Через час они вышли к речной излучине, и Тасманов долго смотрел на противоположный крутой берег, пытаясь увидеть или угадать какой-нибудь условный сигнал или знак ждущего свою разведку противника. Но все было тихо. Ни огонька, ни вспышки. Совсем рядом плескалась тяжелая ледяная вода, и по тому, как на ней стали появляться легкие просверки, Тасманов понял, что ночь сдала еще одну позицию идущему с востока рассвету.
Капитан приказал раздеть до гимнастерки Петухова и связать его. С кляпом во рту, с заломленными за спину скрученными руками сержант являл собой зрелище грустное и непривычное.
Роль «языка» Тасманов придумал раньше, когда выслушал доклад Струткиса, и мозг обожгла дерзкая мысль подменить немцев. Но вражеских разведчиков было пятеро. Шестым стал «язык».
Ночь, весенняя, нерешительная, уползала на запад, отмахиваясь от солнца белесыми космами тумана, который вскоре закрыл противоположный берег плотной серой завесой.
— Пошли, — шепотом скомандовал капитан и первым ступил в ледяную воду. Он догадывался, почему немцы сменили место прохода — вчерашний ливневый дождь поднял воду в реке, и они стали искать брод. Нашли здесь, в излучине.
Петухова нес Рыжиков. Еще на берегу, взваливая на себя товарища, старшина недовольно пробормотал:
— Лучше бы уж пару Гансов тащить, чем тебя, сосна строевая.
Петухов задергался, и Рыжиков понял, что сержант смеется. Брод немцы нашли широкий, река здесь разливалась и была неглубокой — вода доходила разведчикам до груди. Автоматы пришлось подтянуть к шее.
Они выбрались на берег, шумно дыша, стряхивая воду с комбинезонов, всем своим видом показывая, что вернулись к своим, так сказать, снова прибились к земле обетованной. Им некуда было спешить — они ждали оклика, тяжелых шагов солдат боевого охранения, но все было тихо.
«Что за чертовщина, — думал Тасманов, — неужели не встречают? Должны же они охранять брод».
Он сделал знак рукой, означающий движение вперед. Группа поднялась по вязкому, как загустевший клей, обрыву и вошла в заросли кустарника, и тогда откуда-то сбоку раздался громкий шепот:
— Хальт! Пароле?
— Штурмфогель, — так же громким шепотом ответил Тасманов, подтягивая руку с зажатой в ладони финкой ближе к груди.
Из зарослей ивняка вышли трое в касках и длинных прорезиненных плащах. В руках высокого худосочного немца вспыхнул фонарик. Тонкий луч ощупал каждого из группы Тасманова и остановился на Рыжикове, согнувшемся под тяжестью «языка».
— О-о! — протянул худосочный и подошел к старшине. Он долго разглядывал Петухова, потом выдернул у него изо рта кляп.
— Кто есть ты? — спросил по-русски худосочный, по-видимому офицер.
Петухов с присвистом втягивал в себя воздух, мрачно и злобно смотрел в глаза немца и вдруг процедил сквозь зубы:
— А пошел ты к… гад…
Худосочный дернулся и резко и быстро ударил сержанта по скуле.
— Русишер швайн… — пробормотал он, вытирая руку о полу плаща.
«Пока все в порядке, — думал Тасманов, — обойдемся без рукопашной, это другие немцы. Они никого из ушедшей на задание группы не знают в лицо. Синяк Петухова не в счет — сам напросился».
Офицер между тем еще раз скользнул лучом по разведчикам и удовлетворенно вымолвил:
— Гут… Штаб-квартир изт фюн фхундерт мейтр энтфернт. Рихтунг линкс эрстер линие фон шюценгрюбер…[1]
— Данке… — как можно радушней сказал Тасманов, тяжело повел плечами, как бы стряхивая усталость, полушепотом скомандовал: — Форвертс…
Пройдя заросли ивняка, капитан резко свернул вправо, к смутно чернеющему лесу. Если верить карте, там должен быть холм.
Густые облака, ровные, как полотно, неподвижно висели над лесом. Предрассветный синий туманец стлался там, где кончался горизонт, постепенно сливаясь с облаками.
Сквозь словно заледеневшую хрупкую паутину кустарника неясно проступала открытая пойма, заливные луга за рекой. И по всему берегу строгие ряды траншей.
В воздухе стоял бесконечный писк ласточек. Их гнездами, как дробью, был пробуравлен восточный крутой склон холма.
Тасманов лежал рядом с Кудрей и рассматривал в бинокль обрывистый левый берег реки.
— Похоже, фрицы решили тут задержаться надолго, — пробормотал капитан, делая пометки на карте, — и окопчики на полный профиль, и блиндажики…
Тасманов надолго прильнул к биноклю.
— А вот и следы тягачей. Пушечки, Тихон, пушечки скорее всего в ельник упрятали. И заметь, тяжелые пушечки…
— Как же вы… все это видите? — восхищенно выдохнул Кудря.
Капитан насмешливо взглянул на Тихона.
— Разведчику нужно видеть все сразу, — мягко сказал он, — второго раза ведь иногда просто не бывает. Сейчас другое дело. Мы у них за спиной, а они не оглядываются, им, видишь ли, некогда.
Тасманов говорил все это Кудре, чтобы успокоить парня, а заодно настроить себя не торопиться, проверить еще раз то, что так назойливо лезет в окуляры бинокля.
