— Ну что было, — насторожённо подобрался Леонид Петрович. — Что ты, Сергея не знаешь? Он юбку не пропустит, если под ней ножки соответственные, как собачка у каждого столбика задержаться готов! Да тут и обжёгся… Ты мне рубашку выстирала?
— А ты мне вчера стиральный порошок купил?
— Я? Да купил же, купил! — хлопнул себя по лбу Леонид Петрович. — Специально заехал, купил и в багажнике оставил, сейчас принесу.
Переодеваясь, она слышала, как хлопнула входная дверь, и, мурлыча несложный модный мотивчик, занялась лицом.
Успела привести в порядок, полюбоваться, подправить и опять полюбоваться. Потом вышла в комнату, где завтракали, снова взглянула на часы и села, нога на ногу, покачав головой осуждающе.
Замок в передней тихо щёлкнул, но муж оттуда не появлялся.
— Господи, где ты там? — Нина Георгиевна решительно вышла к нему.
Самохин стоял, прислонясь к вешалке, и прижимал к груди объёмистый пакет.
— Это столько купил? — изумилась она, всплеснув руками. Его лицо показалось ей болезненным, и она встревожилась. — Да что с тобой, сердце?!
— Посмотри, Ниночка…
Нетвёрдо ступая, он вошёл в комнату, развёл руки, и паркет мягко устлали выпавшие шкурки. Мех заиграл под солнечными лучами, и они оба не могли отвести от него глаз.
— Что это, Лёня?! Где ты взял? Когда?
— Сё… сейчас. Открыл багажник, а они тут, — пролепетал Леонид Петрович. — Лежали завёрнутые.
— Где тут? Где лежали?.. Откуда? Ты думаешь, я тебе поверю? — отбежав от него, закричала жена. — Ты угробить нас хочешь? Славику жизнь испортить? Ну нет!
Но когда он закрыл лицо руками и осел на стул — бросилась рядом на колени, затормошила, приговаривая:
— Прости, прости, Лёня, я, не подумав, брякнула, от испуга, Я ведь знаю тебя, знаю, что ты никогда… Верю, слышишь? Откуда только… Кто мог? Знаешь что: мы это выбросим куда-нибудь, поедем за город и выбросим!
— Как — выбросим? — отведя руки от лица, Самохин смотрел укоряюще. — Что ты говоришь? Они же есть, кто-то их подложил ко мне, а значит, имел цель… И про это должны знать те, кому положено. Я сейчас поеду… Минуточку посижу и поеду, И если ты хоть одной душе скажешь — смотри, Нина!
— Я не скажу. Я на работу не пойду, буду ждать тебя, — Нина Георгиевна заплакала. — Только ты сразу домой, если отпустят, или хотя бы позвонить попросись…
Комиссионный магазин фото- и радиотоваров, как обычно, открывался в одиннадцать, но уже к десяти вокруг него собралась разношёрстная публика.
Мальцев пришёл сюда в самом начале двенадцатого, со скучающим видом всё имеющего, интересующегося лишь экстратоваром человека прошёлся по отделам.
Разнообразная музыка наслаивалась одна на другую, поскольку страждущие опробовали и кассетную, и плёночную аппаратуру, проверяли транзисторные приёмники. Вскоре Мальцев выбрался из толкучки, образовавшейся вокруг новенького Устройства «Акаи», а от стены отделился плотный детина в больших квадратных очках со стёклами фиолетового цвета и басовито предложил:
— Канадский «хамелеон» нужен? Всего полтинник.
— Это тот, что на тебе? — приостановился Мальцев. — Проснись, внучок, это формы вчерашнего дня. Носи сам на здоровье.
И пошёл дальше, но опять приостановился, потому что лохматый Сева в неизменной джинсовой униформе подсунулся близко, сказал в никуда:
— Стерео-хром «Агфа», блоком в упаковке, интересует?
— Пожалуй, — согласился Мальцев. — Только пойдём отсюда на воздух. Там и поговорим.
Они порознь прошли сквозь толпившихся у магазина; завернув за угол, Мальцев закурил, опёршись о стену спиной. Вскоре появился Сева.
— Послушай, апостол сомнительных операций, меня вот что интересует, — Мальцев подождал, пока их минует компания юнцов, спешащих к ближайшему подъезду. — Как бы ты поступил, став владельцем очень большой партии мехов?
— Я бы на них спал, но спал плохо, — ответствовал Сева, не задумываясь. — Потому что если мех грязный, то деть его некуда… Будь я глупый и больной, то мог попытаться разбазарить по мелочи, через знакомых. Но я здоровый и умный, поэтому с таким делом не свяжусь, даже под угрозой произвести меня в участковые.
— Стало быть, что мне остаётся после того, как я сдуру согласился этот мех заиметь?
— Искать солидный выход на туда, — Сева неопределённо махнул рукой. — И прилежно молиться каждый вечер, чтобы всё обошлось… Кое-какие гости из чужих краёв рискуют вывозить ценности. Особенно если прикрыты неприкосновенностью.
— До чего приятно советоваться с умным человеком, — усмехнулся Мальцев, — Теперь ещё одно: меня интересует твоя тачка. Она где?
— Недалеко, у кафе. Надо подбросить? Могу вообще одолжить на время.
— Нет, только подбрось. Откуда у московского корреспондента вдруг взялась машина с ленинградским номером? — укорил Мальцев. — Подозрительно я стану выглядеть в глазах интересующихся мной людей.
— А такие наметились? — внешне безучастно поинтересовался Сева.
— Я не теряю иллюзии, что мной интересуются всегда, — отщёлкнул окурок Мальцев. — Пойдём к твоей стоянке. Об остальном ещё поразмыслим, пока совместно прокатимся.
