаты отдыха. В этом секторе поселялись гости, прибывающие с других материков и из космических поселений, ждали приема, отдыхали после дел и даже решали немаловажные вопросы, если для этого не требовались специальные помещения.
Информация девушки-администратора была точной: Соколов сидел за одним из столиков, что рядком тянулись вдоль бассейна на почтительном от него расстоянии. В самом бассейне плескалось несколько человек, голубоватая вода колыхалась мелкими волнами и пахла морем. Соколов был в одних купальных трусах, на шее у него висело белоснежное полотенце. Поза его была расслаблена, на красном лице умиротворенное, благодушное выражение. Чувствовалось, что он вдосталь попарился в баньке, входившей в комплекс бассейна, и теперь отдыхал душой и телом. Перед Соколовым на столике пофыркивал паром золотистый самоварчик с пузатым фарфоровым чайником наверху. В руке эксперт держал стакан крепчайшего, дышащего паром, только что заваренного чая. Предварительно подув на чай сложенными трубочкой губами, он прихлебывал глоточек, отправляя в рот полную ложечку вишневого варенья, прихлебывал еще глоточек, удовлетворенно отдувался и вытирал лицо полотенцем. А немного передохнув, снова повторял это ритуальное действо. Несмотря на свое разнеженное состояние, Соколов еще издали заметил Лорку и приветственно помахал ему рукой.
- Долой труд и да здравствует отдых? - Лорка присел за столик напротив эксперта.
- Долой и да здравствует, - благодушно согласился тот, вытираясь полотенцем. - Что мне? Я свое дело сделал. Пусть теперь другие делают свое. Налить стаканчик? Сам кипятил, сам заваривал.
- Не откажусь. Это по вашей милости Всемирный совет собрался?
- По моей, - скромно признался Соколов, пододвигая Федору стакан парящего напитка темно-вишневого цвета. И пожаловался: - Устал как собака. Да я всегда так: закончу дело - сразу в парную баню, в бассейн - и за чай.
- И всегда в Доме Всемирного совета?
Соколов захохотал, неторопливо свершил очередной цикл своего чайно-ритуального действа и добродушно сказал:
- Если честно, то до Всемирного добрался первый раз. Эскадру вам хотят доверить, слышали?
- Краем уха.
- Но откажетесь?
- А почему я должен отказаться? - Лорка рассеянно помешивал чай ложечкой, он любил пить его не горячим, а тепловатым.
- Да чем-то недовольны, нервничаете, - голубые глаза Соколова смотрели хитро и весело. - Вы когда нервничаете, прихрамываете чуть заметнее обычного.
Лорка с интересом взглянул на эксперта.
- Надо же, углядели!
Соколов сокрушенно вздохнул.
- Профессия такая.
- Глазастая профессия, - Лорка попробовал чай, убедившись, что он приостыл, добавил в него несколько ложечек варенья, размешал и залпом выпил сразу полстакана. - Нет, от Кики я не откажусь, дело принципиальное.
- Варвар вы, Федор, - печально сказал Соколов, осуждающе глядя на Лорку. - Кто же так пьет этот волшебный напиток? Честное слово, и чаю жалко и своих трудов. А выдержка у вас железная, можно сказать - собачья выдержка.
Лорка вскинул на него зеленые глаза и засмеялся.
- Великий вы мастер говорить комплименты.
- По моим меркам, это комплимент самого высокого сорта. Две больших любви я пронес через всю свою жизнь - любовь к детям и любовь к собакам. Все остальное как-то и в какой-то степени было связано с обязанностями.
- Даже чай? - не без коварства спросил Лорка, доливая свой стакан.
- После парной бани чай выходит за рамки обычных категорий. - Соколов помолчал. - Вы уже догадались, что я отыскал серьезные доказательства в пользу версии о вмешательстве инопланетян в наши дела?
- Догадался.
- И несмотря на то, что умираете от любопытства, не задаете вопросов. Нет, не зря я так горячо рекомендовал вас Ревскому на должность командира всей эскадры.
Лорка прямо взглянул на эксперта.
- А он спрашивал у вас рекомендацию?
Соколов хохотнул, пряча голубые глаза между распаренных щек.
- Не посягайте на профессиональные тайны. Он спрашивал не о вас, а о качествах, которыми должен обладать командир. А я высказался не в обобщенных категориях, а персонифицированно.
- А теперь мучитесь сомнениями?
Соколов покачал головой.
- С вами невозможно разговаривать, Федор. Ну, немножко мучаюсь, вернее, мучился. Я ведь считаю: самое главное, что нужно, дабы ухватиться за этих инопланетян, - выдержка и терпение. И я еще раз убедился, что эти качества у вас имеются в избытке.
