— Просим вас повторить полет от двадцать пятого сентября. Метр в метр, секунда в секунду. Учтите, для дела это имеет весьма важное значение. Возможно это?
— Возможно-то возможно, хоть и прошло три недели. Правда, не вижу смысла в таком…
— Уверяю вас, смысл есть. Главное — повторить полет досконально. Как говорится, точка в точку!
Расправив плечи, пилот козырнул.
— Пора, — сказал он. — Время поджимает. До вылета оставалось минут десять.
Когда Бурский, Шатев и кинооператор разместились в кабине, майор шутливо спросил пилота:
— Ну как, подымет нас эта стрекоза?
— Еще как подымет! В прошлый раз, между прочим, тоже трое летели — врач и два санитара. Плюс-минус сто килограммов для моей стрекозы — не проблема. Как полетим — повыше, пониже?
— Точь-в-точь как двадцать пятого сентября. Набрав высоту, машина миновала турбазу «Здравец», а затем, держась метрах в ста над вершинами сосен, взяла курс на юг.
— Тот же курс? — беспокоился Бурский, наклонившись к плечу пилота.
— В точности, — не оборачиваясь, отвечал Манчо. — Главное, метеоусловия сходные. Вам повезло — такой же ясный, безветренный день…
— А скорость?
— Как и тогда, двести километров в час. За три минуты десять кэмэ — вжик! Пятьдесят пять метров в секунду. Идем почти на пределе. Мы тогда спешили — пострадавший, говорят, истекал кровью.
— Как же вы, если не секрет, запомнили курс?
— Очень просто. Сперва на звонницу Старой Церкви, а над ней довернул пятнадцать градусов к западу. Церковь скоро покажется.
Бурский кивнул оператору, и тот застрекотал камерой, направив ее раструбом вниз. Лес внизу не кончался. Справа показалось асфальтированное шоссе. Там, где оно сворачивало в сторону, стала видна двухэтажная постройка под серой крышей.
— Старое лесничество, — объяснил пилот. — Скоро и курорт покажется.
Бурский напряженно следил за движением минутной и секундной стрелок. Он сверил часы в полдень с радиосигналом астрономической обсерватории. Сейчас они показывали 14 часов 19 минут 12 секунд.
Появилась дача, правее — трехэтажная гостиница, а слева по курсу — церквушка со звонницей. Бурский принялся считать вслух:
— Двенадцать. Одиннадцать. Десять. Девять… Когда пролетели над звонницей, вертолет немного занесло влево, к западу.
На полянах и в гуще леса мелькали дачки.
— Пять. Четыре. Три. Два. Один. Ноль! — возбужденно воскликнул Бурский.
Желая подстраховать оператора, Шатев нацелил вниз объектив старого своего «Пентакона» и при счете «Ноль!» щелкнул затвором. В этот миг внизу проплыла двухэтажная дача с бревенчатыми стенами, а затем снова, без конца и края, потянулся лесной массив.
— Кажись, не промахнулись! — проговорил Шатев.
— Нормально, — ответил Бурский и махнул оператору, чтобы прекратил съемку.
— Дальше лететь куда? — спросил пилот. — На ту же поляну к дровосекам?
— А как вы потом возвращались в Пловдив?
— Вдоль русла Сухой реки. Там болтанка меньше.
— Тогда возвращайтесь на вертодром.
— Минутку! — вмешался Шатев. — По-моему, ни к чему нам снова пролетать над этой роскошной дачкой.
— Ты прав.
Через четверть часа летели уже над Пловдивом. Перед посадкой Шатев шепнул пилоту:
— Слушай, Манчо. Постарайся до конца года молчать о нашем путешествии. Чтоб даже во сне не проговорился, ладно?
— Я во сне в другие места летаю, — улыбнулся Манчо и лихо заложил крутой вираж.
Из кабинета начальника вертодрома Бурский поспешил связаться с полковником Цветановым. Доложил обстановку, спросил, ехать ли немедленно к двухэтажной даче (на машине это займет не больше часу) или навести сначала необходимые справки, сориентироваться…
— Какие еще справки? В чем ориентироваться? — удивился полковник. — Может быть, никаких справок и не понадобится. И пилот мог ошибиться на несколько секунд, и Кандиларов, если это его записка… Надо пока только присмотреться к даче. Действуйте согласно обстановке, но будьте осторожны. Не спугнуть бы птичку!
Сразу после напутствия полковника Бурский позвонил Лилкову, который вскоре присоединился к группе.
— Он может оказаться нам полезным, — словно в оправдание, сказал Бурский Шатеву. — Все-таки местный, знает тут каждую кочку.
Капитан деликатно промолчал. А минут через пять Лилков, тяжело дыша, втиснулся на заднее сиденье их машины.
Ни на минуту не смолкая, Лилков принялся восхищаться всем подряд: дорогой (недавно дотянули асфальт до самого курорта), Родопами (лучшие горы в Европе, а может, и в мире), дивными окрестностями Старой Церкви (сюда стекаются истинные любители природы — в отличие от снобов, предпочитающих Пампорово). Затем Пухи перешел к всевозможным историям из журналистской практики, большей частью невероятным. Рассказал о несуразных фразах, об опечатках, в которых повинны бывают наборщики (известна их страсть к пикантным словечкам: заменил всего одну букву в слове — и скандал, а виноват журналист).
Время от времени Бурский и Шатев вежливо улыбались остротам Лилкова, занятые своими мыслями. Кинооператор на переднем сиденье, кажется, задремал. Когда цель поездки была уже близка, Бурский дотронулся до плеча Пухи.
