Искатель. 1982. Выпуск №2 — страница 10 из 10

— Что ты там обнаружил, Роб?

— Каверна. Без оптического прибора вы ничего не увидите. — Не сходя с места, он далеко протянул щупальце и, взяв на рабочем столе Марии микроскоп, отдал его Коробейникову.

Капитан приблизил микроскоп к подозрительному месту на контейнере, прильнул к тубусу и энергично завертел винты настройки.

— Что там, Петр? — спросил Стафо.

Вместо ответа капитан присвистнул и через несколько секунд, подвинувшись, уступил место у микроскопа штурману.

Штурман прильнул к тубусу. Перед ним блестела бесконечная серебристая поверхность передней грани контейнера. А посреди нее зиял глубокий кратер с рваными, как обожженными, краями.

— Что это? — прошептал Стафо.

— Из контейнера произошла утечка, — бесстрастно, как всегда, произнес робот.

— Утечка чего? — повысил голос Стафо. — Ведь колба, как мы только что убедились, в порядке: она на месте и герметично закрыта!

— Это верно, — сказал Роб, — бурое вещество на месте. Но могла произойти утечка его эманации.

— Роб, веди нас, — перебил его капитан, — Мы пойдем за тобой.

Коробейников и Стафо, ведомые роботом, покинули отсек Авериной и двинулись по коридорному сектору. Роб еле двигался, напряженно вглядываясь в слабо освещенный пол.

— Я знаю, куда ведет этот след, — сказал Роб. — В биозал.

— Нет! — крикнул Стафо. — Только не это!

Дальнейший путь они проделали в молчании. Стафо чувствовал, что сердце, раздувшееся в болезненный ком, вот-вот выскочит из груди.

Когда они вошли в биозал, Стафо приник лбом к люку, за которым спала Мария.

— Но почему? — прошептал он. — Почему эта проклятая эманация, или не знаю там что, добралась сюда? Почему она меня не поразила?

…Какое-то время они пребывали в оглушенном состоянии. Нужно было выработать план действий, на что-то решаться, но сделать это было непросто. Сознание ответственности, свалившейся на них двоих, сковывало, подавляло.

Пробирку с бурым веществом они уничтожили в тот же день! Распылили ее в аннигиляционной камере «Ренаты». Но для капитана и штурмана это было слабым утешением.

* * *

«Электрон» оказался в гораздо лучшем состоянии, чем ожидал найти его Дор. Оставалось только сменить кое-какое устаревшее оборудование. Но тут Дора одолели сомнения…

Нет, он не сомневался в том, что чужой корабль должен быть уничтожен. Дело было в другом. Некогда, еще на Земле, на другом берегу времени, люди привили Дору универсальное правило поведения: всегда, при любых обстоятельствах проявлять осторожность, уважение к жизни, в каких бы формах она ни существовала. И хоть много веков протекло с тех пор, многое из того, что происходило с Дором позже, потускнело в его памяти, но те первые правила все помнились, и Дор ждал.

«Что ж, чужаку в любом случае из ловушки не выбраться, — рассуждал он. — Дождусь, когда погаснут оба огонька, и тогда уж…»

* * *

Стафо лежал в гамаке, устремив глаза в потолок.

— Время на вахту, — сказал ему капитан.

Стафо махнул рукой.

— Там Роб, он отлично справится без меня, Да и кому нужна эта вахта? Самообман. Корабль влип в пространство, как муха в патоку. И вокруг ничего не видно. Только эти чертовы картинки на экранах… С ума они меня сводят.

— А я к ним притерпелся. Даже интересно.

— Куда интересней!

— Вставай. Нельзя опускать руки.

— Все равно мы обречены, и рано или поздно погибнем, как те, в биованнах…

— Но разве мы, живые, сделали все, что в наших силах?

Стафо нехотя поднялся. Донельзя исхудавший, желтый, он напоминал мумию.

— Знаешь, штурман, есть такой афоризм: если ты не будешь убивать время, оно убьет тебя, — уже спокойно продолжал Петр Коробейников. — Пока человек жив, жива и надежда. Пойдем-ка в отсек Авериной, еще раз поколдуем над загадкой анабиоза.

Капитан предложил отсек Марии не без задней мысли: только там Стафо немного оживлялся и приходил в себя.

— Афоризм насчет времени, которое убивает, сам небось придумал? — спросил Стафо.

— Сам, — признался капитан.

Они надолго умолкли.

— Послушай, Петр! — нарушил молчание Стафо. — Ты веришь, что они проснутся когда-нибудь?

— Видишь ли, Стафо, в состоянии глубокого анабиоза человеческий организм гораздо менее уязвим к разного рода воздействиям. Зачем далеко ходить? На меня же, как видишь, никакая эманация не подействовала. Да, кстати, и на тебя тоже.

— Так, может, рискнем, Петр? — произнес Стафо, и глаза его лихорадочно заблестели. — Черт с ней, с автоматикой! Давай сами включим механизм пробуждения.

— Я уже сказал — нет.

…Стафо почти все свое время проводил в биозале. Что касается капитана, то он вел обычный напряженный образ жизни. Делал зарядку до седьмого пота, каждый день занимался, на тренажере. Много времени проводил за наблюдением картинок на экране. Приводил в порядок записи в бортжурнале, классифицировал и сортировал информацию, накопленную «Ренатой» в полете.

«…Может, кто-то ищет с нами контакт? Уж слишком упорно повторяются эти видения», — думал капитан. Снова и снова наблюдал он бегущие по головному экрану видения. Постичь их было трудно… Человека, похожего на себя, Петр Коробейников, правда, так ни разу и не увидел, но многие картины повторялись по нескольку раз. Особенно часто появлялось на экранах «Ренаты» оранжевое существо со щупальцами. Оно то колышущимся облаком опускалось в шурф, пробитый в почве, то металось вокруг удивительных конструкций, уходящих в небо, то перемещалось по поверхности неведомой планеты.

В этот день, как обычно, Коробейников сидел перед экраном. Горькие мысли одолевали его. Чтобы спасти экипаж, нужно вырвать корабль из ловушки и добраться до Земли._ Только там, в стационарных условиях, можно рискнуть и включить механизм пробуждения.

Но как вырвать «Ренату» из тисков неведомых сил?

Мельтешение цветовых пятен на экране ускорилось. В нем на мгновение показывались и снова пропадали какие-то конструкции, фрагменты сооружений. Мелькнула и исчезла ослепительно сверкающая башня.

…А вот снова Земля или планета, чрезвычайно на нее похожая. Но теперь уже капитан не обращал внимания: ни на осенние пейзажи, перехлестывающие друг через друга, ни на оранжевый шар, вкатившийся на веранду, ни на худенькую женщину, которая вышла навстречу шару.

Все внимание Коробейникова сосредоточилось только на одном предмете. Старинные часы на стене. Потускневший циферблат со стрелками и маятник в футляре! Маятник! Маятник!

— Стафо! — закричал капитан.

Он выскочил из рубки и помчался в зал анабиоза. Он схватил Стафо за плечо и снова радостно крикнул:

— Маятник!!!

— Маятник? — переспросил Стафо, с тревогой глядя на Петра Коробейникова.

— Мы, мы с тобой — маятник! Вся «Рената» — маятник! Ты знаешь, как первобытный охотник пользовался пращой?

— Пращой?.. Погоди-ка… Он раскручивал ее, добавляя энергию малыми дозами.

— Верно, умница! Малыми дозами!

Не договорив, Коробейников выхватил записную книжку. Формула Жуковского… Реактивная сила струи… Уравнение Циолковского. Стафо, заглядывая через плечо, подсказывал цифры, которые нужно подставлять. Они теперь понимали друг друга с полуслова.

— Пойдем в рубку, на машине просчитаем, — догадался наконец Стафо.

Идея капитана была проста до чрезвычайности: раскачать «Ренату» на манер гигантского маятника. Раскачать ее, начиная с малых колебаний и постепенно увеличивая размах. И рано или поздно «Рената» выскочит из ловушки.

Оживленное выражение лица капитана, разглядывавшего расчет, вдруг стало хмурым, улыбка пропала. Ом долго вглядывался в какую-то цифру, будто старался запомнить ее..

— Время раскачивания? — спросил Стафо.

Капитан кивнул.

— Двенадцать лет.

— Двенадцать лет?! — ошеломленно повторил Стафо.

— Да. Только через такое время мы приобретем скорость, необходимую для пульсации.

— Что ж, другого пути на волю у нас нет… — вздохнул штурман, — Но послушай, Петр! — воскликнул он. — Когда они выйдут из анабиоза…

— Да, мы постареем на двенадцать лет по сравнению с ними, — докончил капитан, уловив мысль Стафо.

Первые движения корабля, включившего двигатели, были еле заметными и скорость — ничтожно малой. Но постепенно видения на экранах корабля начали бледнеть, и сквозь них проступило черное небо и немигающие звезды.

Стройное тело «Ренаты» дрожало от напряжения. Из дюз ее вырывалось ослепительное многокилометровое пламя.

* * *

Корабль пришельцев с его так и не угасшими живыми точками изменил положение в пространстве, сместившись из центра «потенциальной ямы». Дор застыл у экрана: они нашли ЕГО решение.

Возможно ли, что это такие же, как он, существа, общение с которыми могло бы обогатить его, вдохнуть жизнь в дряхлеющее тело, придать жизни новый смысл, заключающийся, может быть — кто знает! — в совместном изучении вселенной, совместном строительстве? Ведь одним Оком нельзя увидеть всего. Впервые за века своей жизни Дору показалось нелогичным и нелепым имя, которым он когда-то нарек себя. Для понимания перспективы и истинных размеров сущего нужно по меньшей мере бинокулярное зрение.

И у Дора возникло желание подняться на «Электроне» к этим неведомым существам, увидеть их. Но этот- новый импульс не смог пробиться сквозь усталость и противоречивые напластования прежних решений. «Электрон» не поднялся в космос, Дор остался на своей планете. Но он со всевозрастающим вниманием следил за кораблем пришельцев.

«Рената» начинала свой страшно далекий путь к родной Земле.

Юрий Тихонов Случай на Прорве

Повесть

Часть I

1

Проснулся Максимов, как всегда, рано, часов около пяти, но продолжал лежать с закрытыми глазами и пытался угадать, какой будет погода: по-июльски солнечной или туманно-дождливой. Решил: будет хорошей. Во-первых, перестала ныть простреленная в 1944 году нога, а во-вторых, он ощущал радость, какой не испытывал уже давно. «Странное дело, — подумал он. — Что со мной происходит? Работы по горло, и нельзя сказать, чтобы шла она удачно, захлестывают дела, на днях серьезно досталось на партийном собрании». Тут Максимов неожиданно понял причину своего настроения. Сегодня его внучке Леночке исполняется шесть лет. Он и подарок давно приготовил — большущую голубоглазую куклу с розовым бантом.

С хрустом потянувшись длинным костлявым телом, Максимов встал, потихоньку прошел в другую комнату, где спала жена вместе с Леночкой, и осторожно положил на подушку подарок. Затем вернулся к себе, отодвинул занавеску и открыл окно. Пахнуло ароматом свежевымытой зелени. День обещал быть жарким, солнце уже светило вовсю, и накопившаяся за последние дни сырость быстро испарялась, отчего воздух казался подвижным и зыбким.

Из тишины летнего утра в окно ворвался далекий звук мотора, и Максимов понял, что едут за ним. Он быстро собрался, взял все необходимое и на носках вышел из дома в небольшой сад. У калитки остановился видавший виды милицейский «газик», забрызганный грязью по самую крышу.

— Опять я по твою душу, Дмитрий Петрович, — с легкой хрипотцой в голосе поприветствовал его заместитель начальника отдела Александр Кузьмич Вальков, — Который раз в этом месяце, дай-ка вспомнить…

— Да с начала сенокоса уже пятый раз, а он недели две. как начался. С чем хорошим сейчас?

Вальков кисло улыбнулся, произнес озабоченно:

— Шустов мне сейчас звонил, участковый из Окунева, местные рыбаки сегодня утром вытащили сетью из озера, что километрах в пяти от села, труп человека, завернутый то ли в мешок, то ли в покрывало.

Максимов крякнул от такого известия, залез в «газик» и надолго замолчал, покачиваясь в такт разбитой проселочной дороге.

Вскоре показалось Окунево — село большое, зажиточное. Пересекли его по центральной улице и выехали к полотну железной дороги, отсекавшему стоящее на возвышенности село от пойменной низины. Миновав железнодорожный переезд, машина вскоре выскочила на большой, заросший высокой травой луг. От нее исходил такой густой аромат, что у всех захватило дух.

— Стоп, — сказал водитель, сбрасывая газ, — дальше нельзя. Застрянем, трактором не вытащишь.

По узкой, проложенной среди сочной травы тропинке они направились в сторону озера. От росы, еще не успевшей высохнуть, брюки стали мокрыми, неприятно холодили тело. Идти становилось все трудней. Наконец они добрались до берега, осмотрелись. Над озером клубились остатки утреннего тумана. В кустах шиповника пронзительно попискивала какая-то птичка. Среди камыша и кувшинок мелко рябило, бесшумно носились прозрачные синие стрекозы. Внезапно раздался резкий всплеск, и мелкая живность в страхе взлетела в воздух, а затем как горох шлепнулась обратно. По поверхности стремительно метнулась крупная щука и молнией ушла в сторону.

— Ну и ну, вот это красотища! Вот куда надо ездить рыбачить… — Вальков даже закатил глаза.

— Ладно, не терзайся, как-нибудь выберемся. А пока что давай поищем участкового.

Все трое одновременно несколько раз громко крикнули:

— Шу-устов!..

Неподалеку послышались ответные голосе, и вскоре, раздвинув носом высокий камыш, показалась лодка, которой ловко управлял веснушчатый парень.

— Федор Андреевич ждет вас, — затараторил он, — а я помощник его на общественных началах, Коля Вареников. После армии думаю в юридический поступить.

Усадив всех, он оттолкнулся от берега, и лодка бесшумно заскользила к песчаной косе, на которой виднелось несколько человек,

2

Этот пятачок был единственным на озере, где камыш не подходил вплотную к берегу. Песок здесь казался таким чистым, что невольно возникала мысль: не люди ли его сюда привезли? Довольно странно выглядел он в этом месте, когда ступи в сторону и провалишься по пояс в тину или торфяную жижу, побегут вверх пузырьки газа со своим особым запахом.

Лодка плавно врезалась в берег у самого края отмели.

— Здравия желаю, — послышался знакомый голос Шустова.

Прибывшие поздоровались и осторожно, след в след, двинулись за участковым.

На отмели находились трое. Вид у всех был невеселый.

— Людей этих я собрал; — кивнул в их сторону Шустов. — Это вот председатель нашего сельсовета Брылкин Антон Терентьевич. Они с Колей понятыми будут. А эти двое, — продолжал он, указав на мужчин, обутых в резиновые сапоги, — и есть виновники сегодняшнего события. С собой взял, а то в селе такого наболтают… Не понеси их черт в эту ночь браконьерничать, сидели бы вы себе спокойно в городе.

— Уж извини ты, ради бога, Федор Андреевич, ведь никогда таким не занимался, Петька сманил, у его жены завтра день рождения, так два дня меня упрашивал — пойдем да пойдем бросим сети, хоть рыбкой гостей угощу. Бутылку обещал поставить. Ну а я и поддался, — заныл один из рыбаков.

