о повесткой бессмысленно — не придет. Или вообще уедет из Сухуми. Ищи потом его, свищи... Приводом тоже нежелательно. Если Люка обидится, ничего не скажет.
— Что же остается?
— Звонить по всем возможным телефонам. Если застану, постараюсь уговорить. Важно, чтобы он не очень испугался.
Габелая снял трубку городского телефона. Начал методично набирать номера. Похоже, полковник в самом деле хорошо знал места, где можно найти Рогаву. После нескольких безуспешных попыток выяснить, где сейчас Люка, товарищ Рогава, Ларион или Ларион Гизоевич, и, наконец, услышав очередной отзыв, Габелая вдруг сказал заговорщицки:
— Люка, никак ты? Угадай, генацвале... Голос знакомый? Знакомый, знакомый. Габелая беспокоит. Помнишь такого? Точно, Заурбек Владимирович, Бандер, бандер[6], все правильно. Да нет, батоно Ларион, ничего не случилось. Послушай, какая академия[7]? Сейчас объясню, зачем звоню. Надо встретиться. Для короткого разговора. Совсем короткого. Объяснить не могу. Знаю, не привык к нам приходить. Если хочешь, можем встретиться где-нибудь в городе. Но пойми сам: еще неизвестно, где мы спокойней поговорим — в городе или у меня. В городе нас могут увидеть. А здесь — скажешь, вызывали. Нет, на завтра нельзя. Только учти, Люка, об этом тебя прошу я, Заурбек Габелая. Да никто на тебя не гонит шары[8]. Честное слово. Максимум минут на двадцать. Второй этаж, седьмая комната. Скажешь, ко мне, тебя пропустят. Минут через сорок? Хорошо, договорились. Жду. — Габелая положил трубку. — Думаю, придет. Ссориться со мной ему невыгодно. — Услышав гудок селектора, нажал кнопку: — Да?
Голос секретарши сказал:
— Заурбек Владимирович, проводник здесь.
— Пусть заходит. Мы ждем.
Первые ответы проводника сводились примерно к следующему: он, Шарабидзе Родион, действительно вышел на работу вечером 10 июля. Вместе с напарником Майсуром Челия они должны были обслуживать рейс Сухуми—Москва. Никаких особых происшествий в рейсе не было. В Москву прибыли, опоздав всего на двадцать — двадцать пять минут, точно он не помнит. Наконец Рахманов задал вопрос по интересующей его теме:
— Десятого июля в ваш вагон должен был сесть мужчина лет шестидесяти, одетый в синюю куртку с металлическими пуговицами и серые брюки. Пассажир с черным чемоданом. Вы помните этого пассажира?
— Очень хорошо помню. Он ехал в купе один. Поэтому я его и запомнил.
— Он объяснил, почему один занимает целое купе?
— Объяснил. Сказал, он человек больной и пожилой. Поэтому специально взял два билета, чтобы его никто не беспокоил.
— Его действительно никто не беспокоил? Не подсаживался? Или, может, кто-то вызывал в коридор?
— Насколько я помню, нет. Пассажир почти все время сидел в купе. Вечером десятого я подал ему чай. Одиннадцатого днем Челия, мой напарник, по просьбе пассажира сходил в ресторан за едой. Вечером одиннадцатого и утром двенадцатого я снова подал ему в купе чай. Все. Больше мы его не беспокоили.
— В Москве этого пассажира кто-нибудь встречал?
— Никто. Я никого не видел. Он вышел, и все.
— С чемоданом? Тем же самым?
— Да, с чемоданом. Тем же самым.
— В пути этот пассажир разговаривал с вами или с напарником?
— Нет.
— Пожалуйста, опишите внешность этого пассажира. Волосы, глаза, нос, рот, подбородок. Какого он роста, какой комплекции.
— Волосы седые, редкие. Зачесаны набок, чтобы прикрыть лысину. Глаза голубые. Нос такой, если можно так сказать, бугристый. Рот и подбородок вроде обычные. Рост — выше среднего. Вообще, солидный такой человек. Внушительный.
— Особые приметы? Родинки, родимые пятна? Шрамы, рубцы?
— Особые приметы? — Шарабидзе задумался. — Нет, родинок у него не было. А вот шрамы... По-моему, вот здесь, под подбородком, у него был рубец. Такой, чуть заметный. Розоватый.
— С какой стороны был этот рубец? С правой? С левой?
— Сейчас. Он сидел по ходу поезда... Рубец был с ближней стороны. Значит, с правой. Да, с правой.
Это показание Шарабидзе было важно, потому что подтверждало показание Азизова. Задав еще несколько вопросов, Рахманов понял: ничего ценного проводник ему больше не скажет. Прочитав протокол и подтвердив свои показания подписью, Шарабидзе ушел. Почти тут же секретарша сообщила о появлении Люки.
Внешне Ларион Рогава был типичным хозяином жизни: высокий, голубоглазый, с ежиком русых волос, одетый в обтягивающий мускулистый торс тонкий серый свитер и модные брюки.
Войдя, Люка прежде всего настороженно посмотрел на Рахманова. Спросил, крутанув брелок с ключами:
— Заурбек Владимирович, я что, помешал? Вы заняты?
