Только Попов не знал этих подробностей, но у него самого и чувства и выражение лица совпадали с прокурорскими, да еще добавлялось напряжение в ожидании вспышки ярости обманутого Удава.
Но смертник вел себя спокойно, тихим голосом отвечал на поставленные вопросы, и предплечье у него было не железным, как час назад, а вялым и мягким, будто рукав набили ватой.
— Свой приговор знаете? — спросил Григорьев, убедившись, что перед ним действительно Кадиев.
— Знаю, — еле слышно выдавил Удав. — Расстрел…
— Кассацию подавали? — монотонно выполнял прокурор необходимые формальности.
— Подавал…
— Ответ знаете?
— Знаю… Отказали…
— Прошение о помиловании подавали?
Смертник попытался что-то сказать, но не смог и только кивнул.
— Ответ знаете?
Григорьев двинул к себе растопыренными пальцами с мозолями от ручки на среднем бланк Президиума Верховного Совета с коротким машинописным текстом, заверенным лиловым оттиском герба республики. Если бы Кадиев был примерным семьянином, активным общественником, студентом-вечерником, политинформатором, до грыжи надрывал пуп у себя на стройке — никогда его имя не оказалось бы в таком документе с хорошо известной всем подписью и огромной, в полтора раза больше обычной, печатью. Попов подумал, что именно эта бумага придает необратимость решению суда.
Смертник прохрипел и покачал головой.
— В помиловании вам отказано, приговор будет приведен в исполнение немедленно! — грубо сказал Григорьев, не сумев выдержать отстраненно-безразличного тона и, подняв голову, с вызовом посмотрел на смертника. Попов напрягся.
— Не надо, — просипел Удав. — Это не я… Оговорил себя, заставили… Сейчас всю правду скажу… Ловите тех, настоящих…
Голова у него тряслась, по щекам лились слезы. Раздался звук — будто придерживая пробки, кто-то открыл несколько бутылок шампанского. В подвале завоняло испражнениями.
— Наложил в штаны, сволочь, — холодно сказал Викентьев, и Валера Попов понял, что именно Викентьев будет исполнять приговор. — Значит, жить хочешь… А те, кого убивал, не хотели?
— Не я-я-я, ва-а-а, — бессвязно мычал — Удав. У него вдруг началась сильная икота, так что дергалось все тело.
У Попова закружилась голова. Больше всего на свете ему захотелось оказаться за много километров от страшного подвала и начисто забыть о событиях сегодняшней ночи. Но это было невозможно. Поэтому он хотел, чтобы все кончилось как можно скорее.
Сергеев развернул икающего Удава, и вцепившийся в ватную руку Попов повернулся вместе с ним, оказавшись перед проемом, ведущим в еще одну, совершенно пустую комнату. Он понял, что Удава надо завести туда. Зажатый между третьим и четвертым номерами смертник не сопротивлялся, но когда переступил порог и под ногами спружинили опилки, он уперся.
— Подождите, хоть минутку дайте! Минутку пожить! Что вам стоит?!! — Удав почти визжал.
Сергеев рывком сдвинул его на метр вперед, и Попов качнулся следом, с трудом удержавшись на ногах. Перед глазами все плыло.
— Двадцать шесть! — сказал Сергеев, но Валера его не понял, и тот раздраженно крикнул:
— Отстранись подальше!
Не выпуская ватную руку, Валера шарахнулся в сторону, в тот же миг раздался негромкий треск, словно кто-то чихнул или откашлялся два раза подряд. Удав повалился вперед и дернул ногами. Резиновая калоша отлетела к стене, по гладкой розовой подкладке было видно, что она почти совсем новая. Попов перевел дух. Все! Трупов он навидался, а самое страшное — позади. Хотя… Он понял, что боится обернуться и увидеть Викентьева. Да и всех остальных… Удав дернулся еще раз.
— Готово, — деловито сказал знакомый голос. — Иди, дохтур, удостоверяй…
(Окончание в следующем выпуске)
Владимир Гусев ИГРА С БЕСКОНЕЧНОСТЬЮ
Осмысленное и сознательное творение Ничто — благородный почерк человеческой свободы.
Ж-П. Сартр
— Все, можем ехать! — улыбнулась Лана, усаживаясь на переднее сиденье.
Главушин молча набрал на панели адрес Института, задал скорость («весьма спешно») и нажал на белую клавишу стартера. Мобиль рванулся стремительно, словно камень, выпущенный из пращи. Кресло, мгновенно садаптировавшись, мягко обволокло спину.
— Отшлепать бы тебя сейчас хорошенько! Через полчаса прямой эфир, а я еще даже не в лаборатории!
— Мы что, сильно опаздываем? Ты даже не взглянул на блузку, которой так домогался!
Филипп усмехнулся.
Тебя я домогался, а не блузки. Но так и не домогся…
— В ней ты эффектна, как никогда! Уверен, этот прелестный «полуинтим» поднимет наш индекс популярности сразу на десять пунктов!
Комплекты «прозрачный лифчик — полупрозрачная блузка» вошли в моду давно, лет пять назад. И, судя по всему, не собирались из нее выходить еще как минимум столько же времени. Но экстравидение, как всегда, отставало, и лишь с полгода тому в студиях защебетали первые «белогрудые ласточки».