— Хватит тебе канючить, — поморщился Шустов. — С вами у меня разговор еще впереди, — и тут же повернулся к Максимову, — Понимаете, Дмитрий Петрович, часов в. пять утра сплю я еще сном праведника, вдруг слышу, в окошко кто-то скребется. Вскочил, отодвинул занавеску, со сна не разгляжу, вижу только лицо белое-белое, а глаза выпучены, бормочет что-то. С трудом узнал Ваську Коршунова — живет от меня через улицу. Пьянчужка, подраться любит, а тут вдруг словно язык проглотил. Ну, думаю, по пьяной лавочке сотворил что-нибудь, выскакиваю, как был, в трусах во двор, а он все слова сказать не может, только губами шевелит. Потом гляжу — пришел немного в себя. «Беда, дядь Федя», — только и сказал. Начал я его успокаивать по-хорошему, смотрю, сник, немного столбняк с него прошел. «С Прорвы я, — едва выговорил. — На вечерней зорьке с Петькой сети раскинули, утром еще не светало, начали выбирать. Тяжелое чувствую, ну, думаю, или коряга, или сом. Схватил рукой, скользкое что-то, я на поверхность тяну, смотрю, пальцы босой ноги над водой показались. Ну, тут я как заору, Петька тоже сообразил, к берегу погреб. Как в село прибежал — не помню. Там только понял, сети-то найдут, все равно докопаются, что мои, не дай бог подумают — мы человека убили. Вот и пришли». Я быстренько за понятыми забежал, дежурному в отдел позвонил и прямо на озеро. Впятером сети вытащили на берег, и вот что в них было. Он указал рукой в сторону бесформенного на первый взгляд предмета. Максимов приблизился — о самоубийстве или несчастном случае и речи быть не могло.

— Чужая, наверно, — тихо произнес Шустов. — Из наших окрестных вроде бы никто не пропадал. Скорее всего приехала откуда-нибудь. Надо будет спросить у путевых обходчиков, выходил ли в последние дни на нашей станции кто-нибудь чужой. Обычно они все примечают.

— Конечно, спросить надо, — согласился следователь, — а пока зови понятых. Игорь Денисович, — повернулся он к судебно-медицинскому эксперту, — приступайте.

— Да, — заметил тот, когда груз, а затем мешок были сняты с трупа. — Потерпевшая в воде пробыла дней пять-шесть. На теле видимых повреждений нет. Стой! Ну-ка, Дмитрий Петрович, взгляните.

На затылке женщины среди слипшихся мокрых волос ясно проступило обширное кровоизлияние размером со спичечный коробок.

— Интересно, к этой отмели можно добраться другим путем, не на лодке? — спросил Вальков, обращаясь к рыбакам.

— Можно, однако, — отозвался Васька Коршунов. — Взгляните, вон на опушке леска высокая сосна, а около нее другая, вроде подпорки. От нее есть тропка сюда через луг, надо только перейти небольшой ручей. В сухую погоду это можно сделать свободно, но если чуть развезет — пройти трудно. Теперешний путь — единственный.

— Правильно, а дней — пять назад у нас как раз сухо было, — подтвердил Шустов.

— Ну что ж, — подал голос Вальков, — тропинку надо осмотреть самым тщательным образом, не дожидаясь, пока она высохнет. Ну-ка, рыбак, одолжи свои сапоги, мы с Шустовым сходим туда, посмотрим, — попросил он у Коршунова.

Через минуту он в сопровождении Вареникова и председателя сельсовета двинулся через луг по направлению к высокой сосне.

Проводив их взглядом, Максимов снова принялся внимательно осматривать окружающую местность. Ничего такого, что бы дало серьезную пищу для размышлений, он так и не нашел. Следы, конечно, раньше имелись, но, видимо, непогода, бушевавшая почти три дня, стерла их начисто.

Вскоре послышались голоса, и из густой травы вынырнули Вальков и Шустов с понятыми. Отдуваясь от усталости, Вареников бросил на песок связку ржавых дисков от сеялки., близнецов тех, что валялись сейчас на песке рядом е трупом.

Шустов пояснил:

— На опушке леса нашли. Сеялку разукомплектованную кто-то бросил за ненадобностью.

— Да, так могло быть. Когда шли по тропке, заприметил их, а затем вернулся и взял, — согласился Вальков и как бы подвел черту: — Надо закругляться. Здесь мы взяли все, что можно. Шустов с председателем сельсовета пусть организуют отправку трупа в морг. На этой же машине эксперт уедет. А мы пока останемся, потолкуем с участковым.

Резиденция участкового находилась в одном помещении с сельским советом. Разместившись в небольшой комнате, собравшиеся помолчали, как бы раздумывая о том главном, чего не имели права упустить на первых порах следствия.

Нарушил молчание Вальков:

— Ну, Федор Андреевич, высказывайся, что думаешь.

Участковый немного помедлил и заговорил:

— Дум-то особенных пока нет, но кое-какие соображения имеются. Молодежь у нас здесь пошаливать стала. Двое вернулись недавно из колонии, отбывали срок за кражи и грабежи. Судили их в городе. Народ подозрительный. Правда, сейчас к ним не придерешься, но молодежь вокруг них крутится, беспокойно стали жить; драки, иной раз и нож появится. Предупреждал уже не раз, клянутся в ответ: ни при чем, мол, а за руку схватить пока не удалось. В город, между прочим, часто ездят. Может, их рук дело? Хорошо бы проверить, с кем они связаны там. Может, на женщину эту выйдем.

— Кто такие? — поинтересовался Вальков.

— Люди-то известные: Купряшин Федька под кличкой Веда и Митька Корочкин. Его они Ляпой называют.

— Да, действительно, народ известный, — согласился Вальков. — Сам Беда — скрытный, молод еще, но остальные его побаиваются. Впрочем, я почти уверен, что они здесь ни при чем. Не их почерк.

— Пока нам ясно, — произнес внимательно слушавший Максимов, — что женщина не местная. Будь она местной — давно бы хватились. Вот и Федор Андреевич утверждает, что никто из женщин из села не уезжал. Скорее всего приезжая. Значит, особое внимание — электричке. Надо поговорить с обходчиком, может, он заметил, кто из местных ехал электричкой, а в городе выяснить состав поездных бригад. Поспрашиваем у них. Жаль, конечно, фото ее нет, только об одежде говорить придется.

— Завтра с утра я поеду в управление, посмотрю старые дела, — вставил, расхаживая по комнате, Вальков. — Может, хоть ориентировочно подойдет. Хотя вряд ли, времени мало прошло, если и сообщили в милицию, ориентировки могли не подойти. Сейчас мне пока что абсолютно ясно только одно: убийца и потерпевшая знали друг друга.

— Чем подкрепишь свои слова? — спросил Максимов.

— Силой-то в электричке не повезешь. Значит, была знакома со спутником или спутниками. Удар по голове ей был нанесен в спокойной обстановке, когда она этого не ожидала. Каких-либо следов борьбы мы ведь не заметили. На теле ни царапины. Платье, белье — все цело. Туфли отсутствуют — это легко объяснимо, выкинули где-нибудь подальше или в камыши забросили.

— А не допускаешь ли ты возможности, что женщина ехала в гости к кому-нибудь из окуневских, в электричке познакомилась со случайным попутчиком, и тот убил ее с какой-то целью. Затем, дождавшись темноты, бросил в озеро.

— Это маловероятно, — решительно возразил Вальков. — Ты, наверно, забыл про веревку и мешок. Твой так называемый случайный попутчик бежал бы сразу без оглядки, а не тащил ее неизвестно куда. Ведь они незнакомы. Убил человек, которому не просто нужно было ее убрать, а вообще спрятать, стереть с лица земли. Надо сказать, что ему это чуть не удалось. Отсюда вывод один: установить личность убитой. Тогда сразу сдвинемся с мертвой точки.

— Имя-то ее нам известно — Лида, — вставил Шустов. — Впрочем, одного имени тоже недостаточно. Да и Лида ли она? Найденный в карманчике носовой платок с вышитым именем — весьма относительное доказательство этого.

Максимов немного помолчал, затем встал и, расхаживая по небольшой комнате, произнес:

— Все, что ты говорил, Кузьмич, — золотые слова. По-видимому, были они. знакомы, неплохо, наверно, знакомы, и убийство, конечно, спланировано заранее, впопыхах так не подготовишь. Ты, я чувствую, больше склоняешься к тому, что убийца не местный, приехал вместе с ней, знал раньше эти места и под каким-то предлогом завлек ее на берег. Хорошо, если бы оказалось так. Тогда у нас появляется возможность сузить круг поисков. Она или жена, или любовница убийцы, мешает ему в чем-то. Допустим, он намерен уйти от нее, а она препятствует этому, устраивает сцены ревности. Ей могут быть известны компрометирующие мужчину сведения.

— Короче, ты больше склоняешься к бытовым мотивам убийства? — спросил Вальков.

— Ни в коем случае. Я ни к чему не склоняюсь заранее. Но как рабочая версия это пойдет. Если действительно так, то заявление об исчезновении поступит где-то в ближайшие

3

На следующий день утром Максимов поехал в бюро судебно-медицинской экспертизы. Чернобаев, судмедэксперт, уже ждал его, диктуя машинистке протокол вскрытия. По-видимому, ему оставалось продиктовать заключительную часть, и он, поприветствовав Максимова, продолжил:

— Смерть потерпевшей в возрасте двадцати-двадцати пяти лет наступила в результате перелома костей свода черепа с массивным повреждением вещества головного мозга. Это повреждение могло возникнуть от, удара тупым твердым предметом. По состоянию кожного покрова и внутренних органов можно сделать вывод, что труп находился в воде от четырех до шести дней.

— Каким, на ваш взгляд, может быть предмет, ставшей орудием убийства? — нетерпеливо спросил Максимов.

— Вы сами знаете, обычно это нелегко определить, но есть здесь одна деталь, на которую хотелось бы обратить внимание. Дело в том, что удар был нанесен не всей плоскостью предмета, а как бы двумя его крайними частями. То есть поверхность предмета была как бы вогнутой. И еще одно: между вмятиной в верхней части и местом основного приложения силы в нижней — расстояние около пяти сантиметров. По-видимому, площадь предмета, которым нанесен удар, именно такая. Вам это ни о чем не говорит?

Пауза продолжалась минуты две. Затем Максимов произнес раздумывая:

— Пожалуй, удар мог быть нанесен рукояткой пистолета. Тогда данные о расстоянии между защелкой и краем рукоятки мы передадим в криминалистическую лабораторию, пусть попробуют сказать нам что-нибудь о системе пистолета, а также направим туда веревку, диски и все остальное.

Вечером Максимову позвонил Вальков и сообщил, что по заключению экспертов веревки на трупе были завязаны морским узлом. По технике исполнения так завязать мог только моряк или специально тренированный человек.

4

Появления этого человека ожидали многие. И он наконец пришел. Пришел в десять часов двадцать минут утра в Октябрьский отдел милиции. На нем была покошенная синяя спецовка, из кармана которой торчали два обгрызенных карандаша. Красноватое лицо пожилого мужчины изрезали глубокие морщины, сильные узловатые пальцы были в царапинах и шрамах, в складках одежды застряла деревянная стружка. В походке его, движениях, выражении лица проскальзывала какая-то неловкость. Он робко сообщил об исчезновении дочери.

Ивану Платоновичу Семкину ни в суде, ни в прокуратуре раньше бывать не приходилось, поэтому он с тревогой наблюдал за приготовлениями следователя, неспокойно поглядывал на золотистые гербовые пуговицы мундира и непонятные знаки различия. От волнения руки его подрагивали.

Как можно приветливей Максимов сказал:

— Давайте познакомимся, Иван Платонович. Меня зовут Дмитрий Петрович, я следователь прокуратуры. В вашем заявлении меня кое-что заинтересовало. Хорошо бы уточнить некоторые детали, Сколько лет вашей дочери?

— Шестнадцатого апреля аккурат исполнилось двадцать три.

— Опишите подробней ее внешность.

— Ну, росточка она небольшого, мне до подбородка приходится, волос не белый, не черный, русый, одним словом. Глаза голубые. Плотная такая, в общем, точно моя Мария Федотовна в молодости. Живая такая же, хлопотливая.

— Когда вы видели ее в последний раз?

— Прошло, наверно, ден восемь. Мы ведь врозь живем, Года полтора, как ушла она со своим мужем, Горбачевым Костей, на квартиру. Видишь ли, родители стали мешать ему, вот и настоял он уйти. Она-то сама страсть как не хотела, все плакала, ну уж тут я ей сказал: «Дочка, ты теперь женщина замужняя, тебе за мужем идти, как нитке за иголкой, а наш дом всегда твоим будет». Ну и ушли они. Мы, конечно, помогали всегда чем могли. А дочка их, внучка моя, Наталка, уже месяцев шесть, поди, у нас живет.

— О ваших взаимоотношениях в семье мы еще поговорим, сначала давайте выясним, когда она исчезла, — перебил Максимов несколько отвлекшегося собеседника.

— Ну вот, значит, дней восемь назад вечером пришла она к нам, дочке гостинца принесла. Сидит, а у самой жилка на виске так и бьется. Чувствую, вот-вот расплачется. Я думаю про себя, опять, наверно, с Константином нелады. Побыла она немного, потом собралась, у порога посмотрела на нас, глазами поблагодарила, что не пристаем, и ушла. Было это, кажется, в четверг. Больше мы ее так и не видели. А вчера Марфа Тимофеевна, хозяйка ее квартирная, пришла. Говорит, нет Вали-то, шесть ден как нет, и вещи ее многие пропали. А Костя, оказывается, с ней недели две уже как не живет. Валюшка-то хозяйке раньше говорила, мол, уезжать дня на три куда-то собирается, вот та и не била тревоги пока, а вчера уж пришла, не выдержала, сказала. Да и меня сомнение берет, все же шесть ден ни слуху ни духу. Ладно нас не помнит, дочку уж навестила бы за это время.

Семкин тяжело замолчал.

Максимов мысленно сравнил рассказанное со сведениями об убийстве на берегу озера. Пожалуй, многое сходится. Совпадает время, приблизительно возраст, да и многое другое. Однако он знал, как легко ошибиться, чуть поспешив, и какую непоправимую травму можно причинить родителям неосторожным словом. Ведь не исключено, что Валентина Горбачева уехала куда-нибудь.

— С мужем-то как Валентина жила? — осторожно спросил он.

Иван Платонович вздохнул.

— Не малина жизнь ее была. Поженились они, когда Костя из армии пришел. Мы с женой, правда, не с распростертыми объятиями его встретили и Вале не раз говорили — подумай. Зла в нем много было. Притом не то чтобы вспылил и отошел. Нет. Зло это в нем, как нарыв, ныло, покоя ему не давало. На мелочи злился. Не так посмотрели, не так встретили. Мы его характер быстро поняли, а дочка молодая, влюбилась без памяти, он и вертел ею, как хотел. Нас с женой сразу невзлюбил, понял, что его раскусили. Года два они с нами пожили, внучка родилась, потом стал он подбивать Валю уйти на квартиру. Старики, мол, мешают, суют свой нос всюду, житья ему не дают. А ведь не было этого. Поговорил я с ним однажды крупно, когда он пьяный за полночь вернулся. Так еще больше обозлился. Видя такое дело, не стал я их держать, хоть и дочку жалко, помог- найти квартиру, да и перебрались они… Внучка с ними сначала мила, а потом невмоготу Валюше стало, некому за ней присматривать. Мы и согласились взять ее к себе.

— А как они жили, когда перешли на частную квартиру?

— Сказать точно не могу, их квартирная хозяйка лучше знает, хотя сердцем чувствую — плохо они жили. Валя к нам когда приходила, не рассказывала ничего. Стеснялась. Боялась, наверное, пенять будем: мол, говорили мы тебе, не выходи замуж, не послушалась, сама виновата. Но видел я: с дочкой забавляется, а у самой вдруг слезы на глазах. И молчит. Молчаливая она у меня. Слова из нее не вытянешь, а уж жаловаться — никогда. Понимала — ее крест, ей его и нести.

Максимов мысленно отметил, что говорит он о дочке только в настоящем времени. Видимо, если и думал о несчастье, то, уж во всяком случае, не очень страшном.

— Во что была одета Валя в последний раз? — спросил Максимов?

— Тут я ничего сказать не могу. В нарядах никогда не разбирался. Это у моей старухи лучше спросить, по нарядам она у меня мастерица.

— Что же не приехала она сюда вместе с вами?

— Приболела что-то. Волнуется. Беду, говорит, большую чую. С Валюшей нехорошо. Я ее и так и эдак уговариваю — укатила, мол, куда-нибудь со своим муженьком. Она только плачет.

— Придется мне поговорить с вашей супругой, — как можно мягче сказал Максимов.

— Да уж не беспокойтесь вы, — поежился от неловкости Семкин. — Зачем время свое занимать? Я и пришел-то просто так, на всякий случай, старуха приказала. Может, дочка уж дома давно, а вы будете ездить, зря время терять.