Лорка смотрел на Соколова с интересом, к которому примешивался легкий оттенок недоумения и досады. Профессиональный эксперт! Не по случайным обстоятельствам или необходимости, а по призванию и убеждению. Подвергать все и вся сомнению - его жизненное кредо и норма поведения. И тем самым он незаметно, но определенно выводил себя за рамки того мира доверия, в котором жил и о нуждах которого пекся.
Соколов между тем аккуратно вытер полотенцем лицо, шею, плечи и грудь.
- Как вы думаете, Федор, - спросил он вдруг очень серьезно, хмуря свои редкие белесые брови, - сколько времени утонувший Тимур Корсаков пробыл в море, пока его подобрал батиход?
Внимательно присматриваясь к Эксперту, Лорка медленно проговорил:
- Вероятно, минут десять, ну, может быть, двадцать.
Соколов с несколько таинственным видом отрицательно мотнул головой.
- Больше? Тогда час, случались такие чудеса реанимации, когда вода оказывалась очень холодной.
Соколов выдержал эффектную паузу и торжественно сообщил:
- Больше полутора суток. А точнее - тридцать восемь часов с минутами.
Лорка надолго задумался, глядя на прозрачно-голубую легонько колышущуюся воду бассейна.
- Если тут не кроется какая-то грубая ошибка, факт очень серьезный.
- Ошибки нет. Я человек дотошный, иначе бы никогда не докопался до этого чуда. А когда докопался, перепроверил по разным каналам десяток раз. После меня проверяли другие. Нет, - с флегматичной убежденностью заключил Соколов, - об ошибке не может быть и речи.
Лорка пожал плечами.
- Почему же на это сразу не обратили внимания?
- Слишком много людей и организаций занимались вашим другом. Поиск Тимура вели и отдыхающие, которые видели, как он нырнул в штормовые волны. А нашла его тело совершенно случайно научная экспедиция. Там же его реанимировали, взяли все анализы, но, поскольку сознание пробудить не удалось, на эти анализы никто вначале не обратил внимания. Эвакуировали Тимура спешно, на случайном турболете, который вышел на батиход по сигналу бедствия, а анализы так и остались на батиходе. Сначала мозг Тимура пытались разбудить в гавайской реанимационной клинике, а когда ничего не получилось, Корсакова, опять-таки спешно, направили в клинику Латышева. А старого профессора не интересовали ни предварительные анализы - в его распоряжении были куда более точные методы диагностики, - ни время гибели Тимура. Да и вообще пресловутые несколько минут клинической смерти, о которых и вы говорили, были для всех аксиомой.
- Но не для вас.
- Не для меня, - не без самодовольства согласился Соколов и тут же оговорился: - Во всем виновата ваша инопланетная версия. Я сказал себе, что если в наши дела действительно вмешивается некто из космоса, то в гибели и последующем воскрешении вашего друга должно быть нечто необъяснимое с земной точки зрения, чудесное. Я пересмотрел документацию и, по правде говоря, довольно легко отыскал это чудо.
Лорка в раздумье поигрывал чайной ложечкой, отчего отраженные блики лампы-солнца скользнули по его лицу.
- Не верить вам нет оснований. Но и поверить трудно. В голове не укладывается.
И мне было трудно, - живо подхватил Соколов. - И знаете, как я поступил? Промолчал. Подумал, что если уж я сам себе не верю, то другие тем более не поверят. Промолчал и начал в поте лица собирать другие доказательства свершившегося чуда. В таких необыкновенных ситуациях факты, знаете ли, должны быть с подстраховкой.
Соколов сделал паузу, желая, вероятно, услышать об отношении Лорки к его поступку, но Федор промолчал. Соколов действовал в духе Соколова, по-своему очень логично и последовательно. Чем поразительней факт, чем больше он выпадает из обыденных норм, тем основательнее, дотошнее должна быть аргументация в его пользу. Преждевременное оглашение необыкновенных событий за редкими исключениями лишь способствует их компрометации; перестроить потом общественное мнение на серьезный лад бывает очень трудно. Пожалуй, и сам Лорка в подобной ситуации действовал аналогичным образом. За одним исключением: он непременно поделился бы своим открытием с близкими друзьями.
- После батихода и гавайской больницы, - продолжал свой рассказ Соколов, - я сделал, так сказать, набег на клинику Латышева и теперь уже там перетряхнул все материалы о Тимуре до последней цифры, точки и запятой, - на круглом расширенном лице Соколова сквозь благодушие победителя прорисовалось упрямое, даже злое выражение.
- Врачи встретили меня не очень-то приветливо, - вздохнул эксперт. - Их можно понять - ведь они с головой погружены в очень важную и интересную работу. А тут является какой-то эксперт, совершенно некомпетентный в области геронтологии и юнизации, начинает копаться в архиве и приставать с расспросами. И это по поводу человека, который уже выписался из клиники и благоденствует! Меня так и подмывало рассказать о своей тайне, но я стискивал зубы и сдерживался. В конце концов мне повезло. И, честно говоря, если бы не повезло, получилось бы ужасно несправедливо!
