На экстране вихрилась опрокинутая набок золотая восьмерка.
Вольняев недоуменно переводил взгляд с Филиппа на Лану и обратно.
— Какая гадина включила установку? — прошептал он.
«Ну, Фил, давай! Помни, ты воплощение мужества и решительности! А главное, четко выполняй команды. Лана, быстро на подиум! Заставка кончается!»
Подиум — это, видимо, небольшое круглое возвышение прямо перед «головой» паука. Больше всего он похож… Зах, что, решил в качестве объекта передачи…
Лана медленно встала, плавно, словно сомнамбула, подошла к установке, поднялась на подиум, зажатый между блестящими металлическими «лапами». Объективы нескольких экстрамер, усеивавших, подобно глазам, голову паука, скрещивали теперь на ней свои хищные взгляды. «Фил, давай к установке! Живо!»
Главушин послушно вскочил с кресла, подошел к брюху паука со стороны красной клавиши. Вольняев, так и не дождавшийся ответа на свой вопрос, то порывался встать с кресла, то недоуменно смотрел на отца Тихона. Ему явно не хватало мужества и решительности. «Что сказать-то?»
«Пока говорит Лана. Включишься по команде».
На экстране уже растаяла фиолетовая дымка.
— Итак, уважаемые экстразрители, через несколько секунд произойдет — если экспериментальная установка, конечно, работает, — знаменательное событие в жизни человечества: оно впервые лицом к лицу встретится с бесконечностью… Поскольку академик Вольняев отказался от участия в передаче, объектом первой трансляции, с вашего позволения, стану я. Опасно это не более, чем фотографирование, так что особых поводов для волнения у меня нет.
Главушин посмотрел на контрольный экстран. На нем были лишь паук, он сам рядом с красной клавишей и Лана на подиуме.
Так на что все-таки похоже это возвышение? И достаточно ли решительно я выгляжу?
— Смею предположить, уважаемые экстразрители согласятся с тем, что выступать от имени человечества на первой встрече с бесконечностью должна представительница его прекрасной половины? — кокетливо улыбнулась Лана.
Господи, как она хороша сейчас! Быстрее бы все кончалось. Пусть как угодно кончится — только бы она осталась со мною, только бы целовать эти губы и смотреть в бездонные глаза…
— Не согласен! — протестующе покачал рукою Главушин. — Вношу поправку: прекрасная представительница человечества!
Щеки Ланы чуть заметно порозовели. Опустив голову, она положила правую руку на левое плечо.
На секунду Филипп забыл о мужестве и решительности.
Это она пытается спрятаться от заинтересованных взглядов миллиарда с лишним мужчин. Вспомнила, что одета в «полуинтим», и пытается закрыть грудь. Недотрога ты моя драгоценная!
«Фил, ремарку насчет времени отклика! — прохрипел Новичаров. — Быстрее, у нас осталось только восемь минут прямого эфира».
— Итак, через сто тридцать семь секунд обитатели бесконечности — если они есть, конечно, — смогут, подобно нам с вами, насладиться образом прекрасной земной девушки. А еще через две с небольшим минуты мы можем ждать уже их ответ. Вы спросите, почему так быстро? Ведь жителям Завселенной, Внеуниверсума, понадобится немалое время для того, чтобы раскодировать экстравизионный сигнал, подготовить соответствующую аппаратуру и послать ответный образ. Да, конечно. Но, как утверждают ученые, Пространство и Время родились одновременно с нашей Вселенной и за ее пределами просто не существуют. Поэтому то, что для нас происходит мгновенно, на противоположном конце космического провода, волшебной нити Ариадны, может длиться, происходить вечно. Итак… Три, два, один… пуск!
Главушин накрыл клавишу ладонью, энергично крутанул кистью, имитируя нажатие. Повернулся с гордым видом, напыщенно произнес:
— Свершилось! Исторический миг настал!
Ничего, естественно, не произошло. Но объявить об этом можно будет только через четыре с половиной минуты. А пока…
«Подойди поближе к Лане, — пропищал Деловеев. — Я хочу изменить ракурс съемки».
Филипп послушно сделал два шага по направлению к подиуму.
— Раз, два, три — огонь пали! — скороговоркой передразнил его где-то рядом Циркалин.
Главушин непроизвольно оглянулся. Неведомо когда появившийся Леня Циркалин, судя по всему, только что отпрянул от установки и торчал теперь рядом с отцом Тихоном, глупо улыбаясь. В телеочках-пенсне блестками отражались юпитеры.
Что он тут делает? Кто его пустил в кадр?
Филипп скосил глаза на контрольный экстран. Нет, установка была уже за его рамками. В фокусах экстрамер только он сам и грустно улыбающаяся Лана.
Филипп улыбнулся в ответ.
Так какого черта вертится здесь Циркалин?
Разноцветный треугольник на брюхе паука вдруг погас на мгновение и снова вспыхнул. По периметру установки, словно по борту корабля в праздничную ночь, тоже вспыхнули огоньки: шесть голубых, шесть желтых, шесть красных.
— Что вы наделали?! — вскочил наконец со своего кресла Вольняев.
— Мне показалось, Фил плохо нажал на кнопку, — объяснил сияющий, словно новая копейка, Циркалин. — Вот я и подстраховал!