— Нет, Иван Платонович, придется нам поехать, дело может оказаться намного серьезней, чем вы думаете.

Мария Федотовна Семкина оказалась Настолько плоха, что Максимов в первый момент пожалел о своем приезде. Она лежала на неразобранной постели и стонала. Вся ее поза, небрежно смятые покрывала и подушки на фоне идеальной чистоты и порядка в доме резко бросались в глаза. Пока нашли ей какое-то успокоительное, прошло не менее часа. Придя в себя, Мария Федотовна недоуменно посмотрела на Максимова.

— Следователь это, Маша, — почти, касаясь губами ее уха, произнес Семкин.

— Нет ее, Валюши-то нашей, нет ее больше на свете, — прошептала она. — Сердцем чувствую — нет.

— Да что ты, Маша, глупости все это, приедет она. Поехала с Костей, наверно, к его родителям в Кострому или к брату в Подмосковье. Поживут, вернутся, — успокаивал Семкин.

— Мария Федотовна, — просительно проговорил Максимов, — не волнуйтесь. Я ведь приехал к вам не потому, что с вашей дочерью случилось плохое. Нет. Порядок у нас такой. Заявление поступило — надо, проверять. Вот и все. У вас лично надо кое-что выяснить. Можете вы со мной разговаривать?

Она кивнула головой.

— В какой одежде была Валентина последний раз?

— Юбка на ней была серого габардина, белая шелковая блузка с короткими рукавами, платок на голове с синими цветочками. Брат ей его на день рождения в прошлом году подарил. Вот и все.

— А коричневое платье у нее имелось?

— Как же. Коричневое вельветовое. Мы с ней вместе покупали.

— Где сейчас это платье?

— Должно быть, там все, у квартирной хозяйки.

«Не стоит, пожалуй, ее больше беспокоить, — решил Максимов. — А вот на квартиру к Валентине ехать надо быстрей».

Адрес ему был известен, поэтому, предупредив Семкина, чтобы тот не отлучался, Максимов направился к выходу.

Мария Федотовна окликнула его у самого порога.

— Вернись-ка, мил человек. Мне жить, может, осталось всего ничего. Послушай, что мать говорит. Если с Валюшей страшное что приключилось, Коську ищите — его рук дело.

Она медленно закрыла глаза. Засопел в углу Семкин.

Взгляд Максимова в это время скользнул по покрытой темным лаком деревянной рамке, висевшей над кроватью. Под стеклом, в пять рядов, лепились фотографии различных размеров.

В двадцатилетнем молодце, на голове которого ловко сидела заломленная набекрень фуражка с околышем, он без труда узнал хозяина квартиры, а в миловидной девушке с тяжелой русой косой Марию Федотовну.

«А вот, наверно, и сама Валентина», — подумал Максимов, рассматривая изображение босоногой девочки, затем девушки с мечтательным выражением лица.

Дальше были какие-то мужчины и женщины, в одиночку и семьями, видимо родственники. В предпоследнем ряду Максимов заметил фотографию морячка в полной форме со сдвинутой на лоб бескозыркой. Серые глаза смотрели нагловато, с подчеркнутым превосходством над окружающими. Морячок, видимо, цену себе знал и считал ее немалой.

Чтобы разглядеть получше, пришлось склониться над кроватью; в самом низу на белой полоске мелкими буквами было написано: «Дорогой Валюше от любящего Константина».

— Давно у вас эта фотография? — поинтересовался Максимов.

— Года четыре. Как Константин демобилизовался. Вернулся, фотография эта у Валюши появилась. Сперва она ее все в книге держала, тайком от нас смотрела, а уж когда поженились, вставили в семейную рамку. Как-никак родственник.

— Более поздних фотографий зятя у вас нет?

— Нет. Эта единственная.

— Тогда разрешите я возьму ее у вас?

Иван Платонович осторожно снял рамку, вынул из нее фотографию и передал следователю.

5

В покосившуюся дверь низенького деревянного дома пришлось стучать довольно долго. Из соседних домов, привлеченные шумом, стали выглядывать любопытные. Потеряв терпение, Максимов направился было к соседям, но в это время в доме послышались шаркающие шаги и дверь открылась. Пахнуло затхлым воздухом.

На пороге показалась маленькая седенькая старушка и с недоумением посмотрела на него. Боясь ее напугать, Максимов тут же в дверях вполголоса сообщил, что приехал поговорить насчет квартирантов. Она захлопотала, засуетилась и, пропуская гостя в комнату, все сетовала на пропажу своих жильцов. Максимов слушал ее, не перебивая, и пока не задавал вопросов.

— Видишь ли, сынок, — приговаривала она, усаживая вошедшего, — живу я одна, дети давно разъехались по белу свету. Меня, правда, зовут к себе, но я не еду. Здесь хочу век свой дожить да и лечь рядом с мужем моим покойным. Вот и пускаю квартирантов, чтобы одной не страшно было.

Максимов уловил в голосе старушки беспокойство и тут же сообразил, откуда оно исходит. Она, конечно же, побаивалась, как бы из-за квартирантов ее не обвинили в получении нетрудовых доходов. Дмитрий Петрович, будто не замечая ее состояния, вежливо поддакнул.

Сразу приободрившись, хозяйка стала рассказывать о квартирантах.

— Валентина с Костей у меня года полтора живут, — вспоминала она, — да и девочка сначала тоже. Сил-то, правда, у меня не было с ней сидеть, ну и отдали они ее вскоре своим родителям. Сначала квартиранты жили неплохо, но прошло месяца три-четыре, и Константин стал частенько с работы приходить пьяным. Как придет такой — все ему не нравится, а Валюта в слезу, уж больно она его любила. Он над ней и так и эдак, а она молчит. Руку поднимал не нее иной раз.

Старушка вытерла платочком глаза.

— Потом не ночевал как-то. Она глаз не сомкнула, все в окошко смотрела, думала — не случилось ли чего. А он на другой день к вечеру появился, пьяный, сказал, что у друга остался. Потом и объяснять перестал. Дня два не появляется, придет злой, все швыряет, ударить ее норовит. Понимала она, конечно, другая у него есть, а вот сил разойтись с ним не хватало. Так последние месяцы и жила. Не то замужняя, не то разведенная. Как появится Константин, все ему о дочке говорит, уехать куда-то предлагает. Бывало, правда, и он себя виноватым чувствовал. Наверно, с другой нелады в это время случались. Я-то знаю, с кем он жил. Она на колхозном рынке в кооперативной палатке торгует. Колода какая-то против Валюши.

Марфа Тимофеевна разволновалась и побледнела. Воспоминания давались ей нелегко. Накапав в стакан несколько капель остро пахнущего лекарства, она некоторое время молчала, собираясь с силами.

Выждав, пока нормальный цвет лица вновь вернулся к ней, Максимов поинтересовался, когда она в последний раз видела Константина Горбачева,

— Постой-ка, дай вспомнить, — старушка потерла лоб. — Ну да, Валюша с воскресенья не появляется, а Костя в пятницу приходил веселый вроде, шептались они между собой тихонько. Просветленная Валя после встречи была. В субботу я в церкви, почитай, весь день, пробыла. Вернулась — никого, может, к родственникам каким уехали и заночевали, а через несколько дней заволновалась. Вещей ее многих в комнате нет, подружка с работы спрашивала. Я к родителям Валентины узнать побежала, оказывается, и там давно ее не видели. Боюсь, худа бы не случилось.

Марфа Тимофеевна опять смахнула слезу.

Максимов с понятыми осмотрел комнату, где жила Валентина. Там царило запустение. Старушка ничего не трогала, рассчитывая на возвращение квартирантов.

Даже на первый взгляд было заметно, что в комнате остались лишь вещи, не представляющие ценности. Большинство одежды, по словам хозяйки, исчезло. Коричневого вельветового платья в шкафу также не оказалось. По всему было видно, что в скором времени жильцы сюда возвращаться не собирались. Это еще больше насторожило Максимова.

Теперь предстояло побывать в мастерской, изготовляющей похоронные принадлежности, где Горбачева работала бухгалтером-кассиром.

В помещении пахло воском и свежей краской. Вдоль стен стояли венки, на столе у окошка навалом лежали широкие черные ленты. Около них примостился какой-то субъект в запачканной одежде. Он периодически обмакивал кисть в серебряную краску и крупными буквами выводил на лентах грустные слова, мурлыкая себе под нос веселый мотивчик.

У столика, вплотную придвинутого к натертому до блеска барьеру, сидела женщина лет пятидесяти. По правую сторону от нее лежали старые громоздкие счеты, по левую — книжка с квитанциями. Она делала какие-то расчеты, разговаривая с единственным посетителем. Все получалось у нее медленно и не совсем профессионально. Максимову подумалось, что именно за этим столом и работала Валентина Горбачева.

— Что будете заказывать? — спросила женщина, приняв Максимова за очередного посетителя.

— Мне нужно поговорить с заведующим.

— Александр Эрнестович! — крикнула приемщица кому-то за тонкой фанерной перегородкой.

Оттуда неопределенно хмыкнули.

— К вам гражданин по личному вопросу.

Максимов, не дожидаясь ответа, поднял деревянный барьер и вошел в кабинет с небольшой табличкой на двери: «Валигурский А.Э.».

За столом сидел пожилой человек с безукоризненным пробором, тонкой полоской разделявшим редкие белесые волосы. На переносице блестело пенсне в золоченой оправе.

— Чем могу служить-с? — важно спросил он.

Дмитрий Петрович достал свое удостоверение и молча притянул Валигурскому. Осторожно взяв его в руки, заведующий внимательно просмотрел, затем вернул документ, вопросительно посмотрел на следователя. В глазах его метнулось беспокойство.

Максимов без обиняков спросил:

— Что вам известно об обстоятельствах исчезновения бухгалтера-кассира Горбачевой Валентины Ивановны?

Валигурский, не снимая пенсне, стал протирать стекла носовым платком. Какое-то время он молчал, собираясь с мыслями.

— Мне известно только, что она неделю отсутствует без уважительной причины, — тихо ответил заведующий. — Другие наши сотрудники тоже ничего не знают о ней, даже ее подруга Шура Козлова. Два дня назад я посылал Шуру на квартиру к Горбачевой, но хозяйка сказала, что Валентина отсутствует несколько дней.

— Раньше она никогда не исчезала без предупреждения?

— Что вы? Работает она у нас почти два года. Только хорошее о ней можно сказать. Не верится даже, что так поступила. Другой кто, Козлова, например, я бы не удивился, но Горбачева…

— По штатному расписанию она у вас числится материально-ответственным лицом?

— Конечно, — нехотя отозвался Валигурский, постукивая пальцами по подлокотнику кресла. — Она же бухгалтер, она же и кассир. Получает деньги, выписывает квитанции клиентам.

— Какой у вас дневной оборот?

— Как когда. У нас его не запланируешь. В иные дни до нескольких тысяч бывает.

— Кто сдает выручку в госбанк?

— Как кто? Она, конечно, Горбачева. Инкассаторы к нам не ездят, сумму, наверно, небольшой считают. Вот Валя и сдает деньги в наше районное отделение.

— Разрешите посмотреть ваши финансовые отчеты за предыдущую неделю.

Просьба пришлась Валигурскому не по душе, однако, правильно расценив ее скорее как требование, он велел кассиру принести денежные документы.

Перелистывая их, Максимов в полной мере оценил педантичность Горбачевой. Каждая запись сделана четким почерком: квитанции заказа, точный расчет, документы об оплате. Все тщательно распределено по дням и в конце — квитанция госбанка на полученную сумму.

Но что это? От неожиданности он замер. Квитанций за четверг и пятницу не было. Максимов еще раз пересмотрел бумаги, надеясь найти их, но не нашел и поднял глаза на Валигурского. Тот в это время вытирал платком мелкие капельки пота на лбу. Словно не замечая взгляда собеседника, тем же платком он вновь протер пенсне, отчего на стеклах появились влажные расплывчатые полосы.

— Где же квитанции за четверг и пятницу? Общая сумма здесь приличная, — требовательно спросил Максимов и быстро подсчитал: — Двадцать одна тысяча, Куда эти деньги делись?

— Ума не приложу. Может, у Горбачевой? — сумрачно проговорил Валигурский.

— Вы поставили в известность органы милиции? Валигурский отрицательно покачал головой.

— Почему? Вы руководитель и отвечаете за порядок в учреждении. А у вас недостача, — наступал Максимов. — Вы же свыше недели помалкиваете. Теперь придется с опозданием проводить полную ревизию, а начать ее надо было еще в понедельник. Вам известен порядок не хуже меня.

— Понимаю и готов нести ответственность. Видите ли, товарищ следователь, как я вам уже говорил, Валентину мы все любили за ее добрый характер. Знали, тяжело ей приходится. Муж пьяница, руку иногда поднимает, а она любит его. Он и пользовался этим. Когда десять рублей, когда двадцать выпросит. Брала она иногда из кассы, но всегда возвращала. Один раз и более крупную сумму взяла. Я, правда, ругал ее, — но, каюсь, в общем смотрел сквозь пальцы. Знал, честный она человек. Вот и тут… Все тянул, думал, появится и внесет деньги. Не хотел жизнь ей ломать. Завтра и бы официально, поставил в известность кого нужно.

Максимов, конечно, понимал, что дело не только в жалости к Горбачёвой, но и в нежелании выносить сор из избы.

С Шурой Козловой он беседовал наедине. Валигурский вышел. К сведениям, уже известным ему из рассказов родственников и знакомых, она мало что добавила. Рассказывала о том, какая хорошая Валя и какой изверг у нее муж. Из сбивчивого рассказа Максимову точно стало известно, что расходиться с мужем Горбачева не собиралась вплоть до своего исчезновения. Она рассказывала Козловой о новой жизни, которую они начнут с Константином. В том, что Горбачева взяла деньги, сомнений у Максимова не оставалось. Обстоятельства ее исчезновения наводили теперь на другие мысли.

6

Поздно вечером собрались в кабинете у прокурора.

— Ну-с, Дмитрий Петрович, доложите, что мы имеем на сегодня по делу? — Телегин постучал мундштуком папиросы об стол, требуя внимания. — Имейте в виду, завтра нас с вами вызывает по этому поводу прокурор области.

— Как нам удалось выяснить, — начал Максимов, — потерпевшей оказалась Горбачева Валентина Ивановна, бухгалтер-кассир городского бюро похоронного обслуживания. Последний раз ее видели в пятницу на прошлой неделе. Перед самым же исчезновением Горбачева не сдала в банк выручку за два дня. — Он сделал небольшую паузу, добавил хмуро: — Несколько часов назад ее труп опознали отец, квартирная хозяйка и сослуживцы.

На секунду в кабинете стало тихо.

— Насколько мне известно, — сказал Телегин, — труп находился в состоянии, малопригодном для опознания.

— Правильно, — согласился Максимов. — Я и сам очень боялся. Но, надо сказать, эксперты — сделали чудеса. Постарались. А потом одежда опознана, платье.

— Как, товарищи, — обратился прокурор к присутствующим, — есть у нас основания считать труп опознанным?

— С платочком только неувязка получается, — вставил Шустов.

— При чем здесь платочек, она могла его взять у любой знакомой! — отпарировал молчавший до сих пор Вальков. — И вообще детали мы уточним в процессе следствия, а главное, на мой взгляд, достигнуто. Мы знаем, кто она. Теперь, когда это известно, на первый план как возможный подозреваемый выступает ее муж. Горбачев Константин Афанасьевич — рабочий деревообрабатывающего завода. У меня еще на озере возникло мнение, что убийство совершено на бытовой почве. Сейчас это находит подтверждение.

— Правильно, — поддержал его Максимов. — Все, с кем мы беседовали, рассказали о злом, вспыльчивом характере Константина. Он частенько приходил пьяным, жену бил, а последнее время завел любовницу и проводил время у нее. Дома бывал редким гостем. Горбачева не хотела потерять мужа, просила вернуться, возможно, не давала ему развода. Вот вам и повод для убийства. Горбачев мог озлобиться и затем решить избавиться от нее таким способом. И подчеркиваю: она его продолжала любить и пошла бы с ним куда угодно без тени подозрения.

— Где же эта Синяя борода сейчас, не удалось установить? — перелистывая страницы дела, спросил Телегин.

