— Инки Пул? — спросил я у него, когда он проехал в шести футах от меня.
— Он самый. Будьте осторожней. Вы стоите на трассе.
Джордж начал отправлять своих наездников небольшими группами, а я вернулся обратно и встал поодаль.
В этот момент на большой скорости подъехал «ягуар» и резко затормозил. Из него вышел Тревор Динсгейт. Он был в строгом костюме, выделяясь этим из толпы присутствующих и олицетворяя новую породу светского человека с изысканными манерами, уже известного в Сити и заискивающего перед знатью.
— Привет, — сказал он, заметив меня. — Мы виделись в Кемптоне… Не знаете ли, где лошади Джорджа?
— Вон там, — показал я рукой. — Вы как раз вовремя.
Он направился к Джорджу. На руке у него болтался бинокль.
Джордж односложно поздоровался и, видимо, посоветовал ему следить за тренировочным галопом вместе со мной, потому что Динсгейт тут же вернулся и встал рядом.
— Джордж сказал, что обе мои лошади — в первой цепочке и что вы скажете мне, хорошо ли они скачут. Вот нахал! Что у меня, своих глаз нет?
Четыре лошади выходили на стартовый круг. Тревор Динсгейт направил на них бинокль. Темно-синий костюм в тонкую красную полоску, ухоженные руки, золотые запонки, перстень с ониксом, как прежде.
— Которые из них ваши? — спросил я.
— Обе гнедые. Та, что с белыми чулками, — Пинафор. Другая — так, ничего особенного.
По сигналу Джорджа лошади галопом поскакали в гору, Пинафор с легкостью обошел всех, а «ничего особенного» соответствовала оценке своего владельца. Тревор Динсгейт со вздохом опустил бинокль.
— Все ясно…
Он снова приложил к глазам бинокль, направив его на более близкий к нам объект: цепочку, которая делала круги. Судя по тому, как Динсгейт держал бинокль, он навел его не на лошадей, а на наездников. Он задержал взгляд на Инки Пуле. Потом опустил бинокль и стал наблюдать за Три-Нитро невооруженным глазом.
— Осталась ровно неделя, — сказал я.
— Жеребец — прямо картинка.
Я полагал, что он, как и все букмекеры, был бы счастлив, если бы фаворит проиграл на скачках, но в его голосе слышалось лишь восхищение великолепной лошадью. Три-Нитро, в свою очередь, занял исходную позицию и по сигналу Джорджа стартовал с двумя другими в обманчиво быстром темпе. Я отметил, что Инки Пул сидел в седле спокойно и показывал такой класс верховой езды, за который стоит платить в десять раз больше.
Три-Нитро прошел всю дистанцию без малейших усилий и поднялся на верхушку холма настолько легко, что казалось, будто он может взять подъем еще раз шесть и даже не заметить этого.
Впечатляюще, подумал я. Можно было считать, что победа на скачках на приз «Две тысячи гиней» у Каспара в кармане.
Закончив тренировку, лошади спустились с холма и присоединились к цепочке, все еще скакавшей по кругу. Рабочие жокеи пересаживались на других лошадей и галопом поднимались в гору.
Я не сводил глаз с Инки Пула, который четыре раза поднялся в гору и теперь шел к своей машине с угрюмым видом.
— Инки, — окликнул я его, подходя сзади. — Вы галопировали на Три-Нитро… просто классно.
Он мрачно глянул на меня
— Мне нечего сказать.
— Я не корреспондент.
— Я знаю, кто вы. Видел вас в деле, на скачках. Кто же вас не видел? — добавил он недружелюбно, почти насмешливо. — Что вы хотите?
— Что вы скажете о Три-Нитро, если сравнить его с Глинером?
Он расстегнул «молнию» на кармане, достал ключ от машины.
— С Глинером было так же, когда вы ездили на нем за неделю до скачек на приз гиней? — спросил я.
— Я не хочу говорить.
— А как насчет Зингалу? Или Бетезды?
Он открыл дверцу машины, сел на водительское место, помедлив лишь настолько, чтобы бросить на меня враждебный взгляд.
— Отвяжитесь, — сказал он. Захлопнул дверцу, включил зажигание и рванул вперед.
Когда я вернулся, Чико уже сидел в столовом зале пивной, обхватив голову руками.
— Возвращаюсь в Лондон, — сообщил я. — А ты не мог бы здесь остаться? — Я достал фотоаппарат из кармана. — Вынь пленку и отдай ее проявлять. Если можно, к завтрашнему дню. Тут несколько снимков Три-Нитро и Инки Пула. На некоторых лошадях Джорджа Каспара сегодня утром ездили девушки, — сказал я, — посмотрим, может, тебе удастся найти подход к девушкам.
— Это выходит за рамки служебных обязанностей. — Тем не менее глаза его прояснились. — А о чем спрашивать?
— Ну, например, кто седлает Три-Нитро для тренировочного галопа и каким будет распорядок дня в конюшнях с сегодняшнего дня до будущей среды, Я вернусь в пятницу вечером, чтобы посмотреть субботний галоп. Они обязательно выведут Три-Нитро на тренировку в субботу. И дадут ему большую нагрузку, чтобы довести его до полной готовности.
Потом я позвонил Розмари и снова назвался мистером Барнсом.
— Я не могу говорить. У нас гости.