А обнаружил Соколов вот что.
Один из самых первых развернутых анализов крови Тимура Корсакова оказался не совсем обычным - нормально-нестандартным, по официальной классификации. Констатация означала, что у Тимура есть некоторые отклонения от стандартного состава крови, но отклонения укладываются в пределы допусков и не угрожают неприятностями. Соколов, разумеется, сразу же ухватился за это обстоятельство и принялся выяснять, в чем состояла нестандартность. Оказалось, что характеристики нестандартных факторов хранятся не в истории болезни, а в архиве, в специальной картотеке. Если бы такого рода характеристики оставались в истории болезни, то она распухла бы до невероятных размеров, объяснили Соколову. Пока он добирался до архива, все должностные лица достаточно доброжелательно старались растолковать ему, что нормально-нестандартные факторы ничем не угрожают здоровью людей, к тому же состояние Тимура Корсакова теперь отменное. Соколов же с упрямством носорога пробивался к архиву, из-за чего приобрел репутацию формалиста и довольно нудного человека. Добравшись до картотеки, Соколов наконец-таки выяснил, что нестандартность состава крови состояла в ее несколько повышенной против нормы гамма-радиоактивности. С копией этой драгоценной карточки Соколов проконсультировался у нескольких известных геронтологов. Они утверждали, что в повышенной гамма-радиоактивности крови нет ничего особенного. Причины этому могут быть самые разнообразные. Чтобы установить конкретную, нужен повторный анализ той же самой пробы крови, если она, разумеется, сохранилась.
Выяснив, что проба крови Корсакова законсервирована и пока сохраняется, Соколов потребовал повторить анализ с помощью самой совершенной контрольной аппаратуры. Со стоицизмом религиозного фанатика он выдержал довольно неприятный разговор с Отаром Неговским. Сначала довольно мягко, а потом уже сердито Отар пытался разъяснить Соколову, что аппаратура высокой точности перегружена и нерационально загружать ее экскурсами в историю болезни ныне здорового человека. Соколов упрямо стоял на своем, соглашаясь работать в любые часы, хоть ночью. А что касается лаборантов, то он уже договорился о создании нештатной инициативной группы из молодых врачей-стажеров. Неговский мысленно проклял упрямого Соколова, а вслух выдавил свое согласие.
Сговорчивость стажеров, согласившихся работать ночью, когда добрые люди спят, объяснялась просто: Соколов туманно намекнул им на возможность некоего сенсационного открытия.
И сенсация состоялась. В плазме крови Тимура Корсакова удалось обнаружить точечный источник импульсной и очень слабой гамма-радиоактивности. Этот источник не удалось идентифицировать, хотя он перемещался в плазме крови так же, как и молекулы, - по законам броуновского движения. Источник излучал отдельные гамма-кванты постоянной энергии с высокой постоянной частотой повторений - один импульс в семнадцать секунд. Как будто бы работали незримые субъядерные часы. Конечно, при еще большем увеличении, естественно, удалось бы обнаружить материального носителя - излучатель этой энергии. Но лаборатория Латышева аппаратурой с таким увеличением не располагала - для целей юнизации она попросту не нужна. А обследовать таинственный излучатель в каком-либо физическом институте не удалось - он исчез, и при довольно эффектных и загадочных обстоятельствах.
Когда недоверие, удивление и первые шумные восторги пошли на убыль, а сам факт существования незримого излучателя был запечатлен бесстрастным компьютером, стажеров, а вместе с ними и Соколова охватила исследовательская лихорадка. Используя микроэффектор и разные приставки к нему, они решили, кок выразился руководитель инициативной группы, «пощекотать» загадочный источник гамма-излучения. Это «щекотание» должно было выливаться в воздействие на излучатель разными физическими и химическими агентами. Но долго экспериментировать не пришлось. Как только в точке гамма-излучении понизили температуру до двадцати градусов вместо нормы, соответствующей температуре человеческого тела, на экране наблюдения развернулось удивительнейшее зрелище, а приборы зафиксировали взрыв биологических процессов. Видеокартина напоминала замедленный взрыв или извержение некоего микровулкана, причем плазма крови активно участвовала в этом крошечном биокатаклизме. В результате на месте этого извержения образовалась самая заурядная клетка со всеми своими специфическими компонентами: плазматической мембраной, ядром и органеллами. Сразу же после сформирования клетки начался бурный митоз, скорость которого на два-три порядка превышала скорость обычного клеточного деления. Если полный цикл естественного митоза занимает обычно не менее часа, то здесь деление клетки завершалось за десять-двадцать секунд! В результате начался лавинообразный рост клеточной материи, которая в ходе дальнейших опытов была идентифицирована с нервной тканью человека. Вдруг, словно по команде, этот немыслимый процесс прекратился; одновременно было зафиксировано исчезновение точечного источника импульсной радиоактивности.