— Все-таки не понимаю я мужчин, — посетовала Лана. — Выставлять на всеобщее обозрение то, что предназначено для одного-единственного…
— Это — заповедь девятнадцатого века, — живо возразил Главушин. — Ничто не стареет так быстро, как мода и мораль. Прятать такое великолепие от чахнущих без красоты мужчин ни одна современная девушка не станет!
Филипп отыскал глазами тускло проступающие сквозь блузку и лифчик волнующие (и недоступные пока!) маленькие темные диски, наклонился и осторожно коснулся губами нежно-розовой щеки. Больше всего ему хотелось сейчас впиться в эти манящие диски губами — вначале в один, потом в другой, снова в первый… Вчера тоже хотелось, и позавчера. Но Лана была непреклонна.
«Вот поженимся, тогда!» — ошеломила она его неделю назад дикой фразой. Главушин даже не сразу понял, что она имеет в виду.
— Да, теперь уже — ни одна, — нахмурилась Лана. Филипп улыбнулся.
— Что в этом смешного? — вскинулась Лана. — Что?
— Ты заметила, я сказал «современная», а не «нормальная»? Одно время мне в самом деле казалось, что ты чуть-чуть… с завихрением… При такой красоте и до двадцати с лишним лет сохранить… остаться недотрогой…
— Я догадываюсь, мои предшественницы были более сговорчивы.
— Не суди меня строго. Я же не знал, что где-то на земле подрастает девочка, которая скоро меня самого сделает ненормальным!
— Ой, страдалец! — лукаво улыбнулась Лана. — Не волнуйся, сегодня твое пламенное желание исполнится, — добавила она вдруг тихо, опуская длинные ресницы.
Главушин на мгновение замер. Ослышался или…
— А твое? — ляпнул он неожиданно для самого себя, проклиная свою — чисто профессиональную — привычку не оставлять без ответа ни одну реплику собеседника.
— И мое тоже, — все так же тихо сказала Лана и впервые посмотрела на Филиппа так по-женски откровенно, что его руки сами собой потянулись…
Лана резко отстранилась.
— Но не сейчас!
Мобиль круто повернул (оба кресла послушно повторили маневр, избавляя пассажиров от малейших неудобств) и выскочил на набережную. Филипп облизал пересохшие губы. Сегодня. Мое. Пламенное, Желание. Исполнится… Слева, за балюстрадой, серо колыхалась вода, на далеком противоположном берегу зеленел лес.
Я тоже не понимаю женщин. Пардон, если это правда, девушек. Почему — именно сегодня? Она что, первое совместное появление на экстране чем-то вроде помолвки считает? Впрочем… Может быть, Лана и права.
Филипп придирчиво оглядел свою спутницу. Блузка «полуинтим» и в самом деле очень шла ей. Пышная многослойная юбка чуть выше колен прекрасно смотрится. Впрочем, сейчас, когда Лана сидит в низком кресле, — намного выше…
— Хорошо, что ты не управляешь мобилем вручную, — улыбнулась Лана. — Иначе быть бы аварии.
Филипп с трудом оторвал взгляд от высоко оголенных, обтянутых наимоднейшими «мерцающими» колготками бедер и, перегнувшись через подлокотник, осторожно поцеловал девушку в краешек губ.
Наконец-то! Три месяца Лана делала вид, будто не понимает, что еще, помимо безупречных внешних данных и журналистской хватки, требуется от ассистентки Короля Научного Репортажа. Филипп решил уже было пригласить другую, более сообразительную ученицу, но потом… Потом он вдруг, проклиная все на свете, сделал Лане предложение. Она ответила, что подумает. Больше они на эту тему не говорили. И только сегодня над неприступной крепостью мелькнул наконец-то белый флаг. Но не сменит ли его ближе к вечеру испытанный в боях боевой штандарт?
Главушин скосил глаза в зеркальце. Довольно отчетливые морщинки на лбу, неистребимые никаким массажем и чудодейственными снадобьями мешки под глазами… Только усы топорщатся по-прежнему воинственно. Неужели Лана и в самом деле, как это говорили в старину… влюбилась?
— А правда, что герой предстоящей передачи участвовал в самой первой Игре с бесконечностью? — спросила Лана и погладила нежными пальчиками шрам на правой руке Филиппа.
— Правда. Сегодня пойдет фрагмент из той Игры, Ему было тогда столько лет, сколько мне сейчас, а мне — сколько тебе. Первая моя самостоятельная передача. И единственная, которая шла в записи. Уже вторую выпустили в прямой эфир. Вначале, правда, зрители не верили, что наблюдают действительно пионерские эксперименты, результаты которых непредсказуемы. Но во время третьего репортажа взорвалась установка, в которой пытались получить абсолютный вакуум, три человека погибли… Эта метка с тех времен.
— Я знаю. Многие зрители называют тебя «человек со шрамом». Почему ты не зарастишь его? Сейчас медики это легко делают.
— Профессия не позволяет. Ты заметила, все репортажи я стараюсь вести летом или в помещении и ношу рубашки только с коротким рукавом? Увидев шрам, зрители сразу вспоминают: прямой эфир! И десять пунктов индекса популярности — мои! А соответственно и прибавка к гонорару.
Мобиль, задрав капот, взлетел на эстакаду и плавно вписался в поворот.
Хорошая машина. Хотя стоит. Как раз прибавка за десять пунктов на нее и пошла.