— Внимание, друзья мои! — прошептал граф Аквильский. — Они уже близко.
И действительно, из-за поворота появилась колонна закованных в сталь швейцарцев с пиками на плечах. Наемники остановились, тем самым в немалой степени обеспокоив маленький отряд: всадники подумали, что их обнаружили. Но тут же поняли, что это не так. Мазаччо всего лишь хотел убедиться в том, что все его люди в сборе. Он ожидал яростного сопротивления и вполне резонно полагал, что нападать следует превосходящими силами.
— Пора, — коротко вымолвил граф и, не желая быть узнанным, надвинул на лоб шляпу. Поднялся на стременах, обнажил меч, скомандовал так громко, что эхо разнеслось по окрестностям: — Вперед! Святой Михаил и Дева Мария!
Этот крик и последовавший за ним цокот копыт оказались для наемников полной неожиданностью. Тщетно Мазаччо требовал от своих воинов нацелить вперед пики и держаться строем, убеждая их, что противников всего шестеро. Горное эхо обманчиво, и швейцарцам показалось, что на них несется куда более многочисленный отряд. Не слушая Мазаччо, первые ряды развернулись и бросились удирать, но тут на них налетели всадники, закрутив пехотинцев, как горный поток, о чем и говорил Феррабраччио.
Дюжину швейцарцев раздавило копытами, еще дюжину смело с обрыва — они теперь находились на полпути в долину. Оставшиеся попытались обороняться, ибо убедились воочию, что нападавших действительно всего лишь шестеро. В ход пошли алебарды, и на узкой тропе разгорелось жаркое сражение. Звенела сталь, хрипели лошади, кричали раненые и изувеченные.
Оказавшись впереди, граф Аквильский крушил на своем пути всех подряд. Он орудовал не только мечом, а еще и заставил лошадь подняться на задние ноги и, поворачивая ее из стороны в сторону, с размаху опускал на передние, поражая очередного латника. Напрасно швейцарцы пытались остановить его пиками. Меч графа разил молниеносно и без промаха.
Он смело прокладывал себе путь, ему сопутствовала удача, оружие врага его щадило. Наконец на его пути осталось всего трое наемников. Вновь граф заставил лошадь подняться на дыбы, взмахнул мечом, и двое из троицы исчезли, точно их сдуло ветром, третий же, оказавшись похрабрее, опустился на колено и упер пику в землю, нацелив ее острие прямо в живот лошади. Франческо предпринял отчаянную попытку спасти коня, сослужившего ему добрую службу, но не успел. Лошадь наткнулась на пику, жалобно застонала и завалилась на бок, придавив своею убийцу, а всадника сбросила на землю. Франческо тут же вскочил, оглушенный падением и ослабевший от потери крови: в пылу боя он не заметил, что ранен в левое плечо. На него надвигались двое наемников, которых он только что чуть было не раздавил лошадью. Но граф так и не успел скрестить с ними меч, ибо налетевший как вихрь Фапфулла дельи Арчипретти смел обоих противников с тропы. Он натянул поводья и протянул графу руку.
— Садитесь позади меня, ваша светлость.
— Нет времени, — возразил Франческо, видя приближающихся к ним человек шесть оставшихся в строю швейцарцев. — Я буду бежать, держась за ваше стремя. Вперед!
Фанфулла повиновался, ударил лошадь плоской стороной меча, и та рванула с места. Так они и спускались — Фанфулла в седле, граф — где бегом, где повиснув на стремени. Через полмили, когда спуск сделался более пологим, они остановились. Граф взобрался на лошадь позади Фанфуллы, и они неспешно двинулись дальше. Франческо к тому времени уже понял, что спаслись только они двое. Сложил голову и храбрый Феррабраччио, герой многих сражений. Оказавшись на краю пропасти, лошадь оступилась и вместе с всадником свалилась вниз. Фанфулла видел, что Америни убили, а еще двоих спешили, и теперь они, без сомнения, очутились в плену.
В трех милях от Сан-Анджело уставшая лошадь Фанфуллы перешла вброд через реку Метауро, и во втором часу ночи они ступили на территорию Урбино, где могли не опасаться преследования.
Глава 3. Власяница и шутовской колпак
Шут и монах поспорили. Предметом разногласий, к стыду монаха и забаве шута, оказалась женщина. Толстый и бесформенный монах, проиграв шуту в споре, стащил с ноги сандалию и хотел огреть ею шута. Худой и костлявый шут постыдно бежал с поля боя, петляя меж деревьев.
Как всякий дурак, он на бегу оглядывался назад, дабы убедиться, что святой отец не гонится за ним. Вот и не увидел лежащего на земле человека и так бы и пробежал мимо, кабы не споткнулся о чье-то тело и не грохнулся оземь, отчаянно звеня пришитыми к капюшону колокольчиками.
Шут со стоном сел и тут же услышал брань человека, о которого только что споткнулся. Мужчины изумленно уставились друг на друга. Один испытывал гнев, второй — страх.
— С добрым пробуждением вас, благородный господин, — первым подал голос шут, полагая, что в данной ситуации вежливость — лучший союзник.
Гнев благородного господина тем временем утих, и он уже с интересом разглядывал сидящую перед ним весьма забавную личность.