Самое ужасное, что эти уникальные данные о вторжении в земную биосферу чуждой жизни могли бесследно исчезнуть. Происходящее настолько потрясло молодых врачей, что они побросали свои рабочие места и столпились возле видеоэкрана, жадно следя за происходящим. Да и можно ли судить их за это, разве людям часто приходится видеть чудеса? Но когда процесс молниеносно-лавинообразного деления клеток вдруг прекратился, руководитель инициативной группы вдруг вскричал свирепо: «А запись?!» Его предчувствие оправдалось, о записи забыли. Ребята были готовы рвать на себе волосы от отчаяния и досады, когда Соколов, вытирая платком лицо, спокойно сказал: «Вообще-то я на всякий случай включил дублирующую аппаратуру стереосъемки». Через несколько секунд лихорадочной проверки выяснилось, что микрофильм контрольной съемки прекрасно удался, и Соколова принялись качать. А поскольку весил он много больше, чем это представлялось с первого взгляда, - уронили. Соколов расшиб локоть, который молодые врачи тут же в лаборатории со смехом и шутками привели в идеальное состояние.
Лорка слушал Соколова, переживая сложную противоречивую гамму чувств. Больше всего, конечно, его, космонавта-гиперсветовика, а стало быть ученого и инженера, поразил сам теперь уже твердо установленный факт вторжения чужой жизни и разума. Проблем тут возникала масса! И на самый главный вопрос - результат это злой или доброй воли не было однозначного ответа. Воздействием рибонуклеида Тима бросили в штормящее море и утопили - это безусловное зло. Но с помощью непонятного и пока недоступного людям взрывного клеточного генезиса этому же Тиму обеспечили восстановление разрушающихся тканей и сохранили жизнь. Это уже добро! Таинственный некто настойчиво, упрямо пытался сорвать экспедицию на Кику, но добивался он этого мягкими, можно оказать, гуманными средствами. И кто знает, может быть, это вершилось во имя блага людей?…
Лорка, привыкший за время космических странствий к наличию во вселенной множества неразгаданных тайн, испытывал теперь непривычный трепет и беспокойство. Нет, это не было страхом, это была тревога - ведь тайна чужого разума вдруг обрисовалась рядом, в родном земном доме. Скорее всего чужой разум древнее и мощнее человеческого - ему подвластны процессы, еще недоступные людям. И это непривычное осознание человеческой приниженности рождало не только боль, но и упрямство. И гордость! Лорка знал наверняка, что человечество не примирится с подчиненностью в какой бы то ни было форме, даже с подчиненностью доброй тайне. Все будет сделано для ее раскрытия! Поэтому Лорку теперь ничуть не удивляли слова Соколова об эскадре гиперсветовых кораблей, которая должна отправиться на Кику. Только… Только поможет ли в такой ситуации эскадра?
И странно, Лорку восхищал и раздражал Соколов - человек, сделавший первый шаг к раскрытию космической тайны. Он восхищал его волей, настойчивостью и целеустремленностью. Через сколько порогов и рогаток пришлось ему перешагнуть! Пожалуй, именно этими качествами человек двадцать третьего века прежде всего отличается от своих близких и далеких предков. Набив себе после удачной охоты брюхо едой, палеоантроп спал и предавался удовольствиям, пока не кончались запасы мяса, только после этого он снова превращался в истинного предчеловека. По-своему мудрый грек испытывал странную, безвольную покорность перед фатумом - предначертанной, как ему чудилось, свыше судьбой. И даже на самом пороге коммунизма люди в мельтешении будней порой теряли перспективы и погрязали в обыденщине. Нет, не таков даже самый заурядный человек новой эпохи! Да и вообще есть ли заурядные люди?
- Итак, - вслух сказал Лорка, - разгадку рибонуклеида, генетического взрыва и других тайн решили искать не на Земле, а на Кике?
- По крайней мере, таковы рекомендации совета космонавтики, которые приняты после моего сообщения, - Соколов поудобнее вытянул ноги. - И это резонно, все логические нити замыкаются именно на Кике. Убежден, что Всемирный совет примет эти рекомендации. Разве можно допускать безнаказанное вмешательство в наши, земные, дела?
Лорка внимательно, без улыбки смотрел на Соколова.
- А ведь нелегко придется на Кике, как вы полагаете, Александр Сергеевич?
- Полагаю, что нелегко, - благодушно согласился эксперт и оживился: - А почему вы так внимательно разглядываете мою скромную персону?
- Да вот все хочу сделать одно предложение и никак не решусь.
- Это на вас непохоже.
Лорка усмехнулся, насмешливо щуря свои зеленые глаза.
- Просто вы меня плохо знаете. Так вот, Александр Сергеевич, предлагаю вам принять участие в экспедиции на Кику.
