Первый синдикат в списке Лукаса состоял из восьми человек, трое из которых во главе с Филипом Фрайерли зарегистрированы как владельцы.
— Нам надо расследовать не зарегистрированных владельцев, — сказал я, — а всех остальных.
Мы ехали на моей машине через Кент в Танбридж-Уэллс, родной город некоего Питера Реммилиза, который являлся, как сказал Лукасу Уэйнрайту его осведомитель, фактически инициатором всех четырех сомнительных синдикатов, хотя его имя нигде не фигурировало.
— Мейсон, — сказал я как бы между прочим, — подвергся нападению и был брошен на улице в Танбридж-Уэллсе, потому что его сочли мертвым. Чико, ты не хочешь вернуться обратно?
— У тебя дурные предчувствия?
Помолчав, я ответил «Нет» и быстрее, чем нужно, сделал крутой поворот.
— А этот Рэммилиз, — сказал Чико. — Что это за человек?
— Я его не знаю, но много слышал о нем. Он фермер, но нажил кучу денег на махинациях с лошадьми. Жокейский клуб не желает, чтобы он стал зарегистрированным владельцем, и на многие ипподромы его вообще не пускают.
Найти ферму Питера Рэммилиза не составляло труда. Мы увидели большой жилой дом, современный деревянный блок конюшен и огромный амбар.
Ни души. Мы вышли из машины. Не успели сделать несколько шагов в сторону дома, как из дверей амбара во двор выбежал мальчуган лет семи и остановился перед нами, запыхавшись.
— «Скорая» приехала?
Он посмотрел мимо меня, на мой автомобиль, и его Мордашка скривилась от разочарования. Слезы текли по его лицу.
— Что случилось? — спросил я.
— Я вызвал «Скорую»… уже давно.
— Мы можем помочь, — сказал я.
— Там мама, — произнес он. — Она лежит и не просыпается.
— Идем, покажи нам.
Это был крепыш с каштановыми волосами и карими глазами, Он побежал к амбару, и мы, не теряя времени, пошли за ним. Войдя внутрь, мы сразу поняли, что это не обыкновенный амбар, а закрытый манеж для верховой езды размером примерно двадцать метров в ширину и тридцать пять в длину. Свет проникал через крышу. Пол от стены до стены был покрыт толстым слоем коричневых стружек, которые пружинили и поглощали звуки, — здесь удобно было объезжать лошадей.
По манежу вкруговую скакали лошадь и пони. На стружках, скрючившись, лежала женщина.
Мы с Чико подбежали к ней. Женщина была довольно молода. Она лежала на боку, лицом вниз, без сознания. Дыхание едва угадывалось, но пульс бился сильно и ритмично.
— Сходи позвони еще раз, — сказал я Чико.
— А не перенести ли ее?
— Нет… вдруг у нее перелом.
Он повернулся и побежал к дому.
— Она жива? — с тревогой спросил малыш. — Бинго встал на дыбы, она упала, и, по-моему, он ударил ее по голове.
— Тебя как зовут?
— Марк.
— Так вот, Марк, насколько я могу судить, у твоей мамы все будет в порядке. А ты молодец, смелый мальчик.
Я опустился на колени возле его матери и убрал ее волосы со лба. Женщина слегка застонала, и веки ее дрогнули. Она начинала приходить в себя. Мальчик, видимо, успокоился и с готовностью рассказал мне, что его папа уехал до завтрашнего утра, и на ферме остались только они с мамой.
Чико вернулся и сообщил, что «скорая» выехала. В то время как он с Марком оберегали пострадавшую, я одну за другой поймал лошадей и привязал их вожжами к кольцам, вделанным в стену.
«Скорая» приехала, но Марк снова разволновался, когда санитары погрузили его мать в машину и собрались уезжать. Он хотел ехать с ней, но санитары не соглашались взять его одного. Я сказал Чико:
— Отвези его в вольницу… Езжай следом за «скорой». А я осмотрю дом. Его отец не вернется до завтрашнего дня.
— Весьма удобно, — иронически заметил он, посадил ребенка в мою машину и выехал на дорогу.
Я вошел в дом через отпертую дверь так уверенно, как будто был приглашен. Ничего не стоит войти в клетку тигра, когда тигр отсутствует.
Это был старый дом, полный всевозможных дорогих украшений, которые меня просто угнетали. Яркие ковры, огромная стереосистема, настольная лампа в виде золотой нимфы и глубокие кресла, обитые материей в черных, и блекло-зеленых зигзагах.
Нарочитый порядок в кабинете заставил меня остановиться и задуматься. Ни один из торговцев лошадьми, с которыми я когда-либо сталкивался, не складывал свои гроссбухи и бумаги такими аккуратными прямоугольными стопками. А сами гроссбухи, когда я их раскрыл, содержали записи буквально до сегодняшнего дня. Я осмотрел ящики столов и картотечные шкафчики, стараясь оставить все в первоначальном виде, но не обнаружил ничего, кроме демонстрации честности. Ни один ящик или шкаф не был заперт. Похоже, подумал я цинично, что все это декорация, сооружения, чтобы сбить с толку налоговых инспекторов. Подлинные записи, если он вообще их вел, возможно, спрятаны где-то вне дома.
Я поднялся наверх. Та же немыслимая аккуратность в каждом ящике и шкафу, даже в корзине с грязным бельем, где лежала аккуратно сложенная пижама. Ни сувениров, ни старых книг, ни даже фотографий, за исключением фото Марка верхом на пони.
