— Вы, мистер Гаукинс, прибыли ради встречи с пастором? — спросил Ватранг.
— Скажите, господин адмирал, — ответил Дженкинс вопросом на вопрос, — вы внимательно наблюдаете за Петром?
— Еще бы! — у адмирала заметно порозовели щеки: вопрос был бестактным. — Мне известен каждый его шаг.
— Где же сейчас этот незадачливый мореход?
— А разве этого не знает английский король? В Ревеле.
— Вы в этом уверены? — дипломат ладонью прикрыл лицо, чтобы скрыть смеющиеся глаза.
— Из порта не выходил ни один корабль.
— И все-таки его там нет.
— Не может быть! — горласто и трубно вырвалось у Ватранга.
— Странная у вас уверенность, господин адмирал, — избегая испепеляющего взгляда Ватранга, Дженкинс рассеянно загляделся на итальянские картины.
Ватранг потянулся за табакеркой, жадно втянул ноздрями острую пахучую пыль и едко пошутил:
— Значит, он в другом месте! — чихнул громко, неуважительно — в сторону Дженкинса, в удовольствии блеснул слезой и помял переносицу пальцами. И, теряя самообладание, продолжил, скрытно злобясь. — Это вы, англичане, помогаете ему во всем! Почему продаете Петру свои корабли?
— Продажа — суть дело коммерции, господин адмирал, — с кислой физиономией ответил дипломат. — А политика начинается там, где купленный фрегат идет ко дну… Почему вы до сих пор не перетопили русские корабли?
— Почему?! — швед вскочил и зашелестел по коврам тяжелыми ботфортами. — Потому, что до этого лета у России не было флота! И, во-вторых, до сих пор мы возились с войсками Петра на суше. Вы забыли, мистер Дженкинс… то есть Гаукинс, Нарву!
— И ославились под Полтавой, — бесстрастно ввернул Дженкинс.
Ватранг задохнулся — по щекам пополз бледный разлив.
— Я перетоплю русские галеры! Клянусь священным именем короля! Про Полтаву все забудут!
Дженкинс молодо засмеялся.
— На Руси справедливо говорят — не хвались, идучи на рать! Мысль проста и мудра чрезвычайно, не правда ли?
— На суше — может быть, — с холодной язвительностью отрезал Ватранг. — Но Тацит писал: «Каково начало войны, такова и слава о ней!» — швед явно смаковал ответ. — Положение галерного флота Петра напоминает судьбу зверя, попавшего в яму.
Дверь каюты плавно и широко открылась. В плохо освещенном проеме забелело удлиненное лицо, обрамленное вьющимися волосами. Тускло блеснула широкая пасторская сутана. Сафьяновый носок сапожка медленно и величаво пересек на полу черту света и тени. Пастор величественно приблизился, ослепительно засияла пышная сутана, осветились волосы, разметанные по точеным плечикам. Изумрудные, чуть удлиненные глаза святого отца смотрели отрешенно, поверх голов.
Ватранг встал и деревянно подошел под благословение. Напустив непроницаемый вид, произнес вяло:
— Знакомьтесь, святой отец, — мистер Гаукинс, купец из Манчестера, торгует шерстью.
Дженкинс подхватился и увалисто засеменил навстречу.
— Весьма, весьма приятно, сын мой, — проворковал пастор и, блеснув плотной белизной зубов, протянул для поцелуя узкую холодную ручку.
Англичанин склонился, обволакивая космами парика раззолоченный широкий рукав. Сухими губами коснулся, не целуя, молочной кожи надушенных пальчиков: дрогнувшими ноздрями втянул аромат тончайших французских духов.
Ватранг стоял хмурый — ушел в себя; белые пальцы, перебиравшие по табакерке, мелко подрагивали.
— Дорогой адмирал! — сказал пастор, медленно поворачиваясь к Ватрангу. — Сторожевая лодка выловила в море беглеца с Гангута. Он знает пароль… Видимо, важные вести.
— Я давно их жду. — Ватранг взглядом поблагодарил пастора и тяжело заспешил из каюты.
Неожиданно резво пробежав на цыпочках, Дженкинс плотно прикрыл за адмиралом дверь. Прислушался, так же молодо вернулся и схватил пастора за узкие плечи.
— Мадлен! Вы… вы… у меня нет достойных слов…
Красавица засветилась недоверчивой улыбкой. Она-то прекрасно знала цену искренности своего патрона.
— Ваша школа, дорогой Рой.
— А забавно, черт возьми! — Дженкинс хлопнул себя по бокам. — Мы здесь оба инкогнито.
— Что ж здесь забавного, милорд, — ведь это наши неизменные амплуа?
Проворно сунув пальчики за отворот-рукава сутаны, Мадлен быстро вытащила сложенную бумажку — протянула Дженкинсу.
В каюте зелеными переливами играл утренний свет. Одна за другой срывались и угасали вызревшие за ночь звезды. Отлетающая темнота желтилась редкими огоньками шведских кораблей.
— Я уже в четвертой роли, сэр, — недовольно сказала Мадлен.
— Увы, такова судьба прекрасной Франции… — глаза Дженкинса стали печальными: играл ли, расчувствовался ли всерьез — не понять.
Но в душе он был доволен Мадлен. Вначале через ее посредство удалось сильно натянуть отношения царевича Алексея с отцом. Следующие две роли были довольно серенькими: выполняла в Париже щекотливые поручения английского посланника и путешествовала по Голштинии, собирая сведения об отношениях епископа-регента с Петром. Теперь пронырливая красавица стала протестантским проповедником на кораблях шведской эскадры.