— У нас еще не было времени заняться им вплотную, — ответил Вальков, — но в отделе кадров завода мне сказали, что в пятницу он работал неполный день, на субботу отпросился, а с понедельника не выходит вообще. Это также косвенно подтверждает наши предположения. Отзываются о нем плохо: пьяница, прогульщик, грубиян.

— Тогда надо принимать срочные меры к его розыску.

— Они уже приняты. Поиски Горбачева мы ведем сразу в нескольких направлениях.

— И все-таки, товарищи, как-то не укладывается в моем сознании такая… ну, не просто жестокость, а расчетливость, хладнокровие преступника. Мешок, веревка, пистолет… Вы не забывайте, ведь это мать его ребенка, — задумчиво сказал Телегин, поглаживая бритую голову.

— Ну почему же, вполне может быть именно так, — нерешительно произнес Максимов. — Горбачеву нужно было любым способом избавиться от жёны, чтобы устроить жизнь по-другому, развязать себе руки. Он уговаривает ее уехать. Однако, чтобы ехать, нужны деньги на билеты, на первое обзаведение. Но их нет. Сама она получает мало, а у мужа они долго не задерживаются. Константин умело играет на ее чувствах и предлагает не сдавать выручку перед выходными, а деньги присвоить. Боязнь потерять мужа толкает ее на преступление. Она берет выручку, рассчитывая, что до понедельника никто не хватится, а там они будут уже далеко. Ну а дальше все просто. Перед отъездом он приглашает на Прорву, Валентина охотно соглашается, и они едут на озеро…

— Прихватив с собой пистолет, — не без иронии прервал рассказчика Шустов.

— Я не нахожу в. этом ни смешного, ни удивительного, — нахмурился Вальков. — С войны такого добра на руках немало осело. И Горбачев мог раздобыть — не проблема. Взял оружие с собой, хотел выстрелить, но в последний момент испугался шума. Так что Дмитрий Петрович нарисовал вполне правдоподобную картину. Весь вопрос, где он сейчас? Главное — задержать его.

— Думаю, в городе его больше нет, — медленно проговорил Телегин. — Сел в понедельник на поезд и сейчас где-нибудь во Владивостоке пирует. Он ведь теперь при деньгах.

Максимов переглянулся с Вальковым и облегченно вздохнул — прокурор согласился с его доводами.

В дверь кабинета постучали. Дежурный по отделу жестом попросил Валькова выйти к нему. Тот вышел и сразу вернулся. Прямо у порога, обращаясь к присутствующим, сказал:

— Час назад контролер ОТК деревообрабатывающего завода Никодимова встретила на улице Затонной Горбачева. Она пыталась остановить его, но он пробурчал что-то, оттолкнул ее и ушел. Был, по ее словам, изрядно пьян. Мы немедленно направим туда наших оперативников, а я выезжаю в управление. Дежурный по селектору сообщит всем райотделам и транспортной милиции приметы Горбачева.

— Не забудьте поставить всех в известность о том, что преступник вооружен, — добавил Телегин.

Какая-то недодуманная мысль не давала покоя Максимову, когда он вышел из душного кабинета на улицу в звездную, немного прохладную ночь.

«Затонная, Затонная, Затонная… — вспоминал он. — Стоп, там ведь он и снимал квартиру».

Эта мысль заставила его почти бегом кинуться в милицию.

Минут через пять дежурная машина уже неслась на предельной скорости по улицам отходящего ко сну города. Вот наконец знакомый деревянный дом. В окнах света не было.

«Спит, наверно, старушка», — подумал успокоенно он и постучал.

Никто не отозвался. Максимов толкнул дверь и почувствовал, как она подалась. От еще одного резкого толчка дверь свободно распахнулась.

— Марфа Тимофеевна! — крикнул Максимов в темноту.

Молчание. Ему стало не по себе. Предчувствуя недоброе, он бросился внутрь, столкнул ногой валявшееся почему-то посреди коридора ведро, вбежал в первую комнату, затем во вторую, где раньше жили квартиранты, почти у самого ее порога споткнулся обо что-то мягкое и с трудом удержался на ногах. Нащупав выключатель, он включил электричество и при свете слабенькой лампочки увидел, лежавшую навзничь у порога хозяйку дома, В квартире царил беспорядок, стулья были разбросаны по комнате, ящики шифоньера выдвинуты, окошко выбито вместе с рамой.

7

Старушка была без сознания. На левом виске у нее кровоточила глубокая ссадина. Максимов вместе с шофером перенесли ее на кровать и пытались привести в чувство. Однако это не удалось. Пришлось посылать за врачом «Скорой помощи». Тот бегло осмотрел больную и успокоил Максимова, сказав, что опасности для жизни нет. От нашатырного спирта Марфа Тимофеевна вскоре пришла в себя. Какое-то время она недоуменно разглядывала чужих людей, но затем узнала Максимова и слабо улыбнулась.

— Вам, мамаша, надо ехать с нами в больницу, — сказал врач, считая удары пульса.

— Нет, нет, сынок, — категорически отказалась она. — Ни в коем случае, отсюда я ни шагу. Дом один не оставлю. Да и мне уже лучше немного. Голова только чуть-чуть побаливает.

Максимов вопросительно взглянул на врача.

— Пожалуй, можно, — не стал спорить тот. — Был небольшой ток от удара, думаю, через час все пройдет. Бабуся, судя по всему, крепкая.

— Как вы считаете, доктор, — шепотом поинтересовался Дмитрий Петрович, — могу я ее сейчас допросить?

— Сразу не рекомендовал бы, — чуть поморщился тот, — все-таки нервное потрясение, да и возраст солидный. Посидите здесь, обождите немного, она скоро окончательно придет в себя.

Спустя некоторое время состояние больной несколько улучшилось, и он осторожно стал ее расспрашивать о случившемся.

— Знаешь, сынок, — с трудом ответила она, — мне ведь шестьдесят девятый пошел, но страшней дня в своей жизни я не видела. Утром ты приезжал, все пытал насчет Валентины, к вечеру тело ее бедное увидела) а сейчас еще чище.

Голос ее сорвался. Она минуту помолчала.

Максимов погладил старушку по руке, помогая ей справиться с волнением. Успокоившись, она продолжала свой рассказ:

— Пришла я от соседки часов в десять вечера. Поужинала, потом прилегла, задремала. Вдруг со сна слышу в комнате, где квартиранты жили, шаги. Ходит вроде бы кто-то. Ну, думаю, от такого дня мерещиться мне стало. Прислушалась, опять вроде звуки какие-то, правда, потише. Страх одолел, не знаю, как встала, как к двери подошла, толкнула что сил было, и у самой сердце обмерло. Вижу — у гардероба фигура какая-то тёмная нагнулась, из ящиков вещи выбрасывает. Как закричу я, и все. Больше ничего не помню. Очнулась — ты уж в комнате был с доктором.

— И это все! — разочарованно протянул Максимов. — Больше вы ничего не видели?

— Да вот все тут.

— Кто же все-таки находился в комнате, не узнали?

— Да как тебе сказать. Не хочется греха на душу брать, вдруг совру по старости, на человека напраслину возведу. На Константина похож, Валюшиного мужа, — Правда, видела я его всего ничего, да еще в темноте. Ума не приложу, чего ему тут копаться, что искал он. Видать, и сам здорово напугался — в окно сиганул, сломал раму.

Максимов стал внимательно изучать каждый сантиметр комнаты. Вокруг царил беспорядок. Вся кровать перерыта: поднят матрац, смята подушка, брошено на пол одеяло. Переворошены даже вещи хозяйки в ящиках гардероба, выброшены с этажерки пылившиеся с незапамятных времен книги. Взгляд упал на небольшую икону, стоящую в углу на прикрепленной к стене подставке. Икона была сдвинута. Максимов встал на табуретку. Подставку покрывал густой слой пыли, но в одном месте она оказалась свежестертой. Икону недавно передвигали. Осторожно просунув за нее руку, Максимов нащупал небольшой бумажный пакет и вытащил его. Затем в присутствии врача и шофера оперативной машины он развернул тугой сверток. В нем оказалась пачка денег, состоящая в основном из пятидесятирублевых купюр — ровно двадцать одна тысяча.

«Вот и ответ на вопрос, почему Горбачев не уехал», — догадался Максимов, завертывая деньги.

В сенях неожиданно послышались тяжелые шаги. Все насторожились. В узкую дверь с трудом протиснулся Вальков. В ответ на вопросительный взгляд Максимова он отрицательно качнул головой и процедил сквозь зубы:

— Сбежал морячок, как испарился, но далеко ему все равно не уйти, дороги перекрыты, физиономия его известна каждому постовому.

— Дай бог, — с надеждой сказал Максимов. — Боюсь только, как бы не упустили. Он ведь озверел теперь. Будет пробиваться из города любыми способами.

Говоря эти слова, Максимов словно в воду смотрел — Горбачева так и не удалось разыскать ни в этот, ни в последующие дни. Ушел, растворился он в человеческой массе. Часто еще возвращался Максимов к делу об убийстве на Прорве, но безуспешно. Потом, когда все сроки вышли, следствие было приостановлено.

Часть II

1

Вечером, под конец работы, Вершинина вызвал прокурор. Он только что вернулся из райкома и был не в духе. Мельком взглянув на вошедшего серыми пронзительными глазами, протянул ему какую-то бумажку.

— Дело у нас одно лежит в архиве, приобщите к нему и прекратите. Сообщите родителям потерпевшей, если они живы.

После этих слов он углубился в изучение лежащих на столе документов, словно забыв о присутствующем. Павел Петрович Зацепин был человеком угрюмым, и поэтому сослуживцы опасались лезть к нему с расспросами, и общение с ним сводилось к чисто служебному.

Бумага пришла издалека. В ней сообщалось, что гражданин Горбачев Константин Афанасьевич скончался в поселке Погари Усть-Камского района в результате несчастного случая.

Вячеслав потоптался на месте. Зацепин поднял голову, пояснил недовольно:

— У нас в архиве есть дело об убийстве на озере Прорва. Оно приостановлено. Убийца находился в розыске около десяти лет. Думали, искусно скрывается, но оказалось, что умер. Искали живого, а он давно покойник. Так что напишите постановление о прекращении дела и приобщите к нему справку о смерти.

Вернувшись к себе в кабинет, Вершинин написал постановление о прекращении дела, запросил стол справок, поморщившись, выслушал ответ. Оказывается, отец Валентины Горбачевой был жив и проживал теперь в благоустроенной части города.

Вершинину стало немного грустно. Дела последнее время шли все больше легкие: то изобьют кого по пьянке, то часы отнимут. Разве о таком он мечтал? Год как работает следователем, классный чин недавно получил, а стоящего дела и в глаза не видел.

2

На другой день Вершинин поехал по адресу отца потерпевшей. На звонок открыл сутулый старик с дымящейся козьей ножкой в руке. Не спрашивая ничего, пропустил Вячеслава в комнату и только после этого вопросительно взглянул. Глубокие борозды на его лбу, казалось, изогнулись в вопросе.

— Вы, вероятно, Иван Платонович Семкин? — спросил Вячеслав.

Тот едва кивнул головой.

— Я насчет зятя вашего — Константина. Известна вам его судьба?

В глазах хозяина квартиры мелькнул интерес.

— Помер Константин. Годов восемь как помер.

— Почему же вы тогда не сообщили о его смерти в прокуратуру?

— Ах, вот ты откуда. Давненько ваш брат меня не беспокоил. Почитай, годов десять с лишком. — Старик помолчал. — Вот и Марью Федотовну свою уже месяц как схоронил, самому пора собираться. — Он тяжело присел на диван.

Вячеславу стало жаль его.

— На лесосплаве Константин работал, на Оби, там и утонул, справиться можете. — Старик повернулся спиной, показывая, что разговор окончен.

Уже у порога, увидев уныло опущенные плечи Семкина, Вершинин сказал:

— Ты бы, дедушка, с людьми жил, квартирантов пустил, что ли, а то от одиночества свихнуться можно.

— А кто тебе сказал, будто я один собираюсь жить. На Марьи Федотовны сорок дней Валюша приедет с внучатами и зятем. Квартиру разменяю и уеду к ним в Сибирь. Я еще им пригожусь.

Вячеславу показалось, что он ослышался.

— Какая Валюша? У вас ведь одна дочь была.

— Она и есть. Валя. Жена Константина. После его смерти второй раз замуж вышла. Сейчас троих детей имеет.

— Постойте, но ведь десять лет назад она была убита. Вы сами ее тогда опознали.

— Вот ты о чем, сынок. А я уж думать забыл про то. У вас, оказывается, ничего не знают. — Старик запыхал затухавшей козьей ножкой. — Ошибся я тогда. Слезы застили глаза, да платье вроде ее. Сослуживцы тоже вот узнали. Так и оплакали мы тогда чужую дочку, как свою, а оно-то, глянь, все по-другому обернулось.

Вячеслав слушал не шевелясь. Слова Семкина походили на фантастику.

— Года через полтора после похорон, — продолжал Иван Платонович, — постучался поздно вечером к нам мужчина, здоровый такой, как медведь. Ящик подает. От кого — не сказал. Повернулся и был таков. Сначала мы боялись трогать, вдруг не нам, потом открыли. Шаль там была, носки шерстяные, детские вещи и письмо. Да цело оно у меня — сам почитай.

Старик снял со старого сундука плюшевую тряпку, открыл его и, покопавшись, достал со дна пачку писем. Нацепив на уши самодельные петли очков, он вытащил из папки сложенный в несколько раз лист бумаги. Им оказалось письмо от Валентины Горбачевой.

«…Родные мои мамочка, папочка и Натусенька! Вину мою перед вами не измерить ничем. Бог никогда не простит мне этого. Но сделанного не воротишь. Я жива, здорова. Виной всему Константин. Знаю, не по нраву он был вам, и правильно, но я сделать с собой ничего не могла. Думала, наладим жизнь, напишу вам, заберу Наталку, все изменится. Поэтому и уехала неожиданно. Заставил меня Константин взять выручку из кассы на первое обзаведение — ведь на голое место приедем, не устояла я, взяла деньги, но перед самым отъездом стыдно стало перед товарищами, ведь воровкой посчитают, оставила деньги дома, думала, найдут. Костя на вокзале узнал, что нет у меня денег, разъярился — и на квартиру. Вернулся — руки в крови, злой. Милиция, говорит, кругом, дом оцепили. Найдут тебя, посадят. Дальше я себя не помнила, он где-то чужие документы раздобыл, по ним и жил. Устроились в Сибири в глухом поселке. Недели не прошло, пить стал еще больше, домой не приходил, а вскоре утонул на лесосплаве. Месяц назад вышла я замуж за одного хорошего человека. Наташу скоро заберу. Простите меня, родные мои, если сможете».

— Письмо я у вас заберу, Иван Платонович. — Вершинин сложил листок и спрятал в карман. — Но, честно говоря, непонятно, почему вы не сообщили в прокуратуру о таком обороте.

— За дочку боялся, сынок. Ну как посадят. Да и в глаза тогдашнему следователю, имя забыл, смотреть стыдно. Честный он был человек, совестливый. Года через два я его как-то в городе встретил, так поверишь, бежал, как черт от ладана. А Вале долго мы со старухой не могли простить.

3

— История занятная, — без особого восторга констатировал Зацепин, мельком выслушав начинающего следователя.

— Обратите внимание, Пал Петрович, — Вершинин отделил листов десять пухлого тома, — все остальное к убийству отношения не имеет. Пустая работа. — Он выжидательно замолчал. Лицо Зацепина стало непроницаемым. Почти не разжимая тонких губ, он сказал:

— Понимаю, таинственное убийство. Руки чешутся. Но не забывайте, что у вас и так немало дел и, насколько мне помнится, по двум сроки на исходе. А поэтому шансов мало. Подумайте, десять лет прошло.

Вершинин застыл в нерешительности.

— Я все-таки попробую, — наконец сказал он. — А для начала разыщу Максимова и поговорю с ним.

— Попробуйте, только не в ущерб остальному, а пока принесите все, что у вас в производстве. Посмотрим, как продвигается работа, — хмуро выдавил из себя прокурор.