Филипп повернул голову в сторону контрольного экстрана. Ни образы Циркалина и Вольняева, ни их реплики в эфир, конечно, не пошли. Только теперь перепоясанный цветными огоньками паук выползал на экстран. Лана застыла на возвышении между его лапами, закрывая правой рукой грудь и упавшими со лба волосами — лицо. Оправа телеочков — в тон колготкам — с трудом просматривалась за густыми золотистыми прядями.
Что-то ослепительно вспыхнуло вдруг — и Лана исчезла.
— Что за черт! — выдохнул Вольняев. — Такого не должно… Академик подбежал к подиуму, поднялся на него, поводил
руками, словно бы играл в жмурки. Но «поймать» Лану ему не удалось.
— Уйдите отсюда! — приказал он Циркалину. — И не вздумайте кто-нибудь отключить установку! Пока она работает на прием, есть надежда… — Тяжело сойдя с подиума, Вольняев проковылял на негнущихся ногах к брюху паука, остановился рядом с круглой белой кнопкой. От его молодого задора не осталось и следа.
Нужно бы что-то сказать. Ведь экстрамеры работают, в эфир идет черт знает что… Все, кроме мужества и решительности…
— Как видите, уважаемые экстразрители, Игра приобрела несколько неожиданный оборот, — жизнерадостно завопил Новичаров, незаметно появившийся рядом с Филиппом. — Позвольте представиться: Захар Семенович, бессменный режиссер передачи. Друзья зовут меня просто Зах. До сегодняшнего дня вы видели мою фамилию — Новичаров — только в титрах. Но вот пришла минута, когда я должен помочь нашему всеми любимому, знаменитому ведущему Филу Главушину с честью выйти из весьма непростой ситуации. Фил — мой лучший друг, а друзей, как известно, в беде не бросают. Потрепав Филиппа по плечу, Новичаров продолжал по-прежнему жизнерадостно:
— Но я уверен, все кончится хорошо. Наверно, в установке была небольшая неисправность. По-видимому, наш выдающийся ученый, академик и нобелевский лауреат Алексей Вольняев сейчас устранит ее, и все вернется на круги своя. То есть наша очаровательная ведущая, живая и невредимая, вернется сюда, в лабораторию и, разумеется, на ваши экстраны.
Филипп медленно, по-стариковски поднялся на подиум.
Эшафот — вот что он мне напоминает. Достаточно ли мужественно я выгляжу?
— Где Лана? Что вы с нею сделали? — спросил Главушин у Вольняева и Новичарова одновременно.
— Не знаю, — тихо ответил академик.
— Фил, но ты же сам согласился нажать на кнопку! — обиделся Захар. — Не волнуйтесь, уважаемые экстразрители, все будет хорошо. Внутренний голос говорит мне, что недоразумение вот-вот уладится.
— Покиньте подиум, — попросил Вольняев. — Установка работает на прием. Возможно, через несколько секунд…
Главушин нерешительно, словно помилованный за минуту до исполнения страшного приговора, сошел с эшафота. Тотчас за его спиной что-то сверкнуло, бухнуло… Резко обернувшись, Филипп увидел Лану, живую и невредимую. Рядом с нею стоял какой-то незнакомец, очень высокого роста. Лана двумя руками держалась за его правый локоть, словно боялась упасть.
Выглядел незнакомец весьма необычно. Одет он был в старинную, плотно облегающую тело одежду. Камзол, кажется? Ну да, конечно, камзол из кармазина с золотой ниткой. На голове — черная шляпа с широкими полями, осененная петушиным пером. У левого бедра незнакомца болталась шпага с выгнутым в виде змеиной головы эфесом. Завершала это маскарадное одеяние широкая накидка, сшитая, несомненно, из той же материи, из которой кроит для себя платья самая непроглядная и зловещая ночь.
«А в плечах она задиралась вверх и в стороны наподобие кавказской бурки, — запищал вдруг в левом ухе голос Лени Циркалина, — но так энергично и круто, с таким сумеречным вызовом, что уже не о бурке думалось — не бывает на свете таких бурок, — а о мощных крыльях, скрытых под черной материей».
«И куда я должен вставить эту цитату? — обозлился Филипп. — Тебе в зад?»
— Ну вот видишь! — бурно обрадовался Новичаров. — Ничего с твоей невестой не случилось, И теперь я с удовольствием возвращаю бразды правления. У нас еще целых две минуты прямого эфира! Новичаров исчез.
Желтый дым стекал тяжелыми волнами от ног незнакомца, неся с собой резкий, едкий запах и могильный, непереносимый холод. Главушин обхватил руками плечи, пытаясь согреться, и не отрывал взгляда от обольстительной, как никогда, Ланы. Ни телеочков, ни лифчика, ни даже колгот на ней теперь не было. Из-под съехавшей набок, разорванной до пояса кофточки бесстыдно выглядывала правая грудь. Левой Лана сладострастно прижималась к локтю незнакомца. А может быть, это вовсе не она? — Лана! — позвал Филипп. — Что с тобой? Девица взглянула на него невидящими распутными глазами и, сложив искусанные губы трубочкой, потянулась к своему спутнику — за поцелуем.
Незнакомец высвободил руку, обнял Лану за талию, другой рукой накрыл и придавил упругие груди.
— Приветствую жителей Земли и Системы! — носовым, нарочито благозвучным голосом сказал он. — И благодарю за прекрасный дар. Лучшего способа отметить это важное событие я не придумал бы.