— Послушай, — сказал он серьезно, — если питаешь иллюзии, что мы пригласили тебя прошвырнуться на лучший в Европе, а может, и в мире курорт, ты глубоко ошибаешься.
— Кстати, об этом курорте я вам такое расскажу! — мигом переключился Лилков, но Бурский перебил:
— После. А сейчас слушай. Возле Старой Церкви, на даче, кажется, совершено тяжкое преступление.
— Тот — ну, который в пещере? — смекнул Пухи.
— Похоже. Пока это лишь подозрение. Надо действовать так, чтобы не вызвать подозрений, понял? Думаю, мы сойдем за съемочную группу. Я, допустим, сценарист… Ники — помощник режиссера, кинооператор у нас настоящий. А ты — ты якобы режиссер. Согласен?
— Стоп. Не пройдет. Сторожем курортных дач работает Иван, мой старинный приятель. Он меня знает как облупленного.
— Тогда ты будешь сценаристом, а я — режиссером. И запомни: мы подыскали натуру для фильма из жизни партизан. Надо присмотреть дачу, на которой будет скрываться от жандармов раненый, отставший от партизанского отряда. Время действия — осень сорок третьего… Впрочем, не мне тебя учить, ты и сам фантазер классный. Главное, палку не перегни, не переиграй. Ясна задача?
Пухи молча кивнул, проникаясь серьезностью предстоящей операции.
Вдали уже показался отель «Горицвет», ближайшее к шоссе курортное здание.
— Знаешь, — сказал он Бурскому, — можно обосноваться здесь. Переночуем, обговорим все в деталях. А там и мой Иван заявится — он ежевечерне причащается тут в ресторане.
— Что скажете, ребята? — обернулся к коллегам Бурский.
Машина остановилась. Шофер пошел умываться к чешме, звонкая струя воды, вытекающая из железной трубы, одна нарушала обступившую их тишину.
— Согласны. Ох, благодать! — воскликнул Шатев, оглядываясь вокруг.
— А воздух, воздух — хоть с хлебом его ешь, как сказал поэт… Только вот найдутся ли свободные номера? — засомневался оператор.
— Я же вас предупредил, что здесь не Пампорово со всякими там гранд-отелями, саунами и кегельбанами. Это местечко называлось когда-то Карабалкан, а после свержения османского ига стало Чернатицей. Бьюсь об заклад, что сейчас, не в сезон, в «Горицвете» все номера пустуют. На горячую ванну или хотя бы на душ не рассчитывайте. И туалет — а точнее, нужник — один на всех, вон он в сторонке виднеется. Так что добро пожаловать!
Ресторан был закрыт, зато все комнаты — действительно свободны и даже не заперты. Дежурного не было, и Лилков щедро выделил каждому по отдельному номеру. Разместившись, вся группа, оставив шофера (у машины забарахлил мотор), двинулась по направлению к даче.
— Погуляли, водички горной испили, вот и взыграл аппетит, — говорил Шатев. — Интересно, что будет в ресторане на ужин…
— Котлеты, — ответил Лилков. — А на гарнир фасоль. Круглогодичное меню бай Янко, он здесь сразу в трех ипостасях — и повар, и официант, и хозяин гостиницы. По части напитков тоже не ожидайте чудес — красное вино да ментовка, ничего иного здешние лесорубы не употребляют.
Солнце склонялось к верхушкам деревьев, неподвижно замерших в полном безветрии. Даже птицы умолкли. Сквозь темные стволы и золото листвы показались наконец бревенчатые стены двухэтажного добротного дома.
Отсюда, с земли, местность выглядела незнакомой, но Бурский еще издалека заметил «свою» дачу и, когда приблизились к ней, сказал:
— Вот это дом так дом.
Лилков, взглянув на приятеля подозрительно (не очередной ли розыгрыш?), подключился.
— Значит, здесь? Правильно сориентировались. Эта дача принадлежала господину Кондюкову, богачу, белоэмигранту, в тридцатые годы он был тут лесопромышленник известный. Ворочал большими делами… Да-а-а, его дачка вполне годится для моего сценария. Когда-то у нее даже собственное название было — «Горный цветок», помню, табличка висела — и на ней буквы славянской вязью. И не дачей звалась, а виллой.
— А до Кондюкова чья она была? — спросил Бурский.
— Он ее построил для молоденькой любовницы. А сам уже был полупарализованный старик. Вот отгрохал дворец, верно? Как видите, размах купеческий.
— Он еще жив? — наивно поинтересовался оператор.
— Кто, Кондюков? Да ему перевалило бы за сотню.
Нет, скончался еще во время войны. А дача с тех пор переходила из рук в руки.
— Кто теперь владелец? — спросил Бурский.
— Это знает Иван.
Они спокойно осмотрели и сфотографировали красавицу-дачу со всех сторон. Ставни на окнах закрыты, на двери висел замок.
— Когда строили, — продолжал Пухи, вжившийся в роль сценариста, — господин Кондюков позаботился о глубоком погребе, чтобы хранить там вина. Конечно, не ментовку и наше красненькое, а шампанское, мозельское, французский коньяк. Хорошо бы показать погреб в моей картине, да жаль, он давно пуст!..
Возвращаясь в отель, они еще издали почувствовали запах жареного мяса, и Шатев, ускорив шаг, воскликнул, что готов съесть сразу пять котлет.