Домишко Максимова Вершинин отыскал без труда, но на стук железной щеколды никто не отозвался. Тогда по тропинке, выложенной серыми плитами, он обогнул дом и очутился в большом заросшем саду. Откуда-то из глубины раздавался тоненький детский голосок.

Сделав шагов двадцать, Вершинин остановился. Между деревьями стояло несколько ульев. К одному из них склонился высокий, как видно, пожилой мужчина с закрытым сеткой лицом. Шагах в десяти от него за грубо сколоченным некрашеным столом сидела девочка лет четырех. Болтая ногами, малышка доставала что-то из чашки и усердно жевала. Встретившись взглядом с неизвестным человеком, она округлила глаза и застыла с раскрытым ртом.

Видимо, удивленный необычным молчанием девочки, пасечник выпрямился, посмотрел в ее сторону и в тот же момент заметил незнакомца.

— Извините за неожиданное вторжение, — сказал Вячеслав. — Я разыскиваю Дмитрия Петровича Максимова. Не вы ли будете?

Человек осторожно снял заскорузлыми пальцами маску, положил ее на стол рядом с девочкой, а уж потом неторопливо произнес:

— Я буду.

Вершинин молча вынул из кармана удостоверение и протянул Максимову. Тот вытер руки о вафельное полотенце, осторожно взял красную книжечку и, привычным жестом поправив на переносице очки, раскрыл.

— Ну-с, хорошо, Вячеслав Владимирович. Зачем пожаловали? Уж не на работу ли звать? Так я ведь теперь изрядно поотстал.

— К вам я, собственно, за советом, Дмитрий Петрович, есть один серьезный разговор.

— Да вы садитесь рядом с внучкой, угощайтесь, — Максимов подвинул ему тарелку с аккуратно нарезанными, сочащимися медом сотами,

Вершинин не отказался. Девчушка, вся перемазанная медом, сразу же потеряла к посетителю интерес. Она вновь принялась сосредоточенно пережевывать воск. Гость занялся тем же. Старик его не торопил, давая возможность привыкнуть к обстановке.

— Вы, Дмитрий Петрович, дело об убийстве на озере Прорва помните? — выплюнув пережеванный воск, наконец спросил Вершинин.

Помедлив не более минуты, Максимов кивнул головой:

— Помню, как же. А чем вас, собственно, оно заинтересовало?

— Да знаете, дело в руки случайно попало, я и заинтересовался.

Сказав это, Вершинин вдруг пожалел о своем приходе.

«Да и зачем я, собственно, притащился сюда? — мелькнула недовольная мысль. — Огорошить сенсацией? Ему это безразлично. Укорить? Имею ли на это право? Узнать подробности? Максимов может их и не помнить. Сколько лет прошло!»

Словно поняв мысли Вершинина, старик насупился и, неожиданно перейдя на «ты», сказал:

— Давай, молодой человек, уж коли пришел, от дела меня оторвал — рассказывай зачем. Случайно дела о том убийстве в руки тебе попасть не могло. Хватит сказки рассказывать. Выкладывай, зачем пришел. — В его голосе прозвучали повелительные нотки. — Или, может, Горбачев объявился?

Вершинин поразился памяти Максимова, не забывшего спустя столько лет фамилии случайного человека.

— Горбачев, Дмитрий Петрович, не объявился, да и не объявится больше. Погиб он вскоре после того случая, утонул.

— Сама жизнь наказала, значит.

— Наказать-то она наказала, только не слишком ли строго.

— Как не строго? — В глазах собеседника мелькнуло удивление. — За убийство жены не строго?

— Жива она, Дмитрий Петрович, жива и умирать не думает. Замуж второй раз вышла, приедет скоро. На могилке своей побывает, — не удержался от легкого укола Вершинин.

— Как жива? — Пальцы старика, разминавшие кусок воска, вдруг, казалось, заледенели. — Не может быть, ее ведь опознали тогда.

— Опознать-то опознали, да не она оказалась.

— Вот так история. — Максимов покачал головой. — По правде сказать, это дело меня самого за живое схватило. Долго тогда я им занимался. Когда всесоюзный розыск объявили ее мужу, я еще несколько месяцев бил во все колокола, искать заставлял, а потом на пенсию ушел по инвалидности. И что же теперь думаете делать? — спросил вдруг без всякого перехода.

— Думаю попытаться раскрыть это преступление. — Вячеслав с вызовом взглянул на Максимова.

— Ну, ну, попытайся, может, и получится, правда, маловероятно… Сам знаешь почему. Но одно только могу сказать — раз взяло за живое, не бросай, делай, а то потом всю жизнь совесть мучить будет, дегтем на душе осядет, как у меня. Ты, наверно, думал, когда шел ко мне, — вот, мол, безграмотные работали десять лет назад, дело угробили, а око ведь мне большого куска жизни стоило. Обстановочка тогда была не дай бог. Нас два следователя работало — задыхались. С восьми утра до поздней ночи крутились, да не успевали. И все равно, если бы не ушел по инвалидности, еще не раз к этому делу вернулся бы.

Старик разволновался, привычным жестом открутил крышку небольшого стеклянного пенала и сунул под язык таблетку валидола.

— Вот так постоянно, особенно последний год, чуть понервничаешь, сердце сожмет, и не вздохнешь, — пожаловался он.

— Может, не стоит тогда говорить? — забеспокоился Вершинин.

— Стоит, стоит. Не зря и шел. Помощь моя нужна, наверное. Постараюсь вспомнить, что смогу. Я ведь, Вячеслав Владимирович, и сам до конца не был уверен тогда. Смущал носовой платок, найденный в кармане платья убитой. На нем имя было: «Лида». Поломал я голову с этим именем. Всех подруг обошли, знакомых — ни одна ей такого платка не дарила. Так и осталось неясным, откуда он появился. Убедило меня одно: уж больно уверенно все ее опознали. Вот я и закрыл, честно говоря, глаза на платок, а в нем, как теперь выясняется, и был ключ. Не зря все-таки сомнения меня мучили. Конечно, это он сейчас так заиграл, а при приостановленном деле, да еще когда убийца вроде известен, в бегах находится, все по-другому смотрится…

— Неужели у вас не было другой версии? — прервал его воспоминания Вершинин.

— Были и другие, но они отпали после опознания трупа. В то время участковым по Окуневской зоне работал Шустов. Он считал, что убийство могла совершить группа ребят, проживавших в Окуневе. Народ отчаянный, все судимые.

— Это какой Шустов? — вновь перебил Вячеслав.

— Теперешний начальник уголовного розыска в отделе.

4

Зацепин без особой радости воспринял желание подчиненного.

— Такое дело нам не по зубам при теперешней нагрузке, — сказал он. — Поезжайте в областную прокуратуру, посоветуйтесь. Я уверен — они поручат. его старшему следователю,

С тем Вершинин и ушел к себе. Вскоре его невеселые мысли прервал резкий телефонный звонок.

— Привет, старик! — прогремела мембрана голосом Стрельникова. — Ты как в воду канул.

— Заботы, Витек, засосали. Понимаешь, дело я одно раскопал, убийство дазнишнее. В свое время приостановили его. Ну а я случайно выяснил, что убита не та и убийца не тот.

— Ну за чем же дело теперь? Дерзай, ты ведь сам хотел необычного,

— Видишь ли, не уверен, что Зацепин будет приветствовать мои экскурсы в прошлое, — уныло ответил Вершинин.

— А ты постарайся убедить своего Зацепина. Прошлое-то, оно ведь всегда связано с сегодняшним. Ведь нет гарантии, что тот убийца все это время вел себя как ангел, а вы раздумываете. Возобновлять, и точка. Ну ладно, меня тут свое начальство вызывает. Бегу. — В трубке раздались короткие гудки.

Не колеблясь больше, Вершинин набрал номер телефона начальника следственного отдела областной прокуратуры Сухарникова и попросил принять его. Точно в назначенный срок приехал к нему и рассказал о старом деле.

Сухарников был чуть глуховат — следствие фронтовой контузии. Испытываемое им в разговоре напряжение воспринималось непосвященным собеседником как обостренное внимание к его словам и располагало к полной откровенности. Вот и сейчас, Наблюдая за реакцией начальника следственного отдела, Вершинин решил, что приобрел в его лице единомышленника.

— Очень интересно, очень интересно. — Сухарников подался к Вершинину. — Значит, интересуетесь делами прошлых лет? Это хорошо. И не всегда безнадежно. Сколько у вас дел в производстве?

— Семь.

— Справитесь?

Вершинин встал.

— Я найду время. — Голос его от волнения прервался.

— Ну что же, я не возражаю. Возобновляйте следствие. Помощь мы вам окажем. Думаю, однако, что здесь нужно работать группой в контакте с уголовным розыском, поэтому рекомендую связаться с управлением внутренних дел. И их архивы посмотреть не мешало бы.

— Мне кажется, я смогу кое-кого убедить в необходимости работы по раскрытию убийства. Шустова, например, начальника уголовного розыска в нашем райотделе. Он, между прочим, и начинал его когда-то.

— Правильно, Вершинин. Шустов — хороший мужик и прекрасный оперативник. Постарайтесь заинтересовать его. И еще вот что. — Сухарников минуту помедлил. — Надо послать запросы о без вести пропавших. Установление личности потерпевшей для нас главное. Все будет, как и десять лет назад, вертеться вокруг этого.

5

Вершинин заглянул к Шустову поздно вечером, когда тот, сидя в своем небольшом кабинете, при свете зеленого абажура настольной лампы просматривал материалы, до которых днем не доходили руки. Зеленый свет, высвечивая незаметные в дневное время морщины, еще больше подчеркивал грубоватые черты его лица.

Хозяин, продолжая листать какие-то материалы, радушно приветствовал гостя, спросил:

— С чем пожаловал Вячеслав Владимирович?

— Вопрос есть один, — не зная, с чего начать, сказал Вершинин. — Вы работали участковым в Окуневе?

— Да, десять лет назад.

— Не жалеете о том времени?

— Как сказать, — Шустов улыбнулся. — Я ведь романтики всегда чужд был, реалист я, нет у меня ничего романтического. Зачем вспоминать. И сейчас есть немало интересного, и тогда случалось. Много занимались мы с убийством одного майора, В отпуск он в Окунево приехал. Месяца через три раскрыли. Женщину у нас еще одну убили на; озере, — немного помолчав, вспомнил он. — С этим делом тоже пришлось повозиться. А вообще-то, я на своем участке больше профилактикой занимался да с самогонщиками сражался.

— За что же женщину убили? — спросил Вершинин, напряженно ожидая ответа.

— Постой. Это было где-то… ну правильно, пет десять назад. Двое окуневских рыбаков вытащили труп молодой женщины. Оказалось, была убита и брошена в воду. Я тогда на своих земляков грешил. Но все-таки не они, а один городской жену привез свою и убил.

— Ошибку исключаете?

— От ошибок такого порядка в нашем деле никто не застрахован, лишь бы они слишком далеко не заходили, тогда худо. А впрочем, — Шустов немного помедлил, — я и тогда хотел более тщательно проверить свою версию, но бывший следователь не советовал. Опознали ведь ее, и кончен разговор. А я, по правде говоря, и сейчас не совсем убежден, что правильно сделали.

— Интуиция вас тогда не подвела, Федор Андреевич. Муж-то оказался совсем ни при чем, — тихо сказал Вершинин.

— Как так? — брови Шустова удивленно полезли вверх. — Почему ни при чем? Ты-то откуда знаешь?

— Проверил недавно я кое-какие детали по этому делу. К нему не только муж, но и жена никакого отношения не имеют. Жива она и здорова поныне. — И Вячеслав со всеми подробностями рассказал, что ему удалось установить.

— Ну и ну, — поразился Шустов, — вот так открытие. И поделом мне. Тоже виноват. А ты молодец, прирожденный следователь. Ведь как культурно подвел меня к нужнЬму разговору.

— Так уж и прирожденный, — смутился от похвалы Вершинин. — Прирожденных следователей не бывает. Все постигается опытом.

— Нет, дорогой мой, бывают, — посерьезнел Шустов. — Прирожденный, конечно, не в смысле с пеленок, нет. Сюда все: и нюх, и память, и интуиция, и самое главное — желание работать по-настоящему, отдавать себя до конца. Ну да ладно, все это лирика. — Шустов уселся на краю стола. — Ты, конечно, ко мне не за этим пришел. Вижу! рвешься в бой… Ну что ж, давай попробуем. — Он на минуту задумался. Прошелся по кабинету, сказал: — Максимов правильно тебя информировал, действительно была у меня неплохая версия по поводу Федьки Купряшина и Митьки Корочкина. Лет по двадцать им тогда было. Оба отбывали срок за кражи и грабежи. После освобождения вроде бы притихли, но я нутром чувствовал; не могут они сидеть спокойно. Не тот характер. В городе частенько пропадали, возвращались под мухой, случалось, драку устроят, но не больше. Мелочь вокруг них так и крутилась! На селе их побаивались, Купряшину-то и кличку дали характерную — Беда. Заподозрил я их в убийстве, решил посмотреть повнимательней, а тут как раз опознали убитую.

— А не известно вам, куда делись Купряшин и этот другой, как его?..

— Корочкин. Кличка Ляпа. Нет их сейчас здесь, и слава богу, иначе мы все сразу же почувствовали бы. После того случая, года через два, наверно, оба попались и с тех пор как в воду канули. Или срок отбывают, или просто не показываются здесь.

— Может, попробуем и сейчас начать с этой версии?

— Знаешь, Вячеслав Владимирович, — поморщился Шустов, — мы ведь совершим ту же ошибку, что и десять лет назад.

— Почему же? — удивился Вершинин.

— Тогда мы взяли за основу одну версию и работали практически только по ней. Сейчас мы с тобой тоже имеем одну версию, а уже говорим об этих двоих как об убийцах. Не рано ли?

— Видите ли, Федор Андреевич, — Вячеслав тщательно размял влажную сигарету и с трудом затянулся, — времени прошло много, и версия с Бедой самая реальная. По ней можно начинать работать сегодня же, материал есть. Другие у нас появятся, когда выясним, кто погибшая. А пока займемся вплотную Бедой и Ляпой.

— Сейчас-то они уже не мальчишки, а мужики лет по тридцать. Матерые стали, наверное, — вставил Шустов.

Его слова прервал стук в дверь. Вошел дежурный по райотделу:

— Товарищ майор, жена вас дожидается.

Федор Андреевич собрал со стола бумаги и сложил их в сейф. Они вышли на улицу. Шустов потер лоб, что-то вспоминая.

— Да, вот что. Кто-то из односельчан рассказал мне тогда, будто к Беде приезжала незнакомая девушка и ее видели с ним. Черт, отмахнулся я тогда от этих слов, — с досадой закончил он.

6

— Знакомьтесь, — Шустов указал на сидевшего в кресле рыжеватого мужчину лет тридцати.

— Капитан Вареников, — представился тот, вставая. Он энергично пожал Вершинину руку и улыбнулся. Крупные веснушки на его лице делали его улыбку еще привлекательнее.

— Мой друг и, можно сказать, ученик, — продолжал Шустов. — Сам окуневский, начинал у меня общественным помощником, потом в милицию пришел работать, сейчас в управлении, в уголовном розыске. Приехал по делу, о котором вчера разговор шел. Николай с нами его начинал. Энтузиаст вроде тебя, как услышал сегодня утром наши новости, загорелся, побежал разузнать кое-чего и, видишь, приехал.

Вячеслав с любопытством взглянул на Вареникова. Он понравился ему с первого взгляда. В энергичном рукопожатии, быстрых жестах и дружеской улыбке чувствовался человек дела. Именно в таком единомышленнике Вершинин и нуждался.

Капитан обратился к Вершинину, будто бы знал его сто лет:

— Мне Федор Андреевич как позвонил да рассказал о ваших находках — руки сразу зачесались. Первое мое крещение было. После него я твердо решил в милицию идти, настоящий интерес появился. Сколько с того времени воды утекло, и вот — на тебе, опять к тому же случаю возвращаюсь. Считайте меня вашим помощником. — Он вновь от души потряс руку Вячеславу.

— Каким уж там помощником, — смутился тот. — Просто вместе попытаемся найти преступника.

