ту сторону, где когда-то стоял ряд коттеджиков, так хорошо ему знакомых.
Найти то место, где эти коттеджики стояли в прежние времена, не было для него проблемой. Море в конце концов оставалось тем же, что и раньше; ориентируясь по береговой линии, он мог с уверенностью сказать, что вот именно здесь они и находились. Увы, теперь их здесь не было! На их месте, обратив к морю высокие свои фасады, полукругом располагались большие, импозантного вида каменные дома. Джон спустился к берегу и прошел мимо их роскошных парадных, испытывая отчаяние и беспомощность. Вдруг он встрепенулся, и на него нахлынул теплый, волнующий прилив надежды: несколько позади высоких особняков, словно фермер в бальном зале, стоял белый коттеджик с деревянным крыльцом и яркой зеленью ползучих растений на стенах. Джон протер глаза и снова пристально посмотрел в том направлении — коттедж, с его чистыми, как алмаз, окошками и муслиновыми занавесками в них, в точности, до малейшей подробности такой же, каким он видел его в день своего отъезда из Бриспорта, оставался на прежнем месте. Побелели каштановые волосы, рыбачьи поселки превратились в большие города, а заботливые руки и верное сердце сохранили бабушкин коттеджик в неизменном виде, всегда готовым принять под свой кров запропастившегося скитальца.
Наконец-то Джон добрался до этого вожделенного места, до тихой своей гавани, но тут свербившее в его душе опасение, что Мэри нет уже в живых, вспыхнуло вдруг пуще прежнего, отчего ему сделалось донельзя плохо, и он вынужден был присесть на одну из обращенных к коттеджу скамеек, на другом конце которой устроился куривший черную глиняную трубку пожилой рыбак; последний, заметив осунувшееся, побледневшее лицо и подернутые тоской глаза Джона, обратился к нему со словами:
— Вы, похоже, переутомились. Нам с вами, пожалуй, не грех почаще вспоминать о своем возрасте.
— Мне уже лучше, благодарю вас, — отвечал Джон. — Не можете ли сказать, любезнейший, как среди таких прекрасных домов затесался этот коттедж?
— Видите ли, — заговорил рыбак, энергично постукивая по земле костылем, — этот коттеджик принадлежит самой упрямой в Англии женщине. Ей, поверите ли, не раз уже предлагали десятикратную стоимость этого домика, но она так и не пожелала расстаться с ним. Ей даже обещали перенести коттеджик, кирпич за кирпичиком, в какое-нибудь другое, более подходящее для него место и вдобавок приплатить кругленькую сумму, однако же она и слышать об этом не хочет.
— Почему так? — поинтересовался Джон.
— А это как раз и есть самое любопытное. Все произошло по причине одного ее глубокого заблуждения. Понимаете ли, когда я был совсем еще мальцом, отсюда уехал ее женишок, а она вбила себе в голову, что в один прекрасный день он может вернуться и не будет знать, где ее найти, если коттеджика не окажется на месте. