Верхушка эмиграции выдавала эти шайки и отряды за массовое народное движение.
Я знал много курбаши, которые спали с маузером под подушкой, боялись своих подчиненных. Одни подчиненные были обмануты, другим угрожали пыткой и смертью…
Басмачество — контрреволюционное движение. В Средней Азии оно проявилось в форме открытого бандитизма. Басмач (по-узбекски — «басмак») — это притеснитель, грабитель, насильник.
Как оно родилось? Кто его поддерживал?
Старый чекист, участник гражданской войны в Средней Азии, Сергей Васильевич Калмыков оставил после себя книгу «Коран и маузер».
Как очевидец, он рассказал о рождении первой банды в Ферганской долине. Начало контрреволюционному движению положила так называемая «Кокандская автономия», просуществовавшая с 9 декабря 1917 года по 20 февраля 1918 года.
В январе 1918 года крупный бай Хамдам Ходжи Каландар и создал первую банду. Во главе он поставил вора и убийцу Назара.
Это было время, когда в Ферганской долине свирепствовала «крестьянская армия» кулака Монстрова, когда белогвардейские офицеры и английские разведчики становились советниками новоявленных «полководцев», снабжали их деньгами, оружием, обмундированием.
Я знаю, что многих курбаши отдавали правосудию их же воины. И я. долгие годы связанный с крупными деятелями эмиграции, очень часто ловил на себе взгляды, полные нескрываемой ненависти.
Тюремные стены
Доктор сдвинул наручник, отыскал пульс. Стараясь не смотреть на Махмудбека, сосредоточенно считал удары. Сердце билось ровно. Оно было спокойным. Казалось, человек подчинил эти удары своей воле.
В присутствии доктора в камере становилось всегда тихо. Его побаивались, потому что появление доктора обычно было связано с несчастьем. Когда, осмотрев неподвижное тело, он поднимался, то странно шевелил пальцами, словно старался стряхнуть с них невидимую пыль. По этому движению пальцев все понимали: еще один покинул этот суетный, грешный мир. Не глядя ни на кого, доктор выходил из камеры.
Доктора все боялись. И даже при острой боли молчали, сжав зубы, повернувшись к каменной стене. Суеверный страх не покидал людей, когда доктор приходил и к Махмудбеку. Но с Махмудбеком пока ничего не случалось.
— Хорошо вы держитесь… — сказал доктор.
— Что там? — напомнил Махмудбек.
— А там много дел… — кивнул в сторону зарешеченного оконца доктор. — Немец отступает. Бежит…
При любом сообщении Махмудбек оставался невозмутимым. Доктор привык к такой реакции.
— Вы знали Мустафу Чокаева? — неожиданно спросил он.
— Лично не знал. Он старше меня. Но, конечно, много слышал. Он возглавлял Туркестанский комитет. В Париже…
— В Париже немцы его арестовали как английского агента.
Махмудбек знал об этом. Он кивнул: да, арестовали.
— Мустафа Чокаев в тюрьме вынашивал одну идею, которую и предложил Гитлеру, — создание Туркестанского легиона.
Махмудбек качнул головой. Нет, это его не удивило. Шарахаются лидеры туркестанской эмиграции от одного хозяина к другому. Лишь бы спасти шкуру. Но на что рассчитывал Чокаев?..
— Чем это кончилось? — спросил Махмудбек.
— Легион стали создавать… Но для Чокаева кончилось плохо. Он умер.
— Просто умер?
Махмудбек вопросительно посмотрел на доктора.
— Пожалуй, не просто. Он действительно заболел. Тиф. В госпитале находился в одной палате со своим другом Вали Каюмханом…
— И этот друг в один прекрасный день…
— Вы знаете?
— Догадываюсь… Как?
— Говорят, отравил.
— Похоже на них…
— Вали Каюмхан стал президентом Туркестанского национального комитета. Комитет создан Гиммлером.
— Откуда эти сведения? — спросил Махмудбек.
— Из официальной печати. Я думал, вам будет интересно знать.
— Да, дорогой доктор, это интересно…
— Ну и вот… — Доктор снова сжал плечо Махмудбека. — А теперь мне надо идти…
Доктор взглянул на вождя. Тот сидел, ни на кого не обращая внимания. Он относил доктора к представителям тюремной администрации, которую ненавидел.
Только дня через три после визита доктора вождь спросил Махмудбека:
— Ты веришь ему?
— Верю… — ответил Махмудбек.
Вождь замолчал. Подумав, он задал новый вопрос:
— У тебя нет друзей?
— Есть… — сказал Махмудбек. — И много…
Вождь провел ладонью по плотному камню, из которого были выложены тюремные стены.
— Они слабые, твои друзья? — опять спросил вождь.
— Сильные. Но они очень далеко.
— Какие могут быть расстояния? — усмехнулся вождь. — Что они значат для хорошего коня, для смелых людей?
— Я жду… — коротко ответил Махмудбек,
Вождь внимательно посмотрел на Махмудбека. Да, такой человек умеет ждать. И он дождется. А вот ему нельзя даже мечтать о свободе. Враги оказались хитрее, Вождь может презреть тюремные стены и через несколько часов уже мчаться по степи. Но в это время с его сыном будет покончено.
Когда вождь молчит, медленно покачиваясь, он думает о сыне. Только о нем.