Вареников, словно не замечая смущения следователя, продолжал:

— Кое-что я могу рассказать уже сегодня, ну, во-первых, охарактеризовать наших возможных противников. Я их с детства знаю, росли, можно сказать, вместе. Начну с Беды. Человек он непростой. Еще лет с двенадцати норовил все чужими руками делать. Умел ребят вокруг себя сколотить, даже старших по возрасту. Побаивались его. Позже по его подсказке крали из дома деньги, дрались. Потом посадили его вместе с лучшим дружком — Ляпой. Отсидел полсрока. Вышел, вроде бы тихо стал жить, но я его смирению не верил. Беда скрытный страшно, да в колонии поднаторел. Ко времени событий на Прорве за ним ничего не значилось, подозрительными казались только частые отлучки в город. Возвращался оттуда навеселе, при деньгах. В селе тогда шушукались, убийство женщины ему приписывали, потом еще убийство путевого обходчика, фамилию его уже забыл. Я сегодня посмотрел архивные материалы на него. Около года Беда еще на свободе ходил, а потом попался. Грабежами они с Ляпой в городе занимались, причем довольно ловко. Вещи, которые они отнимали у своих жертв, как сквозь землю проваливались. Ничего обнаружить не удалось. Все-таки взяли его на рынке с золотыми вещами, да так и не установили, кому их нес. Сам Купряшин сбытом не занимался, а то бы давно сгорел, вероятно, был какой-то скупщик, его так и не выявили. Беда семь лет получил, вскоре бежал из колонии, ему еще два года добавили. Отсидел в общей сложности девять лет, должен скоро выйти. Корочкин же освободился больше года назад. Осел в городе. Устроился слесарем на станкозаводе. Кем он стал на самом деле, нам пока неизвестно. Приглядимся.

— Ну ладно, ребятки, — посмотрел на часы Шустов, — давайте теперь договоримся, с чего начинать, а то я спешу.

— Я для начала покопаюсь в заявлениях без вести пропавших за те годы, постараюсь в ближайшее время съездить в Москву, посмотрю картотеку там, — встал Вареников, — а вам, Федор Андреевич, надо связаться с Позднышевым — участковым из Окунева. Пусть поинтересуется, как там мать Беды поживает, получает ли от него письма.

— Ясно, товарищ начальник, так и будем действовать, — улыбнулся Шустов. — Кстати, ты не помнишь, кто из односельчан говорил, будто Беду видели незадолго до убийства с незнакомой девушкой?

Вареников задумался.

— Верно, был такой слух, — вспомнил он… — И мне. говорили об этом. Но кто? Ну конечно, — глаза его заблестели, — Голикова Анна Афанасьевне, секретарь сельсовета. На пенсии она сейчас.

— О! Вот с ней говорить можно без опаски, не проболтается. — И, махнув рукой, Шустов исчез.

Они остались вдвоем. Помолчали. Старались незаметно изучить друг друга.

— И все-таки я нутром чувствую, что мы на верном пути, — словно про себя сказал капитан и стал быстро расхаживать по маленькой комнате. — Беды это работа.

— Возможно, возможно, только доказать это будет трудно, — несколько охладил его пыл Вершинин. — Я вещи, например, которые были на убитой, пытался разыскать, так представьте себе, не нашел. Как у нас иногда говорят — утрачены. Платочек один носовой остался, в конверте при деле находился, и больше ничего. Допустим, удастся установить, кто она, а опознавать как?

— Да, но вещи ведь описаны в протоколах, — неуверенно произнес Вареников. — Платье коричневое вельветовое я, как сейчас, помню.

Слова Вершинина подействовали на него удручающе.

— Вот именно, помню. А кроме памяти, ничего нет. Я бы, кстати, попросил вас поинтересоваться, кто из проходивших с Бедой и Ляпой по последнему делу сейчас на свободе и чем занимаются.

7

Уверенный рокот трактора К-750 перекрывал все звуки. Полуоглушенный, едва не вырванный из седла упругой струей встречного воздуха, Вершинин крепко держался за спину сидевшего впереди Позднышева.

Вершинин не составил еще определенного плана действий, но неожиданно для себя мчался в Окунево, и расстояние между ним и местом, где десяток лет назад произошли интересующие его события, сокращалось с каждой минутой.

Час назад он нос к носу столкнулся с Позднышевым, который вытирал рукавом мундира невидимые пылинки со своего новенького К-750. Участковый возвращался домой. Решение созрело моментально — на выходной Вершинин ничего особенного не планировал и решил, что в Окуневе увидит все своими глазами. Но в первую очередь надо было встретиться с бывшим секретарем сельсовета Голиковой, женщиной, которая, по словам Шустова и Вареникова, имела какие-то сведения о девушке, посещавшей Беду незадолго до обнаружения в Прорве трупа.

Вершинин, занятый своими мыслями, не заметил, как они въехали в Окунево.

Позднышев заглушил двигатель и принялся оттирать носовым платком густой слой пыли с лица и шеи.

— Может, искупаемся? — предложил он после того, как привел себя в относительный порядок.

— Успеем еще. Покажи-ка лучше, как устроился..

— Нормально. — Позднышев пропустил Вершинина в небольшую комнату, служившую ему кабинетом. — Здесь работаю, а за стенкой у меня раскладушка стоит. Осваиваюсь потихоньку, год уже скоро.

— Народ-то знаешь?

— Ну на всем участке, конечно, нет, а вот в Окуневе, Низовом, еще кое-где знаю,

— О Купряшиной можешь что-нибудь рассказать? — спросил Вершинин, усаживаясь на длинную деревянную скамейку.

— Купряшина… — Алексей недоуменно пожал плечами. — Знаю такую, видел несколько раз. Богомольная старуха, безвредная, идет — глаз от земли не поднимает.

— Говоришь, глаз от земли не поднимает? — задумчиво переспросил Вершинин. — И это все?.

— Все, чего же еще? — Уши Позднышева стали пунцовыми. — Неужели замешана в чем-нибудь?

— Интересует меня сын ее Федор, он отбывает срок. Узнай, пожалуйста, осторожненько, как она живет, получает ли письма от него. Расскажешь мне потом.

— Хорошо, — Позднышев кивнул головой в знак согласия.

— А теперь покажи-ка мне, где живет Голикова Анна Афанасьевна. У меня к ней дело.

— Во-он дом ее через дорогу, напротив сельсовета, — показал участковый в окно.

— Вот и прекрасно. Пойдем к ней, представишь меня.

Позднышев поднялся с явной неохотой.

— Посмотрим мы твое Окунево, посмотрим, — успокоил его Вершинин. — И на речке побываем, и покупаемся.

В дом Голиковой они зашли вместе. Небольшая сухонькая женщина лет шестидесяти при виде их оторвалась от какого-то журнала и приветливо заулыбалась.

— Здравствуйте, Лешенька, проходите, садитесь, — захлопотала она, в то же время с любопытством поглядывая на Вершинина.

— Следователь прокуратуры Вершинин Вячеслав Владимирович, — представил его участковый. — С вами поговорить хочет.

— Со мной? — Голикова рассмеялась. — О чем теперь со мной да еще следователю прокуратуры разговаривать?

— Он объяснит вам, — ответил Позднышев с порога, — а я пойду своими делами займусь, у меня тут накопилось.

Задерживать его Вершинин не стал,

— Слушаю вас, Вячеслав Владимирович. — Женщина с явным интересом ожидала разговора. Между делом она выставила на стол печенье, конфеты, чашки для чая.

— Я к вам, Анна Афанасьевна, с несколько необычным вопросом, — заметно волнуясь, начал Вячеслав. — В общем, рассчитываю на нашу откровенность и память.

— Сделаю все, что в моим силах, — развела она руками, удивленная таинственным началом. — На мою откровенность можете рассчитывать полностью — плохое скрывать не в моих правилах, ну а насчет памяти — посмотрим, я на нее не жалуюсь.

— Разговор пойдет о далеком прошлом. Помните вы Купряшина Федора?

— Федьку? Еще бы не помнить! Жизнь эго на моих глазах прошла до того, как посадили в последний раз. Сколько раз я этого парня пыталась наставить на путь истинный, не получилось.

— Постарайтесь, пожалуйста, вспомнить, когда вы видели Купряшина в последний раз, и расскажите о встречах с ним.

Теперь разволновалась Голикова. Она чутьем поняла, насколько важны эти сведения для следователя. Ей не хотелось признаваться в том, что и память у нее стала не та, и силы не те. Ведь далеко за шестьдесят сейчас.

— Действительно, задачу вы мне задаете не из легких, — Голикова тяжело вздохнула. — Ведь больше десяти лет, поди, с того времени прошло.

— А вы постарайтесь вспомнить, я вам помогу, — как можно мягче попросил Вячеслав. — Может быть, вам станет легче, если вы это время свяжете с каким-нибудь заметным событием в жизни села или в своей жизни.

— Вполне возможно… Надо подумать, — неуверенно начала она. — Помню, Федька освободился тогда из колонии, жил некоторое время у матери, но в колхозе не работал. Я его еще вызывала тогда не раз, предлагала на работу поступить, участковый с ним много времени потратил. Он все обещал да обещал, а потом пропал. Рассказывали, посадили его в городе. Больше я о нем ничего не слыхала. — Голикова виновато улыбнулась.

Вершинин помолчал. Он мог бы, конечно, сейчас задать наводящий вопрос, но не хотелось этого делать. Вячеслав мысленно загадал, что если убийство на Прорве отложится в памяти Анны Афанасьевны в какой-нибудь связи с именем Беды, значит, он на верном пути.

— Вот еще что, — встрепенулась вдруг Голикова. — Тогда все, что ни случись в селе, приписывали Купряшину и его друзьям. Как раз в тот последний год у нас убийство произошло, приезжую женщину убили, ну и все, конечно, сразу на Федьку валить стали, такие небылицы о нем рассказывали, а оказалось, зря. Вскоре после того случая он и пропал из села.

Вершинин даже вздрогнул от совпадения своих мыслей со словами Голиковой.

— И все же, Айна Афанасьевна, — сдерживая волнение, спросил он, — какие небылицы ходили тогда о Купряшине? Мне важно знать о них.

— Да разные. Вот, например, шел слух, будто учительница нашей начальной школы Слепова зашла как-то к матери Купряшина и у них на потолке заметила темное пятно, вроде крови. Рассказывала она кому об этом, нет — неизвестно, но, когда убитую в озере обнаружили, пополз слух, что убил ее Беда и некоторое время прятал труп на чердаке. Потом мы, конечно, сами посмеивались над этими небылицами. А учительница вскоре уехала от нас. Слышала, что умерла года два назад, — Голикова замолчала.

— Рассказывайте, прошу вас, рассказывайте, эти сведения мне очень важны. — Вячеслав сунул в рот очередную сигарету.

— Вроде говорить больше нечего, — виновато развела руками Анна Афанасьевна, недоумевая, что такого важного было в ее словах и отчего так волнуется следователь.

— Сами-то вы в то время как думали: причастен Купряшин к убийству или нет?

— Когда все на селе об одном и том же говорят, поневоле прислушиваешься и верить начинаешь. Да и вообще, если бы про хорошего говорили, усомнилась бы, а про такого — всему поверишь. По правде сказать, у меня тогда тоже имелись основания подозревать Федьку.

— Ну-ну, — Вершинин даже подался в ее сторону.

— В то лето сенокос хороший был. Мне для косьбы выделили поляну в лесу, в двух километрах отсюда. С утра, кажется в выходной, мы со старшим сыном косили, а потом прилегли в тени отдохнуть. Сын заснул, а я сквозь дрему вдруг голоса слышу: мужской и женский. Вижу, метрах в ста Федька Купряшин, с ним женщина молодая. Слов их я не разобрала. Меня они не заметили. Но, как только слух об убийстве прошел, я сразу об этом участковому рассказала; Шустов у нас тогда работал участковым.

Вячеслав не выдержал и вскочил со стула:

— Приметы, приметы той женщины вы не запомнили?

— Приметы? Нет, я их издалека видела, да и времени прошло с тех пор немало. Забыла. — Внезапно догадка осенила ее. Она с изумлением посмотрела на Вершинина, — Вячеслав Владимирович! Неужели?.. Быть не может…

— Может, Анна Афанасьевна, может. Вполне возможно, что именно вы были последним человеком, видевшим ту женщину живой. А ошибки и в нашем деле бывают.

— Разумеется, разумеется, — машинально повторила Голикова, думая о чем-то своем. — Тогда вся эта история приобретает смысл.

— Какая история? — Вячеслав уже у порога резко повернулся.

— История с учительницей. Видите ли, когда Купряшин исчез из села, мать его в своем доме недолго прожила, вскоре забила окна и двери и с тех пор обитает у подружки через две улицы, а дом так заброшенный и стоит. О ее поступке много всяких догадок ходило, но в основном они сводились к тому, что она якобы боится там жить. Чего-то боится. Кто говорит, труп ей тот мерещится, кто приписывает нечистую силу. Болтовни не оберешься, и теперь, мне кажется, неспроста. И жить не живет, и продавать не продает. Вы побывайте около дома, он в той стороне, на краю села. — И она показала в окно на темно-зеленую полоску леса.

Вечером, когда солнце уже клонилось к закату, Позднышев проводил гостя к электричке. По дороге Вершинин поручил участковому узнать, где живет сейчас учительница Слепова и верны ли слухи о ее смерти. Ему не хотелось верить, что время и тут отрубило одну из тонких ниточек, связывающих с разгадкой убийства на озере.

Электричка тронулась. Невысокая фигура Позднышева с приложенной к фуражке рукой медленно отдалялась. Вдалеке, отражая лучи заходящего солнца, кровавым пятном блеснула Прорва,

«Где-то здесь, прямо за лесом, заброшенный дом Беды, — подумал Вячеслав, всматриваясь в убыстряющую свой бег зеленую полосу. — Крайний дом у леса. Если предположить, что я на правильном пути и убийство совершил Беда, полотна железной дороги ему не миновать. Иного пути на Прорву нет. Значит, скорее всего на рассвете, когда окуневские еще спали, Купряшин мог отнести труп на озеро. Идти пришлось бы в основном лесом. Самый опасный участок, несомненно, железная дорога. Место открытое, да и на кого-нибудь из железнодорожной обслуги можно нарваться. Вот с кем поговорить неплохо. Надо выяснить в управлении дороги, кто в то время обслуживал окуневский участок пути».

Вспомнился небольшой домик вблизи железно-дорожного переезда. Он выглядел жилым. Внезапно Вячеславом овладело непонятное беспокойство. Ход его мыслей, казалось, пересекся с чем-то ему уже известным. Он мучительно пытался вспомнить, что его беспокоит. Неожиданно словно высветило. Вершинин даже подскочил на месте, не обращая внимания на опасливо отодвинувшегося пожилого железнодорожника.

«Ну конечно же! — чуть не вскрикнул он. — Ведь Вареников рассказывал мне о смерти путевого обходчика, которую тоже приписывали Беде».

8

Утром следующего дня, в понедельник, Вершинин проспал и опоздал на работу. Он не поверил Глазам — часы показывали половину, десятого. В реальности убедил, однако, неумолкаемый гул грузовиков за окном; Сказалось напряжение последних дней. Он действительно был загружен до предела.

В прошедшую ночь добраться до кровати удалось где-то а третьем часу, хотя из Окунева приехал засветло. Завел в электричке разговор с соседом-железнодорожником, и оказалось, что тот проработал на этом участке лет двадцать. Он и фамилию окуневского путевого обходчика, который попал десять лет назад под поезд, назвал не задумываясь — Николай Свирин.

Вершинин не стал дожидаться утра, а сразу же пошел в линейный отдел милиции, расположенный в здании вокзала. Он знал, что Стрельников дежурит сутки, и решил попросить его оказать помощь в розыске материалов о несчастном случае. Уж слишком подозрительной казалась смерть обходчика. Виктора не было — уехал на происшествие, и Вячеславу пришлось еще часа два просидеть в дежурке, дожидаясь его приезда.

Рассказ Вершинина Стрельников выслушал с большим вниманием и пообещал в тот же день перерыть все архивы отдела.

Из-за всех этих треволнений он добрался домой почти перед рассветом и теперь чувствовал себя провинившимся школьником — все знали, что Зацепин не терпел опозданий.