Голубые глаза Соколова округлились.
- На Кику? Я?
- Вы.
- С какой стати?
- С той же, что и все остальные. Подумайте.
Лорка отодвинул стул и поднялся: он заметил Ревского, вошедшего на территорию бассейна.
16
Лорка любил смотреть, как готовит Альта, а сегодня это было приятно ему вдвойне. Можно было подумать, что Альта готовит не пищу, единственным и вульгарным назначением которой являлось набить опустевший желудок, а некое чудодейственное лекарство, призванное спасти бедное человечество от ужасной болезни.
- А чем ты будешь меня угощать?
- Шашлыком по-карски, - с некоторой таинственностью сообщила Альта.
- Шашлыком? - оживился Лорка. - Значит, нужен настоящий огонь?
- Конечно. Ты помнишь, где уголь?
В глубине души Лорка скептически относился к убежденности Альты, будто настоящий огонь не в состоянии заменить никакие чудеса современной кухонной техники. Он подозревал - дело не в незаменимости примитивного жара углей, а в кулинарном консерватизме. Но Лорка помалкивал, он очень любил, когда в их доме горел настоящий огонь - величайшее открытие человека, неведомого бесстрашного мудреца древности.
- А как это «по-карски»? - полюбопытствовал Лорка, который по ассоциации вспомнил Карское море и Новую Землю.- С приправой из льда и снега?
- Увидишь.
За окном угасал день. Багровые блики от пылающих углей ложились на темную атласную кожу Альты, в ее светлых глазах мерцали пурпурные искры. Кухня была похожа на пещеру, а сама Альта - на ведунью, которой доверили таинство приготовления еды, этого зримого божества древнего мира. Запахи дыма, горящего жира, паленого мяса, тлеющего угля были не менее гибки и многоцветны, чем запах цветов и плодов, только гуще, тяжелее, таинственней. Они рождали смутную тревогу и ликование, спрятанное в подсознании удачной охотой, ночным мраком и огнем костров далеких тысячелетий. Поразил Лорку и вид и вкус этого праздничного шашлыка, приготовленного Альтой. К обыкновенным шашлыкам Альта приучила его давно.
- Ну, тебе не нравится? - спросила она точно, мимоходом.
Лорка, рот которого был набит сочной мякотью, не совсем внятно ответил:
- Наоборот, мне слишком нравится. Так нравится, что даже жалко барашка, из которого сделан шашлык.
- Так не ешь, если жалко, - сердито сказала Альта.
- Как не есть, очень уж вкусно, - Лорка усмехнулся и философски добавил: - Разве нам, людям, так уж редко приходится душить в себе жалость? Во имя благих целей, разумеется.
- Но ведь делаем же мы тесто, кефир, квас - это тоже живые продукты! Прикажешь и их жалеть?
Ну, - простодушно сказал Лорка, - это слишком уж дальние родственники. Я смотрел на них в микроскоп - черт знает что! Он помолчал и заговорил уже серьезно:
- Ты прости меня, но если мы хотим окончательно разделаться с наследием жестокости в наших душах, то с поеданием младших братьев по роду надо кончать. Может быть, не сразу, может быть, не нам, а нашим детям, но кончать нужно обязательно.
Эх ты, Лорка! Кто бы подумал, что это говорит космонавт-гиперсветовик, обследовавший чуть не сотню других миров.
Лорка усмехнулся.
- В иных мирах бараны не водятся. Космонавты питаются не мясом, а синтетами да композитами. Охотничий шашлык на чужой планете - верное средство отравиться.
Альта вдруг погрустнела, внимательно взглянула на Федора и спросила:
- Ты мне так и не сказал, по какому поводу у нас сегодня праздник.
- Знаешь, не успел, заработался. Уж очень вкусно ты все приготовила, - пошутил Лорка.
- А я и без тебя знаю, - с некоторой обидой проговорила Альта, - слышала, как ты говорил с Теодорычем по видеофону. Он сказал, что совет принял твой вариант. И ты окончательно утвержден начальником экспедиции и командиром корабля.
- Разве хорошо подслушивать?
Альта не приняла шутки.
- Лорка, ты обещал взять меня на Кику. Ты не забыл?
Федор отвел взгляд и помрачнел.
- Обстоятельства изменились, Альта, - виновато сказал он. - Теперь это невозможно.
- Я догадывалась. Иначе бы ты не отмалчивался, - почти спокойно проговорила Альта и вдруг загорелась: - Возьми меня, Лорка! У меня все сердце изболится за тебя. Я с ума сойду!
- Это невозможно, - тихо, но твердо ответил Федор.
Альта угасла, она знала: когда Лорка говорит таким тоном, просить его или спорить с ним бесполезно. Но все-таки спросила:
- Невозможно - почему?
- Почему… - рассеянно повторил Лорка. Он перебирал в памяти свой последний разговор с Ревским.