Махмудбек умеет начинать разговор издалека, не спеша подходить к главной теме. Он знает: вспоминая сына, вождь становится добрым, менее осторожным.
— Мои друзья могут вам помочь… — неожиданно сказал Махмудбек.
— Чем помочь? — спросил вождь.
— Мои друзья могут узнать о вашем сыне. Где он…
— Мне больше ничего и не надо.
Вождь провел рукой по твердым влажным камням.
— Что нужно от меня? — спросил он.
— Пока ничего, — улыбнулся Махмудбек. — Расскажите о своем сыне…
Сверток с трудом протащили через заржавленные прутья решетки. Пятна от ржавчины остались едва различимыми полосками на грязноватой тряпке. Агроном присел на корточки и спросил Махмудбека о здоровье.
— Ничего… Все нормально… — по-русски ответил Махмудбек.
Агроному стало неловко за свои загорелые руки, которые он скрестил перед самой решеткой. Наверное, от рук пахло землей, арычной илистой водой. Но руки некуда было деть…
— Нормально… — повторил Махмудбек.
Ясно по тону, по затянувшейся паузе, что Махмудбеку нужно сказать что-то очень важное. Агроном наклонился к решетке, почти лбом касаясь прутьев.
— Я вас слушаю, — доверительно сказал он.
За спиной агронома безучастно ходил стражник.
Агроном повернулся… Стражник понял и отошел на несколько шагов в сторону. Сегодня ему хорошо заплатили. И к 'тому же из начальства в это время уже никого не было.
— Слушаю, Махмудбек.
И опять пауза. Чувствовалось, что на этот раз просьба будет необычной.
— Я хочу знать, куда спрятали сына вождя, — наконец произнес Махмудбек.
Агроном покосился в угол камеры, где, словно в молитвенном обряде, замер величественный старик.
— Я попытаюсь…
— Попытайтесь… — Махмудбек, считая разговор законченным, улыбнулся. — А теперь расскажите, что творится на белом свете.
Одно интересовало Махмудбека: дела на фронте. Когда-то сообщения агронома были лаконичными и невеселыми. Но в последнее время все чаще и чаще звучали слова:
— Советские войска вступили в Софию, Освобожден Таллин.
Подписано соглашение о перемирии с Финляндией…
Скатерка была старенькой, вся в масляных, расплывшихся пятнах. Об нее уже не раз после сытного обеда вытирали жирные пальцы. А угощение было богатым… Свежее мясо, печенка с колесиками лука, острой приправой, пахучими травами. Свежие лепешки. Кружочки конской колбасы — казы, из которых проглядывали пятнышки сала с еле заметными точками тмина.
Махмудбек расстелил скатерку перед стариком, разгладил помятые уголки. Старик, ие двигаясь, смотрел в сторону оконца с крепкой решеткой. Небо постепенно темнело. Таяли приятные осенние сумерки.
— Пожалуйста… — Махмудбек протянул руку, указывая на дастархан. — Угощайтесь, уважаемый…
— Зачем тебе нужен этот неверный?
Сам вождь племени помогал за хорошие деньги многим неверным. Но об этом Махмудбек не мог говорить вслух, не имел права сердить его.
— Он — царский офицер… — сказал Махмудбек.
— Офицер… — недоверчиво проворчал старик.
— Он мне нужен… — продолжал Махмудбек, не обращая внимания на плохое настроение вождя. — Он работает на полях министра. Хороший агроном.
Махмудбек, стараясь не уязвить самолюбия старика, как бы между прочим объяснил, что значит профессия агронома.
— Офицер нужен мне… — вернулся к разговору Махмудбек и после секундной паузы добавил: — Вам тоже.
Старик даже ие взглянул на Махмудбека. Даже не повел бровью. Он давно ничему" не удивлялся. Судьба бросала его по степям, заводила в мрачные горы. Вождь не вздрагивал при звуках беспорядочной стрельбы, не вскакивал лихо на коня, хотя умел это делать не хуже любого джигита.
Вождь спокойно принял удар судьбы, когда его обвинили в государственной измене. Вины он за собой не чувствовал. Человек, привыкший к свободе, плохо знал законы даже родной страны. Он не нарушал их преднамеренно, а жил, действовал, как ему хотелось, как нужно было племени. В тюрьме старик почти пе думал о своем будущем. Его волновала только судьба сына, единственного наследника.
Он понял, о чем говорит Махмудбек. Конечно, о сыне. Старик взял кусок мяса, медленно, осторожно, чтобы с него не упали красноватые от перца, тонкие кружочки лука. Он ел, по-прежнему рассматривая маленький квадратик темного неба.
События нельзя торопить… Все придет в свое время.
Махмудбек тоже выбрал кусок помягче, понежнее. Зубы окрепли. Но он еще боялся, что вдруг один из них вновь пошатнется и нестерпимой болью заноет десна…
Эта боль не забывается…
Один из слуг министра не просто ходил, а странно, словно прижимаясь к стенам, скользил вдоль них. И будто на какую-то долю минуты задерживался у каждой двери. Этого короткого времени ему было достаточно, чтобы услышать, догадаться о разговоре или событиях, происходящих в соседней комнате.
С агрономом слуга встречался редко. Но он чувствовал неприязнь русского к себе. Задерживаясь в поклоне, он старался не смотреть на агронома, потому что не любил его, прятал глаза, чтобы не выдать своего настроения.