Маленького роста, горбатый, с крохотными руками и ногами, наполовину черных, наполовину алых, в камзоле, рейтузах и с уродливой физиономией, выглядывающей из капюшона, с которого на плечи ниспадала цветастая пелерина, также унизанная серебряными колокольчиками, сверкающими в лучах солнца и звякавшими при малейшем движении. Из-под выступающих надбровий смотрели два блестящих глаза, посаженных широко, словно у совы, большой рот постоянно кривила усмешка.
— Будь проклят и ты сам, и тот, кто тебя послал, — услышал шут, но в голосе говорившего уже не было гнева. Лицо уродца скривила гримаса неподдельного страха, и мужчина рассмеялся.
— Смиренно приношу мои извинения, ваше сиятельство, — залебезил шут, опасаясь получить пару оплеух. — За мной гнались.
— Гнались? — сразу обеспокоился его собеседник. — И кто же?
— Сам дьявол в образе и подобии доминиканского монаха.
— Ты что, смеешься надо мной? — вскипел незнакомец.
— Смеюсь? Кабы вы, как я, получили сандалией между лопаток, у вас бы сразу отпала всякая охота смеяться.
— Тогда ответь на простой вопрос, надеюсь, для этого у тебя достанет ума: монах что, где-то поблизости?
— Да, шныряет между кустов. Он слишком толст, чтобы бегать, иначе не отстал бы от меня, видя во мне исчадие ада.
— Веди его сюда, — последовал короткий приказ.
— О Боже! — в ужасе воскликнул шут. — Да я не посмею и близко подойти к нему, покуда он не остынет. Если, конечно, вы не избавите меня от горба и не посулите в награду наследство святого Петра.
Незнакомец отвернулся от шута и громко крикнул:
— Фанфулла! Эй, Фанфулла!
— Я здесь, мой господин, — донеслось из-аа кустов справа. Спавший там юноша поднялся на ноги, удивленно уставившись на шута, тоже пялившегося на него во все глаза. Конечно, одеяние Фанфуллы в немалой степени пострадало как в бою, так и от проведенной в лесу ночи, но шут отметил и отменный бархат камзола, и украшенную драгоценной цепочкой шапочку. Не ускользнуло от его внимания и то почтение, с которым этот богато одетый дворянин обращается к разбуженному им мужчине с волосами, забранными в золотую сеточку, который все еще сидел на земле, бережно поддерживая левую руку. Простой люд так не одевается. Маленькие глазки шута, всматривавшиеся в лицо мужчины, вдруг широко раскрылись — шут его узнал.
— Господин мой граф Аквильский! — воскликнул оп.
Но едва он договорил последнее слово, как сильная рука Фанфуллы вцепилась ему в плечо, а над головой сверкнул кинжал.
— Клянись на кресте, что никому не скажешь о пребывании здесь его светлости, не то этот кинжал поразит твое сердце.
— Клянусь! Клянусь! — торопливо выкрикнул бедолага.
— А теперь, добрый шут, веди сюда монаха, — вновь велел граф и улыбнулся. — Нас тебе бояться нечего.
А когда шут оставил их, повернулся к дельи Арчипретти:
— Фанфулла, ты слишком осторожничаешь. Ну и что, если меня узнают?
— Я бы не хотел, чтобы это случилось в столь опасной близости от Сан-Анджело. Да, мы, шестеро, обречены, во всяком случае, те, кто еще жив. Для меня и да Лоди, если только он не попал в лапы Мазаччо, единственное спасение — в бегстве. Отныне я не смогу ступить ногой на землю Баббьяно, пока у власти находится Джан Мария, — мне пока еще не надоела жизнь. Что же касается вас… Вы слышали, да Лоди поклялся, что все по-прежнему остается в тайне. Однако стоит его высочеству узнать о вашем появлении в здешних краях, к тому же в моей компании, у него могут зародиться подозрения, которые выведут его на путь истины.
— Ага! И что тогда?
— Тогда? — В глазах Фанфуллы отразилось изумление. Ему-то казалось, что ответ предельно ясен. — Тогда обратятся в прах наши надежды, а также надежды всех достойных людей Баббьяно. Но вот идет наш приятель-шут и ведет с собой почтенного монаха.
Фра Доминико — его нарекли так в честь святого покровителя ордена — с важным видом подошел к Фанфулле и поклонился, показав свою желтую тонзуру.
— Вы обучены искусству врачевать? — осведомился Фанфулла.
— Имею некоторый опыт, ваше сиятельство.
— Тогда осмотрите раны этого господина.
— О? Бог мой! Вы, значит, ранены?
Он повернулся к графу, который, предупреждая новые вопросы, обнажил левое плечо.
— Рана одна, святой отец.
Толстый монах хотел было опуститься на колени, дабы получше осмотреть рану, но Франческо, поняв, каких усилий потребует это телодвижение, поднялся сам.
— Она не так уж опасна, чтобы я не смог встать.
После осмотра монах подтвердил, что опасности для жизни нет, но рана будет довольно долго досаждать болью доброму господину. На просьбу перевязать его фра Доминико развел руками, ибо не имел при себе ни целебной мази, ни белой материи. Но Фанфулла заявил, что все необходимое они могут получить в монастыре в Аскуаспарте, и предложил провести святого отца туда и обратно.
На том и порешили. Монах и Фанфулла отправились в путь, оставив графа в компании шута, усевшегося по-турецки на землю.
— Кто твой господин, шут? — поинтересовался граф.