Теодорыч, перекинувшись несколькими незначительными фразами с Соколовым, увлек Лорку за собой в крытый сад. Здесь было прохладнее, чем на территории бассейна, пахло влагой, зеленью и цветами. Шелестели брызгалки, орошая газоны и клумбы искристыми веерами мельчайших капель; шипел и звенел, рассыпая хрустальную струю воды, небольшой фонтан. На диванах и в креслах, в одиночку и группами отдыхало десятка полтора человек. Из укромного уголка, скрытого цветущим жасмином, доносились отголоски приглушенного, но бурного спора. По дороге Ревский уточнил, о чем Соколов успел проинформировать Федора.
Выбрав свободный диван, Ревский предложил Лорке сесть, а сам занял место напротив. Юношески стройный и подтянутый, в мягком снежно-белом костюме Теодорыч выглядел молодо, только загорелое, рубленое, в резких морщинах лицо выдавало истинный возраст. Ревский держался с почти неприметной торжественностью; сейчас напротив Лорки сидел не добродушный садовод и винодел-любитель, а представитель Всемирного совета и председатель совета космонавтики. Он сообщил, что предложение о посылке на Кику эскадры гиперсветовых кораблей утверждено. Количество кораблей и состав экспедиции определит совет космонавтики после детальной проработки программы исследований Кики. Все работы по подготовке и снаряжению экспедиции будут выполнены в предельно сжатые сроки.
- Почему такая спешка? - в раздумье спросил Лорка. Он перехватил удивленный, сердитый взгляд старого космонавта и счел нужным пояснить: - Я понимаю, вторжение чужой жизни и чужого разума на Землю не может не тревожить. Но ведь все происходит в очень мягкой, деликатной форме. Никаких эксцессов и взрывов, ничего…
Ревский остановил его нетерпеливым движением руки.
- Ты не знаешь главного, Федор. Не знает об этом и Соколов. Да и никто пока не знает, кроме членов совета, - Ревский помолчал и жестко закончил: - Вчера с базы на Плутоне угнали патрульный гиперсветовой корабль.
- Как это - угнали? - не понял Лорка.
- А вот так, был корабль - и нет его, - Ревский видел, что Лорка так и не может осмыслить этот факт, и пояснил: - Угнали, украли. Так же, как в прежнюю эпоху угоняли чужие автомобили или захватывали самолеты.
Лицо Федора отяжелело, разгладились мелкие морщины, четче прописались черты.
- Кто? - коротко спросил он, глядя прямо в лицо Ревского.
С трудом выдерживая этот холодный, «тигриный» взгляд, старый космонавт пожал плечами.
- Если бы знать! Во всяком случае, весь состав базы налицо. А поскольку на Плутоне каждый человек на строгом учете, значит, угнали корабль не люди.
Лорка невесело усмехнулся.
- Вернее - нелюди.
- Можно и так, - Ревский досадливо хмыкнул. - Черт знает что! Никто и никогда не охранял гиперсветовые корабли. Зачем? Когда хватились, гиперсветовик уже вышел на разгон, а на разгоне, сам знаешь, догнать его невозможно. На запросы не отвечает, идет курсом в сторону Кики.
Лорка молчал. Он сидел, закинув ногу на ногу и крепко сцепив на колене пальцы рук. Взгляд Ревского невольно задержался на этих длинных, ловких и сильных пальцах зрелого человека двадцать третьего века. Пальцах, которые могли невесомо скользить по клавишам пульта управления, безошибочно орудовать микроманипулятором, завязывать узлом толстый железный прут, а сжатые в кулак - нанести молниеносный смертельный удар.
Федор, - негромко и веско проговорил Ревский, - по поручению совета космонавтики я теперь уже официально предлагаю тебе принять командование эскадрой.
Лорка выслушал его и отвел взгляд на нежные зеленые травинки, трепетавшие под ударами капелек воды.
- Ну? - несколько раздраженно поторопил его Ревский.
- Думаю, Теодорыч, - спокойно ответил Федор.
Ревский усмехнулся, дернул углом жесткого рубленого рта.
- Думаешь, не отказаться ли?
- Угадал.
Ревский медленно распрямился, откинувшись на спинку дивана. Выдержав его острый, испытующий взгляд, Лорка сказал:
- Насколько я понял, на Кике предполагается провести разведку боем.
- Ну, боем - это слишком громко сказано.
- Скажем поосторожнее - разведку силой, с многократной подстраховкой.
- Это уже ближе к истине. Один корабль на подстраховке в дальнем космосе, один-два - в ближнем и два-три корабля непосредственно на Кике.
- Так вот, - Лорка говорил неторопливо, медленно, но очень уверенно, - я долго размышлял и пришел к выводу, что из разведки силой ничего не выйдет. Не тот у нас противник… Впрочем, почему противник?
- Другом его тоже не назовешь.