Немцы могли ведь сооружать и фиктивный вал обороны, готовясь к контрудару. Капитана беспокоило отсутствие интенсивного движения на проселочной дороге, ведущей от береговою среза в глубину леса.
Тасманов ждал Рыжикова, которого послал к дороге вместе со Струткисом.
Что касается времени, то оно, по подсчетам капитана, было на исходе. В немецком штабе должны хватиться своих разведчиков.
Тасманов скосил глаза вправо, где у самого среза на вершине устроились Петухов и Долгих. Разведчиков не было видно, едва приметно шевелились кусты. Капитан приказал Петухову вести наблюдение за поймой реки и бродом, откуда могли появиться поисковые группы противника.
Тасманов представил себе ничейное пространство, по которому придется уходить от немцев, возможный бой, вспомнил белую лошадь, привязанную в чаще, оружие, боеприпасы и рацию, убитых немецких разведчиков, просеку и удовлетворенно подумал, что все сделал правильно, тихо порадовался своей дотошной предусмотрительности, которая оставляет шанс на возвращение без потерь.
Времени — вот чего не хватало капитану Тасманову. День хоть и пасмурный, вставал, но низкие промозглые облака как бы сливались с верхушками сосен и создавали впечатление, что это и не день наплывает вовсе, а подкрадываются сумерки. В бинокль была видна сырая, вскопанная лопатами земля, ломти аккуратно срезанного дерна, маскирующего пулеметные гнезда и блиндажи: торчащие из земли обтесанные комли бревен.
Гул возник внезапно. Ровный, пока еще глухой, он наползал на холм с запада, и, прежде чем Кудря успел высунуться из укрытия, пораженный этим новым грозным звуком, Тасманов холодно произнес:
— Лежать… Танки…
«Вот оно, подтверждение намерения противника контратаковать, — думал капитан. — Немцы понимают, что мы измотаны, тылы остановлены распутицей, и все-таки рассчитывают на наш атакующий азарт. Они выиграли время и успели подтянуть технику».
Рыжиков и Струткис появились с западной стороны холма. Тасманов даже вздрогнул, услышав шелест за спиной.
— Танки и самоходки, товарищ капитан, — доложил старшина, — в ельнике две батареи тяжелых и одна противотанковая… Танкисты — эсэсовцы… Сам видел. Однако опять «Викинг»…
Тасманов внимательно и насмешливо взглянул на Рыжикова.
— Что бы я без тебя делал, старшина ты мой, товарищ Рыжиков — ас разведки, ночной орел?.. «Викинг», говорит». Это хорошо. Это кое-что проясняет… А?
— Проясняет, товарищ капитан, — улыбаясь всем лицом, подтвердил Рыжиков, — будут атаковать, когда наши попробуют сбить их с позиций…
— Комплимента ждешь, стратег, — усмехнулся капитан, — комплименты дома, а сейчас…
— Товарищ капитан… — вскрикнул Кудря, которому Тасманов минутой раньше передал бинокль, приказывая наблюдать за противником.
Капитан рванул из рук Тихона бинокль.
— Так… охота на лис с собачками, — пробормотал он, разглядывая в окуляры берег реки, — все правильно — спешат закрыть брод… Пора Парашеньке замуж выходить…
То, что появление поисковых групп для Кудри было полной неожиданностью, не оправдывало его вскрик. Эмоции у разведчиков не в почете. Они мешают сосредоточиться. А думать сейчас нужно быстро и точно.
Тасманов опустил бинокль.
«Через десять минут собаки возьмут след, еще через двадцать они будут на холме. Тридцать минут — это шесть километров при хорошем шаге. Идти на запад, сделать петлю и выйти к реке южнее брода».
Капитан свернул карту, засунул в планшет.
— Уходим… Рыжиков, Струткис, вперед… Смотреть в оба, Направление — вест…
Высоко над головой шумели сосны. Деревья в бору рослые, голые, с хвоей на макушке. Если вскинуть голову, может показаться, что небо над головой сплошь усеяно маленькими зелеными облачками.
Голову вскидывать некогда — все внимание сосредоточено на движении. Рыжиков, идущий впереди легким, быстрым шагом, иногда взбрасывает руку с компасом, проверяя направление.
Так они шли час. По соображениям Тасманова, марш-бросок должен был вымотать преследователей и увеличить разрыв во времени. Он остановил группу на отдых возле едва приметного родничка.
Выслав в сторону преследователей охранение, Тасманов обернулся к радисту.
— Давай, Коля, самое время…
Долгих развернул рацию, повертел ручку настройки. Капитан взял наушники и окунулся в поток звуков. Мир ожил и заговорил. Из неведомых далей полетели свисты, гулы, треск, вкрадчивое поскребывание, лихорадочная дробь ключа, обрывки фраз. Потом остался один голос. Кто-то монотонно по-немецки передавал шифровку: сто сорок пять — тридцать, четыреста восемь — шестнадцать…
Немец делал паузы и снова сыпал цифирью.
Капитан повертел ручку настройки. Вражеский передатчик работал на волне, указанной в нашем штабе Долгих, и услышать своих пока не было возможности.
— Вызывай…
Тасманов отдал наушники радисту.
— «Вереск»… «Вереск», я — «Вега»… Я — «Вега», — забубнил Долгих.