— Ласкаюсь надеждой, — примирительно улыбнулся он, — это поручение будет для вас последним.
— Кто знает? — Красавица села в кресло. От длинных опущенных ресниц на щеки пали резкие полукружья теней.
— Вы стали невнимательны к чужим мнениям, — недовольно заметил Дженкинс.
Мадлен мило и совсем простодушно рассмеялась.
— Послушайте пасторскую речь, с которой я обращусь к русским, как только шведы высадятся на их земле.
Недовольство, досада — все было привычно забрано под маску легкомыслия и веселости.
— О православные! — гортанным смешком залилась Мадлен. — Зачем вам гавани на чужих морях? Не проще ли сбывать свои товары заморским купцам? О россияне, глас божий вопиет во гневе: походы Петра на запад дерзновенны, се святотатство! Обратите свои взоры на восток…
— Туда нельзя! — встрепенулся Дженкинс.
— Почему? — притворно удивилась Мадлен. — Ах да! Там Индия…
Дженкинс промолчал и пожевал бескровными губами. Наморщив лоб, сухо сообщил:
— Русские уже в Хиве. Кто из нас быстрее двинется в глубь Азии — неизвестно. Посему не следует торопить Россию на восток. Прошу замечание принять всерьез.
— Тогда я провозглашу иначе: «О верующие! Дома лучше всего. Дома и солома съедома, как говорит ваш государь царевич Алексей…»
Дженкинс нетерпеливо вскинул сухую руку.
— Манифест никуда не годится! К обращению надо готовиться всерьез. — Постучал пальцем по вынутой бумажке, глянул пронизывающе. — Здесь все подробно? Ведь мне придется писать королю.
Мадлен молча кивнула, остановив на патроне большие печальные глаза. Добродушие и наигранная веселость отошли сразу.
Вернулся Ватранг — углубленный в себя, подошел к столу с картой.
Без доклада вахтенного офицера и без стука быстро вошел шаутбейнахт Эреншильд, дверь каюты открыл резко, не церемонясь — спешил. Взглянул на дипломата и пастора, поприветствовал их одним кивком тщательно причесанной головы.
Адмирал выпрямился, немного смущенный, выдержал паузу.
— Господа! Петр находится на Ганге-удд! — мятым голосом пробрюзжал он. Покашливая и борясь с тугой спазмой в горле, окинул благодарным взглядом Дженкинса. — В шторм на малой бригантине ночью уплыл из Ревеля… К берегу мыса Ганге-удд добрался в лодке… Петр намерен волоком перетащить галеры через узкую часть мыса и уйти мимо нас в Або-Аландские шхеры.
Ватранг посмотрел с тревогой и горькой улыбкой одновременно. Пошел от стола как слепой — прощупывающей и неуверенной походкой.
Дженкинс развязно хмыкнул. Заговорил с напускной озабоченностью, обращаясь сразу к двум адмиралам:
— Господа! Меня больше беспокоит ваша растерянность. Да пошлите вы в шхеры любую из ваших трех эскадр — Ли-лье или Эреншильда. Пусть они покажутся с пушками напротив переволоки!
Ватранг недовольно и суетливо втянул голову в плечи. Пухло-белый палец его заелозил по карте.
— Пожалуй, здесь, господин шаутбейнахт… Эскадра шхерных судов этой же ночью должна пройти западными протоками и утром появиться в Рилакс-фиорде.
— Есть! — выпалил Эреншильд сочным спелым баритоном и сверкнул взволнованной улыбкой.
— Вторую эскадру под командой Лилье я посылаю сюда, к устью бухты Тверминне. Этим маневром будет отрезан возможный отход к Гельсингфорсу главных сил русского галерного флота. Я с корабельной эскадрой остаюсь на прежней позиции.
Эреншильд, надувая жилами бычью шею и оголяя звероватые зубы, внезапно выхватил в исступлении шпагу:
— Клянусь славой великих викингов, топтавших берега Испании и Африки! Клянусь честью! Я верну Швеции победу, потерянную под Полтавой!
Ругаясь и выбиваясь из сил у спущенных в воду лежней, солдаты втаскивали на бревенчатый помост первую галеру. Исказясь лицом и блестя зубами, Змаевич тянул канат вместе с Бакаевым.
Галера медленно подалась из воды, выросла вдвое — крутобрюхим чудовищем вползла на сани. Громыхая на бревнах и обдавая солдат острой сыростью, судно со скрипучей тугостью подавалось вперед. Над головами напряженного клубка людей красноватым огнем засияла пушка, надраенная кирпичным порошком.
Более тысячи саженей протащились, надрывая спины и глотки, раскатываясь матом, сбивая в кровь руки.
Генерал Вейде, бряцая саблей, бегал вдоль крутого борта, — заляпанный грязью, без парика, с порванным рукавом. Яростно округляя глаза, свирепо покрикивал, требовал держаться середины бревноспуска — сани легко могли сползти в болотную топь.
— И здесь — одним вожжи и кнут в руки, а другим — хомут на шею, — глухо бубнил Никола в разопревший затылок Антона.
Антон больно лягнулся и злобно отозвался, угрюмо глядя в землю.
— Цыц ты, раздолба! Прищеми паскудный язык!
В узком коридоре просеки показалось море.
Вейде, постукивая палкой, забежал вперед проверить лежни. Остановился и, похоже, качнулся от неожиданности — в оторопи замахал руками. Змаевич, почувствовав недоброе, подлетел к генералу и остолбенел. Не разжимая зубов, крепко выругался. Вокруг них быстро сгрудились возбужденные солдаты. Все ошалело смотрели на море.