- Верно. Это просто сосед по космосу и собрат по разуму.
- Одного разума еще мало для братства. Истинное братство - это братство этики и морали. Не будь слепым пацифистом, - возразил Ревский.
- Не буду. Но обратите внимание, как тонко, я бы сказал, нежно действует наш космический друг-враг. Никаких глобальных катаклизмов! Направленное воздействие на психику отдельных лиц да еще с подстраховкой, которая гарантирует их от возможной гибели.
- А угон корабля?
- Они убедились, что экспедицию на Кику не задержишь, поэтому пошли на отчаянный шаг, чтобы обеспечить нам достойную встречу в своей альма матер. А вот какую, добрую или враждебную, опять загадка.
- Если вспомнить серию смертей на Кике, вряд ли эта встреча будет доброй, - упрямо гнул свою линию Ревский.
- Когда погиб Лагута, кикияне нас еще плохо знали. К тому же Кика - это их, а не наша епархия, они вольны действовать там более свободно. И разве можно быть уверенным, что на Кике мы, люди, не причинили им гораздо больше зла во время своих бесцеремонных изысканий?
Ревский вздохнул, с сожалением и некоторой иронией разглядывая Лорку.
- Неужели ты думаешь, Федор, что все эти тонкости взаимоотношений с Кикой не обсуждались на совете? Что они не найдут отражения в программе исследований? - Лицо Ревского приобрело жесткое упрямое выражение. - Но мы не имеем права держать Землю под дамокловым мечом возможных бедствий! А если так, разведка Кики становится необратимой необходимостью.
Лорка мягко улыбнулся старшему товарищу.
- Я не против экспедиции, Теодорыч. Я против эскадры.
Ревский приподнял бровь, отчего его высокий темный лоб собрался морщинками, холод непонимания в глазах сменялся догадкой.
- Ты понимаешь, Теодорыч? Я против эскадры, против целой армии исследователей, вооруженных мощными средствами, которыми Кику можно распороть и растерзать на составные части. Нужен обычный разведывательный корабль. И еще нужна бездна терпения, осторожности и дотошной наблюдательности. Во главе такой экспедиции я встану с легким сердцем. И что хорошо: действуя таким образом, мы не нарушим решения Всемирного совета - состав эскадры и экспедиции нам дано определить самим.
Ревский молча смотрел на Лорку, глаза его окончательно смягчились, потеплели, а потом стали грустными.
- Ты отдаешь себе отчет в том, что приносишь себя в жертву? - спросил он наконец.
- Это слишком громко и слишком мрачно, - зеленые глаза Лорки теперь лукаво щурились. - Ведь я могу вернуться с победой и на веки веков прославить свое скромное имя. Я иду на серьезный риск, это верно.
- Ты поведешь с собой других людей.
Лорка вздохнул.
- Верно. Но со мной пойдут добровольцы. Разве Земля оскудела героями?
Ревский опять надолго замолчал. Когда на совете решался вопрос об эскадре, ему самому пришла в голову эта шальная, как он тогда подумал, мысль: а что, если пойти на Кику рядовым патрульным экипажем? И еще он подумал о том, что, будь он сейчас молодым командиром корабля, то непременно выдвинул бы это предложение. Подумал, но вслух ничего не сказал, посчитал, что в устах председателя совета такое предложение будет слишком легковесным, даже легкомысленным.
- Я поддержу твое предложение, Федор, - суховато сказал он. - Сегодня же вечером ты узнаешь окончательное решение совета.
Лорка провел рукой по лицу, прогоняя воспоминания. Разве мог он рассказать Альте обо всем этом? Ей ведь и так придется нелегко…
- Причин много, - виновато сказал он вслух. - Поверь мне, тебе нельзя на Кику.
Альта помолчала, потом встала и начала нервно убирать со стола остатки праздничного ужина. Лорка поспешно взялся помогать ей.
- Оставь, - с досадой сказала Альта.
Но Лорка так и не отстал.
Когда они молча закончили свою нехитрую работу, Лорка заглянул в глаза жены и старательно изобразил на лице улыбку, но она по-прежнему смотрела на него отчужденно. Тогда Лорка взял ее за руку, подвел к стене и засветил большое зеркало. Там, за стеклом, возникли и взглянули на них могучий светло-рыжий мужчина и тонкая темнокожая женщина с большими голубыми глазами.
- Видишь? - тихонько спросил Лорка.
Он приложил что-то голубое, сверкающее к волосам Альты и зажал в кулаке.
Альта мгновенно гибко обернулась и перехватила его руку.
- Покажи!
Она принялась нетерпеливо разжимать его кулак, их пальцы - светлые и темные - переплетались. Но с таким же успехом Альта могла пытаться разжать стальную клешню робота.
- Лорка!