Я осматривал дворовые строения, когда вернулся Чико. Никаких домашних животных, кроме семи лошадей на конюшне и двух в манеже. Никаких признаков занятий сельским хозяйством. Я пошел навстречу Чико и спросил его, куда он дел Марка.
— Медсестры пичкают его булочками с вареньем и пытаются дозвониться до его папаши. Мать пришла в себя и разговаривает. Как твои успехи? Ты поведешь машину?
— Нет, веди ты. — Я сел рядом с ним. — Этот дом — самый подозрительный образчик полного отсутствия каких-либо данных о прошлом.
— Даже так?
— Угу, И ни малейшего намека на связь его хозяина с Эдди Китом.
— Значит, зря съездили.
— Марку повезло.
Имение Хайалейн-парк имело величественный вид. Двери дома открывались для публики всего несколько раз в году, но территория парка постоянно сдавалась в аренду для проведения ярмарок, гастролей цирка и празднеств. Я заплатил за вход у ворот и припарковал машину на оцепленной веревкой стоянке. За мной въезжали другие машины к становились впритирку с моей.
Позади меня послышался голос:
— Это он?
Я обернулся и увидел в узком пространстве, между моим автомобилем и соседним, мужчину, которого я не знал, и знакомого мне мальчика.
— Да, — ответил мальчик очень довольный. — Привет!
— Привет, Марк, — сказал я. — Как поживает твоя мама?
— Я сказал, папе, что вы приезжали. — Он поднял глаза на мужчину, стоявшего рядом.
— Он описал вас, — проговорил мужчина. — Вашу руку и то, как вы умеете обращаться с лошадьми… Я быстро догадался, о ком он говорит, — его лицо и голос были жестки и в то же время осторожны, в них отражалось состояние, которое я теперь научился распознавать: нечистая совесть перед лицом неприятностей. — Мне не правится, что вы суете нос в мои дела.
— Вас не было дома — ответил я кротко.
— Да, и мальчик оставил вас там одного.
Это был жилистый человек лет сорока, на котором крупными буквами были начертаны дурные намерения
— Я и вашу машину узнал, — гордо заявил Марк. — Папа говорит, что я умный.
— Дети наблюдательны, — ехидно сказал отец,
— Мы ждали, пока вы не вышли из дома, — объяснил Марк. — И ехали вслед за вами всю дорогу. — Он сиял, приглашая меня включиться в увлекательную игру. — Это наша машина рядом с вашей. — Он похлопал по темно-бордовому «даймлеру». — Папа обещал, — продолжал весело щебетать Марк, — показать мне здесь все, пока наши друзья покатают вас на нашей машине.
Отец сердито покосился на мальчика — он не ожидал, что тот так сразу все выложит, но Марк, не заметив его взгляда, смотрел куда-то позади меня. Я обернулся. Между моей машиной и «даймлером» стояли двое. Рослые неулыбчивые типы с литыми мускулами. Кастеты и башмаки с подковками.
— Садитесь в машину, — сказал Рэммилиз, кивнув не на мою, а на свою. — Через заднюю дверцу.
Как бы не так, подумал я. Что он, принимает меня за сумасшедшего? Я слегка нагнулся, как бы повинуясь, по вместо того, чтобы открыть дверцу, обхватил Марка правой рукой, поднял и побежал. Рэммилиз закричал. Личико Марка рядом с моим было удивленным, но смеющимся. Я пробежал шагов двадцать, неся его, потом опустил на землю, двинулся от автомобилей в сторону толпы в центре ярмарки.
Проклятье, выругался я про себя. Это была своего рода засада, которая могла сработать, если бы не Марк. Один удар по почкам, и я оказался бы в машине прежде, чем успел бы перевести дыхание. Но им нужен был Марк для того, чтобы опознать меня. Хотя им было известно мое имя, в лицо они меня не знали.
Я приблизился к арене, где ребятишки на пони преодолевали препятствия, и обернулся. Бандиты продолжали преследование.
Я шел, огибая круг, натыкаясь на детей, когда оборачивался, и все время видел позади себя тех двоих.
Они не похожи на наемников, которых подослал Тревор Динсгейт, подумал я. Те были неуклюжие, помельче, менее профессиональны. Эти выглядели так, как будто такого рода работа была для них постоянным источником заработка, и, несмотря на относительную безопасность, на то, что в крайнем случае я мог выйти на арену и закричать «помогите!», в них было что-то устрашающее. Наемным головорезам обычно платят по времени. Эти двое, похоже, принадлежали к категории, которая находится на окладе.
Я зашел в балаганчик, где показывали фильм об овчарках. Выйдя оттуда, я не увидел своих преследователей, повернул и тут заметил, что один из них вернулся и идет в мою сторону, внимательно осматривая каждую палатку. У него был обеспокоенный вид. Через секунду он обнаружит меня… Я торопливо огляделся и понял, что стою перед входом в шатер гадалки. Проем входа закрывал занавес из черных и белых пластиковых лент, за которыми виднелась неясная фигура. Я сделал четыре быстрых шага, раздвинул ленты и вошел. Мой преследователь прошел мимо, мельком глянув на шатер гадалки. Он смотрел вперед — значит, не видел, как я вошел. Зато гадалка меня хорошо видела, и для нее я означал заработок.