— Нет, нет. Давай, Ларион, проходи. Вообще, будь как дома. Вот стул, садись. Чаю хочешь? — Нажал кнопку селектора: — Калбатоно Этери, дайте нам чайничек. И три стаканчика.
— Насчет чая спасибо, Заурбек Владимирович, — Люка сел на стул. — Не хочу. Вы сказали, есть короткий разговор. С вами? Или с товарищем?
— Со мной и с товарищем. Кстати, познакомься: Андрей Викторович Рахманов. Следователь по особо важным делам. Из Москвы.
— Чем это я мог заинтересовать следователя по особо важным делам? Да еще из Москвы?
— Ничем. Просто нам нужно выяснить пустяковую деталь.
— Что ж, слушаю про пустяковую деталь.
— О том, что ты нам скажешь, никто не узнает.
— Что же вам нужно выяснить? От меня, бедного?
— Пустяки. Масть[9]. Масть человека, который летом наводил у тебя справки об Азизове.
Люка покачал головой:
— Не пойму, Заурбек Владимирович, о чем вы? Какая масть, какой человек? Простите, но никто никаких справок у меня не наводил. Тем более об Азизове.
— Вот что, Люка... — Габелая подождал, пока поставившая на стол поднос с чаем секретарша уйдет. Взял свой стакан, отхлебнул. — Как ты думаешь, откуда мы знаем про этого человека? И про то, что он наводил у тебя справки об Азизове?
— Заурбек Владимирович, я вообще не знаю, о чем вы говорите.
— Решил отпираться. Боишься?
Взяв стакан, Люка посмотрел чай на свет.
— Ну а вот так, честно, вы сами бы не боялись? Ведь за это, знаете, что бывает? — пригубив, Люка поставил стакан.
— За что «за это»?
— Ясно, за что. За заклад[10]. Мы же не дети.
— Верно, не дети. Но ведь ты сам не знаешь, кто к тебе приходил, чтобы узнать об Азизове?
Люка хмыкнул:
— Знаю, не знаю — мое дело.
— Может, это просто был черт[11], который взял тебя на гецилло[12]?
— Ничего себе черт!
— Значит, не черт? Ну тогда ты ведь его уже заложил. Раз все рассказал Азизову.
Скривившись, Люка сделал вид, что изучает что-то в окне. Сказал, не поворачиваясь:
— Кто докажет?
— Доказывать не нужно. У нас есть протокол показаний Азизова. Хочешь почитать? — Поскольку Люка не ответил, Габелая добавил: — Точнее, ты рассказал об этом не Азизову, а Деренику Аракеляну. Чтобы тот передал Азизову. Ты ведь не хотел ссориться с Робертом Арутюновичем. Правильно?
— Ладно. — Покрутив брелок, Люка спрятал его в карман. — Ладно, Заурбек Владимирович, ваша взяла. Спрашивайте.
— Спросим. Только зря ты насчет «наша взяла». Что он к тебе-то пошел? Он же гопник[13]. Разгонщик[14] стопроцентный. Должен же он в мастях разбираться? А, Люка? Тем более просить близец[15] на Азизова? На своего же? И у кого, у тебя?
— Заурбек Владимирович, я же сказал: спрашивайте.
— Сейчас. Только спрашивать будет Андрей Викторович. Не возражаешь?
— Мне без разницы. Пусть спрашивает.
— Когда это было? — спросил Рахманов.
— Где-то в середине мая. После праздников.
— Как этот человек вышел на вас?
— Очень просто. Утром... Да, утром, часов в одиннадцать, подхожу я к своей тачке. А он уже тут, около дома, на скамейке. Я на него внимания сначала не обратил, мало ли кто может сидеть. Сел в тачку. Смотрю он подходит.
— Вы сказали: «мало ли кто может сидеть». То есть вы этого человека не узнали?
— Да я вообще его не знал. В первый раз увидел.
— Опишите, как он выглядел.
— Немолодой. Лет под шестьдесят. Волос почти нет. Остатки набок зачесаны. Беки[16] светлые. Нос не большой, не маленький. Такой — кругляшкой. Губы тонкие. Подбородок обычный.
— Во что он был одет?
— Одет... Значит, на нем была куртка. Такая синяя — «прощай, молодость». С алюминиевыми пуговицами. Мосшвейпром. И брюки серые, по-моему. Да, серые. Светлая рубашка то ли в полоску, то ли в клеточку. Ну и туфли. Все брон-ю[17].
— Вы заметили какие-нибудь особые приметы? Родинки? Шрамы?
— Наколок у него нет. Родинок тоже. Шрамы... — Рогава прищурил один глаз. — Вот здесь. — Провел ладонью по правой стороне шеи. — То ли пописали[18] его когда, след слабый остался. Я ведь сидел в тачке. Ну и заметил.
— Значит, этот человек подошел, когда вы сели в машину?
— Да. Подгреб, остановился. Ну и так, с подначкой: «Люка, привет. Как жизнь?» Я сначала не врубился. Смотрю на него: что за лох? Нормально, говорю, жизнь, только вот чем обязан? Ну а он: «Привет тебе от Додона».
— Додон — это кто? — спросил Рахманов.
— Додон? Мой ближайший кореш. Самый ближайший.
— Додон, он же Гела Алексидзе, — пояснил Габелая. — В настоящее время находится в Кулунде. В ИТК строгого режима. Все по той же сто пятьдесят третьей.