Федор засмеялся и разжал кулак. На его ладони лежал прозрачный голубой камень с лесной орех величиной, в серебристой оправе и с такой же цепочкой. Камень искрился весёлым холодным огнем, как сказочная капля росы.
- Какая прелесть! Это алмаз?
- Не знаю. Подобрал на Стиксе, сам гранил, сам делал оправу и цепочку. И получил персональное разрешение на провоз контрабанды.
Альта нерешительно протянула руку и осторожно взяла украшение. Цепочка со звонким шепотом рассыпалась во всю длину тяжелой серебряной струей.
- Чудо!
Камень лежал на темной ладони Альты, играя тихими молниями внутреннего света. Альта снизу подобрала струю-цепочку в ладонь, приложила камень к плечу, к груди, а потом ко лбу. Теперь у нее было три глаза, три голубых огня на тонком тёмном лице.
- Красиво?
Лорка улыбнулся.
- Красиво, да страшновато.
- Правда?
Альта на секунду прильнула к нему, и он услышал торопливый стук ее сердца и ощутил тонкий запах волос; человеческое существо, наделенное страстями и желаниями, которые ему, Лорке, до конца понять не дано. Недавно он видел ее на совещании ученых, которые сыпали мудреными формулами пищевой химии. А сейчас она как ребенок радуется красивой игрушке, позабыв о своих тревогах и печалях.
Альта отстранилась, мельком оглядела себя, поцеловала Лорку в щеку и скользнула в свою комнату - ей хотелось примерить украшение наедине с собой. Но Лорке было видно ее отражение в зеркале. Со смешанным чувством иронии и умиления он наблюдал за древними, как сам род человеческий, движениями Альты. За движениями прихорашивающейся женщины, которая, может быть, и сама не догадываясь об этом, хочет сделаться красивей и желанней. Вдруг поймав себя на том, что подсматривает, как мальчишка, он отвернулся, увидел в окне полную луну, улыбнулся и выключил свет.
Вместе с темнотой через широкое окно в комнату хлынул водопад лунного света. Комната преобразилась, стала неузнаваемой и сказочной: ковер превратился в лужайку, поросшую травой, стол - в мрачного, длинноногого зверя, а зеркало - в ледяную стену.
Лорка подошел к окну. Да, погода переменилась. Облака рассеялись, луна висела над вершинами деревьев в окружении звёзд.
- Нет, услышал он голос Альты, в нем звучала досада, носить этот камень невозможно.
- Почему?
- Такой камень! Неловко. Его место в музее, - Альта вздохнула, - может быть, на груди певицы или на лбу танцовщицы - их видят миллионы. А кто я?
По голосу Альты было слышно, что она все еще разглядывает себя в зеркале. Лорка улыбнулся.
- Ты моя жена.
- Ну и что? Лорка, я никак не расстегну цепочку, помоги!
Лорка прошел в комнату Альты, чуть щурясь от яркого света, и сообщил:
- А на улице луна.
- Правда?
- И морозец. Может быть, погуляем?
- Нет, Лорка, я устала.
Расстегнув цепочку, он положил камень на столик и мимоходом спросил:
- Ты знакома с Виктором Хельгом?
Альта повернулась к нему лицом. Улыбнулась чуть-чуть, почти незаметно.
- Знакома. Он чем-то похож на тебя.
- Разве?
- Не внешне. И не характером, - Альта помолчала и призналась: - А не знаю, как объяснить это.
- Он тебе нравится?
- Да, - без колебаний призналась Альта.
- И что?
- Лорка, глупый, - грустно сказала Альта. - Разве мало на свете мужчин и женщин, которые нам нравятся или не нравятся? Даже таких, которые нас восхищают? Но люблю я одного тебя. И никогда не позволю себе полюбить другого. Разве ты этого не знаешь?
На какое-то мгновение зеленый и голубой взгляды растаяли друг в друге. Альта красива особенной красотой, но были женщины и красивее ее. Альта умна, но Лорка знал и других, с которыми ей трудно было сравниться. Она хороший друг, но разве у него мало друзей? Лорка любил ее и не только за все это, а еще и за редкостный, бесценный душевный дар - за преданное сердце. Только ей да еще Тиму он верил безраздельно, может быть, больше, чем самому себе.
Лорка встал, наклонившись, поцеловал темную бархатную шею Альты.
- Знаю, - сказал он ей на ухо, - но разве знание гарантирует от сомнений?
Она поцеловала его в сухую крепкую щеку. Оттолкнула и уже совсем другим тоном сказала:
- Ну, иди, командир. Поскучай и посмотри на Луну.
Он вышел, и за его спиной погас свет. Лорка стоял в темноте, улыбался и слушал легкое дыхание Альты. В зеркале, похожем на глыбу льда, другой Лорка тоже слушал дыхание и улыбался. Лорка рассердился на него и погасил зеркало. А в прорубь окна все лился, ложился на ковер неслышный лунный свет.