Б. И. Томилин, он же Харитонов, он же Любецкий, одно время Боря Нырок, а теперь Боря Архитектор, в сопровождении конвоира шёл коридором управления. И не сразу можно было узнать в пожилом, покорёженном жизнью человеке того балагурящего, с которым в их первую встречу беседовал подполковник Бутырцев.
И Бутырцев почуял перемену, едва к нему ввели конвоируемого. Отодвинул бумаги, облокотился на стол.
— Садитесь. Вы просили встречи со мной. Я слушаю.
— Разговор будет простой: мне зазря гореть неохота, — сказал Томилин. — Хоть и наше дело сидеть, где укажут, а годочки стали с весом, тяжело государственные харчи отрыгиваются.
— Насчёт годочков согласен, — отозвался Бутырцев. — Каждый, кому к пятидесяти, по-своему их вес ощущает, а нам с вами больше.
— Оно и то-то! И получается, что столько лет берёгся, а теперь чуть не под вышку пойду из-за вонючих зверушек… Я того гада давно знаю!
— Кого? — быстро спросил Бутырцев. — Старика из Пассажа, да?
— Его. Годочков с четвертак в Казлаге вместе отбывали, ваша правда. Только он по другим статьям числился, за военные грехи… У немцев будто служил. Сам, конечно, кричал, что это ошибка, да я и тогда на веру не брал.
Подполковник обошёл стол, пододвинул себе стул, сел близко к Томилину.
— Слушайте, а вы не помните, под какой фамилией он тогда значился?
— Нет, не помню начисто. А гадать да врать не хочу.
— Врать нехорошо, — согласился Бутырцев и взял со стола из-под бумаги фотографию. — Он?
— Его хохотальник, точно. Я ещё в тот раз уличил, да по привычке в отказ вломился… Так думаю, что он сам тот складик заделал, а нас, как фрайеров, прокатил. Зря он со мной нехорошо обошёлся, когда бог есть — ещё встретимся!
— Вы сказали — «нас», — сразу поймал его на слове Бутырцев. — Почему вас, если вы были один?
— Потому что про Шмеля этому порчаку я брякнул. Он в серьёзных числился, Шмель, мы с ним на пути в Питер встренулись, полялякали и разбежались. Оставил он мне наводку на себя, про всякий случай, — Томилин смотрел на подполковника, говорил медленно, как бы доразмышляя в процессе разговора. — Когда с этим гадом в кабаке сидели, я сперва не соглашался и сдуру совет дал, чтобы он лучше Шмеля на это дело агитнул. Ну, после уломал он меня, под «Сибирскую», так ведь где Шмеля найти — я обмолвился!
Заметив, что Томилин несколько раз облизывал губы, Бутырцев встал, подойдя к столику, что стоял в углу, открыл бутылку «Нарзана», принёс со стаканом.
— Благодарю, — залпом выпил, утёр рот ладонью Архитектор. — Я нынче на койке всё прикидывал, кости ворочая… Он ведь как мог сделать, этот сторож подлючий? Меня навёл и Шмеля, скажем, навёл. Оставил шкурок с пустяк, остальное сам взял и ушёл с концами. Кто-то из нас по его расчёту обязательно на дело выходил! Значит, в случае чего, с нас и спрос, раз мы подучётники. Вспо-омнил я, как он всё напирал, чтоб я ровно в три на дело выходил… А когда Шмеля он на позже подначил? Мы и сшиблись, как псы на кости! Вот истинный крест, — Боря Архитектор расстегнул рубаху, под которой синело выколотое распятие, перекрестился. — Не хотел я чужой жизни вредить… Сами посудите: ну зачем мне своего грабить? Да ещё со Шмелём лоб в лоб стукаться! Не-ет, старик всё это обтяпал, верное слово. Его, гниду, ищите.
— А вы не предполагаете, Томилин, где он может укрыться?
— Вот не скажу… Знал бы — не утаил, верное слово, гражданин начальник! Даже признаю: по нашим захоронкам его бесполезняк нюхать, успел я на волю крикнуть, какой он мне подарок угадал.
— Успели, это я знаю. Та-ак… — поразмыслив, Бутырцев вернулся в кресло за столом. — Учтётся вам, Томилин, ваше заявление. Сейчас в соседнем кабинете другой товарищ всё запишет с ваших слов, а вы поточнее, поподробней всё изложите.
— Теперь темнить нечего, — поднимаясь, сказал Томилин. — В открытую я пошёл, такое моё решение.
Когда его выводили, в кабинет вошёл Таганцев и положил перед начальником лист протокола.
— Прямо сто пятьдесят шкурок? — прочитав, посмотрел на старшего лейтенанта Бутырцев. — Щедрее становятся наши партнёры, забеспокоились… Как он выглядит, волнуется, да?
— Очень, Николай Афанасьевич! Я на всякий случай даже врача пригласил: вдруг давление или с сердцем что.
— Правильно сделали. Попросите его сюда. Именно попросите, вежливо.
Таганцев вышел и очень скоро вернулся вместе с Самохиным.
— Здравствуйте; гражданин подполковник, — тихо сказал Самохин.
— Здравствуйте, товарищ Самохин, — улыбнулся Бутырцев. — Ждал я вас, Леонид Петрович, и рад видеть. Усаживайтесь,
— Ждали? Почему?.. Не понимаю.
— Сейчас, сейчас… Вот, — протянул изъятый у Томилина листок бумажки Бутырцев. — Тут записан ваш номер телефона?
— Да… мой. Но как он к вам попал? — изумился Самохин. — Почему?