— Тогда послушайте, — сказал я, — Постарайтесь уговорить Джорджа изменить распорядок, когда Три-Нитро выведут на галоп в субботу. Например, сменить жокея. Не посылать с ним Инки Пула.
— Не думаете же вы… — воскликнула она на высокой ноте и оборвала фразу.
— Я ничего не знаю, но если Джордж полностью изменит распорядок, будет меньше возможностей для махинации. Я буду следить за галопом. Но хотелось бы, чтобы вы разрешили мне поговорить с Джорджем.
— Нет. Он разозлится. Извините, но мне надо идти. — В трубке раздался треск. Я подумал, что, может быть, Джордж прав и его жена действительно неврастеничка.
Я отправился в Жокейский клуб на Портмен-сквер, где должен был встретиться с Лукасом Уэйнрайтом. Хотя я получил от него неофициальное задание, оно все же было достаточно официальным, чтобы он пригласил меня к себе в кабинет. Как выяснилось, бывший старший инспектор полиции Эдди Кит уехал в Йоркшир, чтобы провести проверку на допинг, а остальным не было дела до моего визита.
— Я приготовил вам все папки, — сказал Лукас. — Здесь доклады Эдди Кита о синдикатах и кое-какие данные о прохвостах, которых он покрывал.
— Тогда я начну. Могу я взять их с собой или вы предпочитаете, чтобы я просмотрел их здесь?
— Лучше здесь, — сказал он. — Моя секретарша, насколько мне известно, большая поклонница Эдди. Лучше не привлекать ее внимания
Он предоставил мне стол у стены, удобное кресло и яркую лампу, и в течение часа я читал и делал выписки.
Когда я закончил, Лукас спросил:
— Вы выписали все, что хотели?
— Пока только половину. Вы можете мне дать еще часок?
— Да, но… Видите ли я хочу быть с вами честным… Я, пожалуй, сообщил вам не все факты, — признался он.
— Тогда сообщите мне их.
— Я уже посылал человека проверить два синдиката. Шесть месяцев назад. До того, как их проверял Эдди.
— И каков был результат?
Он откашлялся.
— Человек, которого я послал, — его фамилия Мейсон… Мы так и не получили его доклада, потому что на него напали на улице до того, как он мог его подготовить.
— Что значит — напали? — спросил я, — И кто напал?
— Никто не знает, кто на него напал. Его обнаружил на тротуаре какой-то прохожий, который и вызвал полицию.
— Но разве вы… не расспросили его… Мейсона?
— Он… э-э… полностью так и не оправился, — сказал Лукас с сожалением. — Его, видимо, несколько раз ударили по голове. На теле остались следы побоев. Мейсон до сих пор в больнице. И навсегда останется там. Он превратился в идиота… и к тому же ослеп… Полиция считает, что Мейсона пытались убить.
Он откинулся на спинку кресла с таким видом, словно выполнил неприятную обязанность. Долг джентльмена.
— Ясно, — сказал я. — Какие синдикаты он проверял?
— Первые два из тех материалов, что я вам дал.
— И вы считаете, что кто-то из членов синдиката способен прибегнуть к насилию, чтобы выпутаться из трудного положения?
— Возможно, — признался он огорченно.
— Так что же мне надо расследовать — возможную нечистоплотность Эдди Кита или покушение на убийство Мейсона?
После паузы Лукас ответил:
— Пожалуй, и то, и другое.
Наступало долгое молчание. Наконец я сказал:
— Вы отдаете себе отчет в том, что, послав мне записку на скачках, встретившись со мной в чайной комнате и пригласив сюда, вы не оставили сомнений в том, что я работаю на вас?
— Но ведь это может быть совсем другая работа.
— Но после того, как я появлюсь в синдикатах…
— У меня, конечно, не будет претензий, — сказал он, — если после того, что вы узнали, вы не захотите… э-э…
Я вздохнул.
— Лучше расскажите мне подробнее о Мейсоне. Куда он ездил и с кем встречался. Все, что вы можете припомнить.
— Мне практически ничего не известно. Вскоре после того, как Мейсон уехал, нам сообщили, что он подвергся нападению. Полиция не смогла установить, где он побывал, а все члены синдикатов клянутся, что в глаза его не видели. Дело, конечно, закрыто, и шесть месяцев спустя никто им не интересуется.
Я покинул Жокейский клуб без четверти шесть и направился и себе.
К дому я подъехал на такси, но не смог остановиться перед парадным, потому что там стояла темная автомашина.
Я лишь мельком взглянул на нее — и допустил ошибку. Как только подошел к ней и повернул к парадному, ближайшая ко мне дверца открылась.
Двое мужчин, одетых в темное, выскочили из нее и схватили меня. Один ударил меня по голове чем-то тяжелым, а другой набросил на меня что-то типа лассо из толстой веревки, связал руки и обмотал грудь. Вдвоем они засунули меня, как мешок, на заднее сиденье и завязали глаза какой-то тряпкой.
— Ключи, — раздался голос. — Скорей. Нас никто не видел.
Я почувствовал, что они роются в моих карманах. Звякнули ключи, я начал приходить в себя и сопротивляться — это была чисто рефлекторная реакция.
После этого мне прижали к носу и ко рту мерзко пахнущий тампон. Я потерял сознание.
Придя в себя, я понял, что лежу на соломе. Поначалу мне померещилось, что я упал с лошади, хотя и не мог вспомнить, с какой и на каких скачках.