В прокуратуру Вершинин проскользнул бесшумно, а у входа вопросительно взглянул на секретаршу. Та сделала страшные глаза и показала через плечо на дверь шефа. Вячеслав вошел к себе в кабинет, жестом позвав за собой Тоню.

— Меня кто-нибудь спрашивал, кроме шефа? — спросил он, вынимая из сейфа находящиеся в производстве дела.

— Спрашивали. Вареников из УВД просил вас сразу, как появитесь, позвонить, а потом Сухарников дело вам с нарочным прислал.

Тоня вышла и принесла толстую папку.

Перелистывая страницы, Вершинин в то же время пытался связаться с Варениковым, телефон которого беспрестанно отвечал на вызовы короткими гудками. Наконец удалось соединиться.

— Привет! — обрадованно закричал Вареников. — Я вас все утро разыскиваю. Есть новости. Я подъеду через полчаса.

Дело оказалось самым ординарным. За Бедой, видимо, следили и неожиданно задержали на рынке. При обыске нашли двое золотых часов, которые значились в розыске. Потерпевшие опознали свои вещи. По их словам, ограбление совершили три преступника приблизительно одного и того же возраста. Купряшина они запомнили, судя по описанию примет, хорошо. Другим был Корочкин, впоследствии также ими опознанный, а третий остался неизвестным. Его примет потерпевшие почти не запомнили. Следователю пришлось немало повозиться, чтобы собрать доказательства вины преступников; Купряшин и Корочкин отрицали самые бесспорные факты. Купряшин сразу заявил, что часы купил на рынке у неизвестного, и гнул эту линию до конца. Виновность их тем не менее была доказана, и суд осудил обоих к семи годам лишения свободы. Третьего участника следователю установить не удалось, хотя подозревали нескольких. Наиболее подходящим оказался парень с допотопным именем — Филимон Куприянович Чернов. Его также предъявили на опознание обоим потерпевшим, и оба они сошлись во мнении, что он очень похож на третьего грабителя, но, к сожалению, твердо сказать не смогли. Не удалось установить также факты знакомства Чернова ни с Купряшиным, ни с Корочкиным. Чернов оказался замешанным в каких-то других делах, поэтому материалы на него выделили в отдельное производство.

Вершинин с досадой захлопнул папку — ничего нового.

В дверях появился Вареников.

— В сей комнате сильно пахнет грустью, — покрутил он носом.

— Радоваться пока нет оснований, — пожал Вячеслав протянутую ему руку. — Гоняемся за призраками.

— Похоже на то, — Вареников уселся поплотней, — но с одной лишь разницей, что у нас есть не только призраки, но и вполне реальные люди: Федька Купряшин и Митька Корочкин.

— Оптимист вы, Николай Иванович, — иронически скривил губы Вершинин. — Можно подумать, что за пазухой у вас ключ к разгадке.

— Ключа пока нет, иначе в этот кабинет я не вошел, а вкатился бы, но уверен — будет. В столице вот побывал, разузнал кое-что.

— Ну и как успехи? — В голосе Вячеслава мелькнула надежда.

— Расскажу по порядку. Сперва о Москве. Я просмотрел немало заявлений о без вести пропавших за три года после убийства, но, — он развел руками, — ничего интересующего нас не нашел, нет подходящего и в нашей области.

— Почему, же так? — Вячеслав был удручен. — Есть вполне реальный неопознанный труп, а заявления отсутствуют?

— Разные могут быть тому причины: может, она родственников не имела или заявление не зарегистрировали.

— Ясно, — Вершинин хмуро кивнул. — Остается слабая надежда на наш запрос.

— Ну-ну, не падайте духом, Вячеслав Владимирович. Теперь дальше: мой старый друг Федя Купряшин сидит в Сосновской колонии особого режима. Угодил туда после побега. Месяцев семь, кстати, пролежал в больнице с туберкулезом легких, вроде бы вылечился. И последнее — конец срока у него где-то через месяц. Дмитрий Корочкин освободился год и десять месяцев назад. В село жить не поехал — отец с матерью к тому времени у него умерли, и, как уже я говорил, работает слесарем на станкозаводе. Женился, недавно дочь родилась. Работает неплохо. Черт его знает, может, порвал с прежними делами. Я поручил посмотреть за ним повнимательней. Если все так, стоит попытаться воззвать к его совести, пока не появился Беда. Тут вы уж должны проявить свое мастерство.

— Сейчас рано. Никаких зацепок для серьезного разговора с ним нет, одни сплошные подозрения и недомолвки, а нужны факты, и серьезные.

Вершинин задумчиво постучал пальцем по обложке уголовного дела. Вареников перегнулся через стол и прочитал название.

— То самое? — спросил он. — Выудить ничего не удалось?

— Практически ничего. Упорные ребята.

— Времена меняются, и люди тоже, — задумчиво произнес Вареников, читая обвинительное заключение. — Смотрите-ка, третий остался неизвестным.

— Подозревали некоего Чернова, но так и не доказали.

— Чернов? Уж не Филька ли Черный? — заинтересовался Вареников, торопливо просматривая анкетные данные. — Точно, он. И здесь его уши…

Заметив недоуменный взгляд собеседника, капитан пояснил:

— Я с ним последнее время много занимался. Трижды судим, в основном за квартирные кражи, но не брезгует и грабежами.

Сейчас на свободе. Судя по всему, остался прежним Филькой.

Я поинтересуюсь, не был ли он знаком с нашими приятелями.

— Я в Окуневе побывал вчера, — перебил его Вячеслав и рассказал о своей поездке.

— Это уже кое-что, Голикова слов на ватер бросать не будет, ну а с железнодорожником, — он сделал паузу, — думаю, простое совпадение, не больше. Вообще, хорошо бы нам собраться где-нибудь всем вместе и помозговать.

— Давайте у Шустова в райотделе.

— С удовольствием.

— Я бы хотел с вами до вокзала добраться. Не возражаете?

— Добро, шофер вас подбросит.

Минут через тридцать Вершинин уже входил в помещение линейного отдела, где работал теперь его однокашник Виктор Стрельников. На вопрос о Стрельникове дежурный махнул в сторону лестницы, ведущей в подвал. Там размещались архив и другие подсобные службы.

Небольшая комната без окон была заставлена самодельными стеллажами, на которых пылились папки различных окрасок, с явным преобладанием мрачных: темно-синих и темно-коричневых. Тускло светила единственная лампа. Стрельников восседал на письменном столе и перелистывал страницы небольшой папки: десятка три других лежали рядом.

— Привет, старик! — обрадовался он, салютуя свободной рукой. — Не выдержал все-таки, прикатил. Зря волнуешься, поручение твоё я выполнил. — Виктор помахал папкой в воздухе. — Хотя, прямо надо сказать, пришлось нелегко, хронология здесь соблюдается далеко не всегда.

Вершинин почти вырвал папку из рук приятеля и, прислонившись плечом к стеллажу, стал просматривать прошитые суровой ниткой листы. Вскоре Вячеслав уныло закрыл папку и бросил ее на стол в общую кипу.

Проверку обстоятельств гибели Свирина дознаватель провел достаточно полно. Он установил, что в день смерти тот ездил в отделение дороги за зарплатой. Получив деньги, путевой обходчик вечером, перед отъездом, выпил с двумя приятелями литр водки и последней электричкой в 20 часов 13 минут поехал домой. В вагоне вместе с ним находилось несколько человек. Все опрошенные в один голос подтвердили, что Свирин был сильно пьян, беспрестанно вставал и ходил по проходу, часто выходил в тамбур покурить. В этом же вагоне ехало еще трое окуневских — пожилой колхозник Усачев с женой и товаровед райпотребсоюза Фролков. Все они видели, как Свирин, качаясь из стороны в сторону, в который раз пошел в тамбур, мусоля во рту самокрутку. Внезапно резкая остановка поезда сбросила многих со своих мест. Пассажиры поднимались с пола, не понимая, что произошло. Оказалось, стоп-кран сорвал Усачев. Как он пояснил, ему внезапно послышался вскрик и звук открываемой двери. Усачев выскочил в тамбур, но там никого не оказалось, лишь на полу валялась форменная железнодорожная фуражка. Решив, что произошел несчастный случай, он немедленно сорвал стоп-кран. Путевого обходчика нашли в двух километрах восьмистах метрах от хвоста поезда. Он был мертв. Судебно-медицинская экспертиза не обнаружила на его теле никаких других телесных повреждений, кроме характерных для падения с движущегося поезда. Судя по большому содержанию алкоголя в крови, Свирин в момент смерти находился в состоянии сильного опьянения. Иными словами, произошла пребанальнейшая история. Изрядно выпивший человек стал открывать на ходу дверь электрички, возможно, для того, чтобы выбросить окурок, не рассчитал своих сил, вывалился и погиб. На умышленное убийство этот случай непохож.

9

Собраться у Шустова удалось только к концу рабочего дня.

— С чего начнем? — Хозяин кабинета вопросительно посмотрел на присутствующих.

— Пожалуй, для начала пусть Вячеслав Владимирович поделится новостями, а дальше сориентируемся, — расстегивая пропыленный китель, предложил Вареников.

— В общих чертах положение всем известно, — начал Вершинин. — Я остановлюсь лишь на деталях, имеющих в настоящее время хотя бы мало-мальски существенное значение. Это, главным образом, обстоятельства, проливающие свет на возможное участие в убийстве Федора Купряшина, так как, к сожалению, другой версии у нас нет. Бывший секретарь сельского Совета Голикова рассказала мне, что незадолго до обнаружения в озере трупа она случайно заметила в лесу Купряшина с молодой женщиной, совершенно ей незнакомой, не окуневской. Примет незнакомки она не помнит. Все остальное из области догадок и фантастики. — Мне говорили, будто бы на потолке дома Купряшиных кто-то видел пятна крови, связывают их с убийством, мол, труп на чердаке лежал. Говорят, что мамаша Беды из-за этого дом свой забросила, в квартирантки ушла.

— Неужели забросила? — перебил его, казалось, задремавший Шустов. — Это вещь серьезная. Не слышал я прежде, чтоб на селе собственный дом бросали, — а жить шли к чужому человеку. Интересно, очень интересно. Саму бабку я хорошо помню: забитая такая, богомольная, не разговаривает — шелестит. Кто же ее так напугал? — задумчиво произнес Шустов.

— Действительно, странно, — согласился Вареников. — Придется нам проверять все эти байки, как бы нелепо они ни выглядели.

— Проверять, безусловно, надо, но как? — Вершинин вопросительно посмотрел на присутствующих. — Женщина, якобы видевшая кровь на чердаке, умерла.

— Вот так и придется: по крупинкам, по щепочке, кому говорила, кто от кого слышал. Кстати, о самой убитой есть сведения? — несколько отступил от темы Шустов.

— Пока ничего стоящего, работаем, — отозвался Вареников. — Появилась, правда, одна наметка, так, в выделенных материалах на Чернова я наткнулся на протокол допроса его матери — Пелагеи Ефимовны. Так вот, по ее словам, встречался он с девушкой, которая была года на три старше его, Лидой звали. Несколько раз она их посещала. Фамилии девушки Пелагея Ефимовна не называет, но самое интересное даже не это. Таких Лид тысячи. Сетует Чернова, что не сдружилась она с сыном по-настоящему, хотя ей уж больно понравилась. Уехала потом неожиданно куда-то, не то в Москву, не то а деревню — в Окунево. Так и сказала — в Окунево.

— Новость действительно интересная, — оживился Шустов. — Совпадает имя, а главное — Окунево. А по времени подходит? — поинтересовался он.

— Чернова не говорит, с какого времени Лида перестала их посещать, просто сказала, что, как только перестала она появляться в их доме, сын опять за старое принялся. И все же из рассказа Пелагеи Ефимовны можно прийти к выводу, что последний раз она видела Лиду до совершения Филькой преступления. Квартирную кражу, за которую его осудили в тот раз, он совершил в конце августа. Значит, ее исчезновение вполне может приходиться на лето интересующего нас года.

— В ближайшее время я постараюсь уточнить месяц появления у Черновых Лиды, — вмешался Вершинин, — Осторожно поговорю с матерью.

— Ни в коем случае! — Шустов даже привстал. — Можем спугнуть Чернова. Хотя мы пока и не считаем его участником убийства, но зато вполне реально вырисовывается связь этого гражданина с. Окуневом, а следовательно, и с Бедой. У нас нет гарантии в том, что, узнав о нашей заинтересованности, он не помешает нам. Судя по всему, Чернов и сейчас ведет прежний образ жизни, так что к его совести взывать бесполезно. Так, Николай Иванович? — повернулся он к Вареникову.

— Надо подождать, пока у нас не появится более серьезный аргумент, — согласился тот. — Я на сто процентов уверен: Чернов правды не расскажет. Выкрутится, придумает любую отговорку, но не скажет.

— Получается не очень весело, — с сожалением заметил Вершинин. — Чернова трогать не стоит, Корочкина рано, к Беде за разъяснением не обратишься, а расследовать-то надо. Выходит, мы у моря погоды ждем. Но ведь когда-то и активные действия надо начинать.

— Да, видимо, нам пора заявить о себе официально, — поддержал его Вареников, — но такой ход надо сделать с максимальной пользой для нас.

— У меня такое предложение, — после некоторого раздумья сказал Шустов. — Надо произвести обыск в заброшенном доме Купряшиных.

— Зачем? Неужели вы считаете возможным найти что-нибудь стоящее спустя столько времени? — пожал плечами Вершинин.

— А почему бы и нет? Если место сухое, то с помощью специальных приборов, ультрафиолетового осветителя например, можно попытаться отыскать следы крови в щелях между бревнами потолочного перекрытия. Но не это главное. Мы должны одним выстрелом убить нескольких зайцев. К такому событию будет привлечено внимание всего села) и не исключено, что кое-кто из числа тех жителей, которым известны интересующие нас сведения, сообщит нам о них. Ну и, конечно, мать Купряшина. Если убийство совершено ее сыном и ей известно о нем, она сообразит, что раз мы решились на обыск спустя, столько времени — значит, дело нешуточное. Тогда она неизбежно попытается связаться с ним, предупредить, поставить в известность о наших действиях. Или поедет к нему, или напишет.

— Скорее всего напишет, — согласился Вареников. — Странствовать по свету в таком преклонном возрасте она не решится.

— В общем, надо поручить участковому установить, каким путем она попытается связаться с сыном. Пусть он предупредит работников почтовых отделений. Получение у прокурора санкции на выемку ее почтовой корреспонденции мы попросим взять на себя Вершинина. В принципе против моего предложения есть возражения? — спросил Шустов и внимательно оглядел собеседников. — Нет. Тогда договоримся о деталях. Иными словами, кто поедет и когда.

10

— Всему воля божья, — в сотый раз послышалось из изломанного поперечными морщинами щелевидного рта.

— Ну при чем здесь бог, при чем бог? — вскипел Вершинин. — Сын у вас преступник-рецидивист — на то воля божья; дом вы свой бросили — на то воля божья. Грабь, убивай — на все воля божья?

Вот уже битых два часа Вячеслав безрезультатно допрашивал мать Купряшина. Он взывал к ее совести, ссылался на статью Уголовного кодекса, смягчающую вину в случае чистосердечного признания, намекал на свою полную осведомленность, но в ответ слышал только одни, ставшие поперек горла слова.

Дверь кабинета участкового визгливо заскрипела и приоткрылась. В образовавшееся отверстие заглянул Шустов.

— Вячеслав Владимирович, не могли бы выйти на минуту? — будничным тоном попросил он.

Метнув на старуху резкий взгляд, Вячеслав вышел.

— Не получается? — с сочувствием спросил Шустов. — Бывает. Расстраиваться не стоит. Поверь моему опыту, Купряшина ничего не скажет — гипертрофированная любовь к сыну в сочетании с крайней забитостью и религиозным фанатизмом. Качества почти непробиваемые. Поэтому давайте объявим ей постановление о производстве обыска в бывшем доме, пригласим с собой и пойдем. Мы все уже давно готовы, и понятые на месте.

К дому шли молча. Умолкли даже две шустрые бабенки, специально подобранные Позднышевым в понятые из числа таких, которым достаточно сказать что-нибудь по секрету, чтобы назавтра об этом знало все село. Участковый, уважительно предохраняя от ударов, нес привезенный из города ультрафиолетовый осветитель. На всякий случай запаслись парой ломиков и лопатой. К удивлению Вершинина, Купряшина тоже следовала за ними метрах в ста позади.

Заброшенный дом тоскливо смотрел забитыми крест-накрест окнами. Кое-где сквозь рассохшиеся ставни мутной слезой поблескивали запыленные стекла. Вячеслав пытался сквозь щель заглянуть внутрь, но ему удалось разглядеть лишь очертания каких-то предметов. Покинутое человеческое жилье всегда вызывало у него жгучий интерес. Вершинину казалось, что в пустых комнатах, в темных каморках, в зияющих отверстиях подвала скрывается какая-то, тайна, не познанная владельцами, возникшая еще до них, в прежние времена.

Его мысли прервал резкий визг выдираемых ржавых гвоздей. Это орудовал ломом Леша Позднышев, пытаясь открыть забитую наглухо дверь. Совместными усилиями доски вскоре удалось выдернуть. Открылась картина полного запустения. Все более или менее громоздкие вещи: шифоньер, круглый стол и табуретки — находились в комнате. Видимо, Купряшина оставила тут все, за исключением самого необходимого. Судя по нетронутому ковру пыли, даже мыши давно не посещали забытого богом и людьми помещения.

— Давайте начнем с комнаты, — предложил Шустов, осторожно наступая на рассохшиеся доски.

Шаг за шагом, сантиметр за сантиметром они обследовали сначала комнату, а затем и небольшую переднюю, служившую когда-то кухней, однако ничего представляющего интерес не нашли.

— Теперь можно и на чердак, — заметил Позднышев, пробуя ногой крепость перекладин лестницы.

На удивление чердак оказался сухим и относительно чистым. Правда, в углу лежала куча тряпья, а сверху свисала в виде сталактитов паутина. Отверстие из чердака на улицу оказалось плотно закупоренным. Такая, хотя и условная, герметизация предохраняла помещение от влаги.

— С чего начнем? — участковый вопросительно взглянул на Вершинина.

— Давайте осторожненько очистим пазы между бревнами перекрытия, а потом ломами станем поочередно раздвигать их и применять ультрафиолетовый осветитель. Здесь достаточно темно.

Вскоре тонкий луч осветителя начал медленно ощупывать каждый сантиметр пространства. Изредка в его лучах то синим, то зеленоватым светом вспыхивали какие-то мелкие пятна органического происхождения. Задерживаясь на несколько секунд, луч скользил дальше.

— Стоп! — Шустов удержал руку Вершинина.

В свете луча люминесцировало темно-коричневое с бархатистым оттенком пятно величиной со спичечный коробок.

— Оно, — прошептал Вячеслав, вытирая выступивший от волнения пот. Луч осветителя в его руке мелко подрагивал.

— Погодите торопиться с выводами, — предостерег Шустов и стал внимательно рассматривать пятно. — Такую же люминесценцию дает и ржавчина.

Он вынул из кармана пробирку, смочил содержимым ватный тампон и чуть коснулся края пятна.

— Ну-ка, посветите сюда, — попросил Вершинин Позднышева, державшего в руках электрический фонарик.

Вата оказалась окрашенной в синий цвет.

— Здорово! — У Вячеслава даже глаза загорелись. — Отправим на экспертизу, пусть попробуют установить, чья кровь; человека или животного.

— Эй, бабоньки, — подозвал понятых Шустов, вороша при свете фонаря какие-то тряпки. — Что сие есть? — и передал одной из них полоску материи.

Та испуганно приняла ее и спустилась с чердака вниз, ближе к свету.

— Пояс это, — послышалось снизу, — от женского платья, вельветового, кажись. Коричневого, — добавила она, сбивая с него пыль.

Вершинина словно ветром сдуло вниз. Он выхватил из рук понятой находку,

Точно! Пояс от женского платья из коричневого или, точнее, серо-коричневого от пыли вельвета. В платье из такого вельвета, судя по протоколам, и была одета потерпевшая.

— Ну-ка, разрешите, — Позднышев взял у него пояс. — Такая штука может означать много или не означать ничего. Мало ли на свете вельветовых платьев. А кто сейчас, спустя десять лет, вспомнит, не ходила ли сама Купряшина в таком наряде.

— Сомнительно для подобной модницы, — вмешался в разговор Шустов, — но ты, конечно, прав. Доказать, что пояс принадлежит убитой на Прорве, невозможно по той простой причине, что самого платья-то не существует. Однако для нашего внутреннего убеждения, — добавил он, усмехаясь, — находка пояса означает многое.

— Теперь можно и собираться, — устало согласился Вершинин, упаковывая свернутый колечком пояс в коробку.

— Погодите спешить, — Шустов протянул Вершинину сверток, завернутый в обрывки полуистлевшей тряпки. — Еще один сюрприз. Позднышев в погребе нашел.

Вершинин развернул тряпку. В его руке оказался проржавевший пистолет. Правая щечка отсутствовала, и через образовавшееся отверстие были видны сидевшие в магазине два полностью покрытых зеленой окалиной латунных патрона.

— Вальтер, — с трудом прочитал он надпись на кожухе, предварительно протерев его носовым платком, — модель РРК. Знаю эту модель, изучал в институте. У него есть одна особенность: значительный выступ на рукоятке с массивным заостренным окончанием.

Подписывать протокол обыска Купряшина отказалась наотрез. В дом она даже не зашла, а стояла у калитки, прислонившись к дереву.

11

Под утро Вершинина разбудил стук в дверь. Не открывая глаз, он натянул брюки. Стучал дежурный по райотделу. Оперативная машина дожидалась у входа. Произошло неосторожное убийство на охоте. В прокуратуру приехал часам к одиннадцати в сквернейшем настроении: не удалось проводить Светлану, не выспался, да и в довершение ко всему еще одним делом стало больше.

У себя в кабинете на столе он еще при входе заметил два пухлых тома. На приколотых сверху сопроводительных каллиграфическим почерком Зацепина было выведено: «т. Вершинину. Примите к своему производству». Рассеянно полистал страницы. Одно оказалось делом о недостаче в совхозе «Заря», другое о смертельном случае с рабочим на строительстве колхозного Дома культуры. Итого с семью другими у него уже девять дел. Затем Вершинин просмотрел поступившие по запросам характеристики, ответы на представления и другие документы. В стопке бумаг оказался и очередной неутешительный ответ на запрос о без вести пропавших из Свердловской области. Наискосок во всю его длину легла рассерженная надпись: «т. Вершинину! А как идет расследование остальных дел? По-моему, очень плохо! Зацепин».

На пороге появилась Тоня. Сказала с плохо скрытым злорадством:

— Пал Петрович зовет на оперативное совещание.

Невнимание к ней Вершинина раздражало и удивляло ее.

Вроде бы и не женат, и парень видный, а ее не замечает. Сегодня Тоня краем уха уловила, что Вершинина ожидает хорошая взбучка, и в душе радовалась, рассматривая ее как частичную месть за невнимание к ней.

В кабинете Зацепина находился пожилой помощник прокурора Сизов, всегда относившийся к Вячеславу доброжелательно.

— Вершинин, доложите о состоянии своих дел, — не глядя в его сторону, предложил Зацепин.

— В производстве у меня вчера находилось шесть дел, а сегодня на утро — девять. Из них три на подходе, я передам их вам до конца месяца, по остальным шести еще почти ничего не делалось.

Атмосферу совещания Вершинин уловил по хмурому настроению Зацепина и сочувствующему взгляду Сизова, но решил ни на грамм не приукрашивать создавшегося положения.

— Как со сроками?

— Неважно. По двум истекает двухмесячный, и хозяйственное, которое вы мне передали, на пределе.

— Насколько я вас понимаю, Вершинин, три дела вы нам обещаете заволокитить, — холодно бросил Зацепин.

— Попросим в области отсрочку, тем более имеются объективные обстоятельства: по одному назначена психиатрическая экспертиза, другое вы только сегодня передали.

— И вы так просто об этом говорите! — взорвался Зацепин. — Подумаешь, отсрочим по — трем делам? Поехал в область, получил. А за показатели следственной работы кто отвечать будет?

— Но ведь я… — вскочил Вершинин.

— Сядьте! — резко махнул рукой Зацепин. — Вы на совещании, а не на посиделках. Прошу вас запомнить: дела, находящиеся у вас в настоящее время, должны быть окончены без отсрочки. Я не против ваших занятий по убийству на Прорве, если они не будут мешать остальному. Но они мешают. Это ясно как божий день. На мой взгляд, старое дело надо передать в областную прокуратуру. Я договорюсь с прокурором области.

— Как же так, Павел Петрович? — растерялся Вершинин. — Я начинал, а когда появилась возможность раскрыть преступление, вы хотите передать дело другому следователю.

— Может, передать часть дел следователю Петренко? — вмешался молчавший до сих пор Сизов.

— Позволь мне самому заниматься распределением, — холодно оборвал его Зацепин, — Сейчас все, Работать. На первый раз я вас предупреждаю, Вершинин.

«Я вас предупреждаю! Я вас предупреждаю!» — стучал в висках зацепинский голос, когда Вячеслав выходил из кабинета и набирал номер телефона начальника следственного отдела.

— Я прошу вас взять у меня дело, — без предисловий начал он, — и передать другому следователю.

— Стоп, стоп. Я вас не пойму. Волнуетесь, горячку порете. Объясните толком.

Сбиваясь, перескакивая с одного на другое, Вершинин рассказал о случившемся. Сухарников слушал не перебивая.

— Ну, Зацепин — это еще не все, — сказал он, немного помолчав, — а вот вы меня удивляете. Не думал, что так быстро поднимете лапки кверху. Действительно, следует теперь поразмыслить, а не передать ли дело следователю потверже характером.

— Мне ведь придется работать с Зацепиным, — виновато отозвался Вячеслав.

— Ладно, за молодостью лет прощаю вам минутную слабость. И хватит плакаться. Слушайте меня внимательно. Сегодня утром я доложил прокурору области о результатах обыска и вообще полностью ввел его в курс дела… — Сухарников интригующе помедлил.

Вячеслав затаил дыхание.

— Принято решение временно прикомандировать вас к нам.

12

Вершинин постарался выбросить из головы страхи и сомнения, как только переступил порог областной прокуратуры. Его мыслями моментально овладела предстоящая встреча с Корочкиным, которого он вызвал на вторую половину дня. Он попытался, мысленно представить его себе, но образ получился расплывчатым. В былые годы заядлый драчун, задира, дважды судился за грабежи, а сейчас хороший семьянин, рабочий, почти два года ничего компрометирующего. Впрочем, может, затаился и ждет Купряшина?

Вершинин заглянул к Сухарникову.

— Главное, не спеши и не нервничай, — наставлял его тот. — В душу ему постарайся заглянуть, сам встань на его место, легче понять будет. И главное, запомни — Корочкин не предполагает, зачем вызван, и наверняка ломает сейчас голову, перебирает свои грехи, но уж о том деле наверняка не думает — слишком глубокая старина. Этим и воспользуйся — ошарашь и глаз не спускай. Если причастен, обязательно выдаст себя. Пусть даже не скажет ничего, неважно, не сейчас, потом. Основное — сделай для себя правильный вывод.

Ровно в четыре в дверь постучали. На пороге появился крепкий, среднего роста молодой мужчина. Здоровенные грязно-черные ручищи неуклюже вылезали из коротких рукавов засаленного пиджака. Смотрел он настороженно.

— С отдела кадров к вам послали, — глухо откашлявшись, Корочкин протянул обрывок бумаги.

— Знаю, присаживайтесь, — Вячеслав указал на стул. — Фамилия, имя, отчество, год рождения? — Анкетные данные аккуратно ложились на страницы протокола допроса. — Судимы?

— Дважды, — с неожиданным вызовом бросил Корочкин.

— Вы почему нервничаете? — удивился Вершинин. — Обычный вопрос.

— Вам он обычный, — злость прорывалась в каждом ответном слове, — а для меня нет. С детства слышу: судим, судим, судим. Сейчас, думал, все, а вот — опять вызываете, жить не даете. Теперь чего нужно от меня? Сполна расплатился. — Руки его дрожали.

— Спокойно, Корочкин, спокойно. Никто, кроме вас, не виноват. Отсидели сколько заработали. — Он немного помолчал, дав тому успокоиться. — Зря вы так в штыки, Дмитрий Карпович, — как можно мягче добавил он, — мало ли зачем вы можете нам понадобиться.

— Известно зачем, не первый год замужем, — непримиримо отозвался тот. — Случилось что-нибудь, вот и прилепить мне хотите, а я, может, про старое забыл, вычеркнул все из памяти, работаю, семья как у всех.

— Знаю, Дмитрий Карпович, знаю, все знаю. И что работаете хорошо, и что народ в цеху относится к вам неплохо, и что семья у вас хорошая.

— А тогда зачем вызываете, почему во всем подозреваете?

Поведение Корочкина показалось Вершинину искренним. Вся его вспышка, злость, отчаяние при одном только упоминании о прежней жизни выглядели правдоподобными. Ему есть из-за чего беспокоиться. Он хочет стать другим, а ему не верят, он твердо решил не возвращаться к прежней жизни, а ему опять тычут — судим.

— Я ведь с вами не о сегодняшнем времени говорить хочу, — Вершинин отложил в сторону авторучку, — а о прошлом.

— О прошлом? — насторожился Корочкин. — Зачем? Прошлое мое известно. Первый раз отбывал малолеткой, освободился досрочно, второй отсидел от звонка до звонка. И теперь нет за мной больше ничего.

— Ничего?

— Нет, — ответил он, глядя прямо в глаза.

— Почему же все-таки вы Черного тогда выгородили? Ведь он был вашим соучастником, — сказал как о факте, не требующем доказательства, Вершинин.

— Вот вы о чем. Ну скрыл, — признался Корочкин. — Закладывать не хотелось. Чего за собой лишнего человека тащить? Да я ведь и сам тогда не в сознанку шел.

— Что так?

— По молодости лет. Считал, лучше будет, а вышло… дали на всю катушку.

«Ну спасибо тебе, — мысленно поблагодарил Вершинин. — По крайней мере теперь точно известно о знакомстве Купряшина с Черным. Ты легко признался в этом, зная, что Фильку не привлечешь за старое — время ушло, но для нас не это главное, для нас важен сам факт знакомства».

Скрывая торжество, он прикрыл ладонью глаза и некоторое время молчал. Подошло время разговора на главную тему.

— Окунево давно не посещали, Дмитрий Карпович?

— Давно. Нет там у меня никого. Мои померли, а так ездить только время попусту тратить.

— Почему же так? Неужели не хочется на родину съездить?

— Не хочется, — буркнул тот.

— А может, взять что-нибудь? Пушку, например, — рискнул Вершинин, доставая из ящика стола пистолет.

Какое-то время Корочкин не отрывал от оружия глаз, но потом с усилием отвернулся.

— Это не мой, — угрюмо пробормотал он.

— Тогда чей? Беды?

— Не знаю, — обронил он, помедлив с ответом дольше, чем полагалось в таком случае.

— Не знаете или не хотите говорить?

Корочкин промолчал.

— Как же так, Дмитрий Карпович? — укоризненно покачивая головой, Вершинин подбросил пистолет на ладони. — Неужто Лиду забыли?

Впоследствии он и сам не мог понять, в какой связи у него вырвались именно эти слова. Может быть, ощупывая необычную рукоятку оружия, он мысленно сопоставил ее форму с описанными в судебно-медицинском заключении телесными повреждениями, возможно, слова вырвались чисто интуитивно, но эффект их оказался неожиданным. Сильного здоровенного мужчину сначала, казалось, хватил паралич, лицо его побагровело, он не мог выдохнуть воздух из легких, а затем неожиданно рухнул на колени и, ухватившись серыми руками за край стола, невнятно забормотал:

— Я не убивал, я не убивал. Начальник, я не убивал.

— Встаньте, встаньте немедленно, — вскочил Вершинин.

С трудом ему удалось усадить Корочкина. Тело того сотрясалось мелкой дрожью. Зубы выбивали морзянку о край стакана с водой. Через несколько минут он немного успокоился. Тогда Вершинин повторил свой вопрос. Эффект оказался почти такой же.

Окончание в следующем выпуске.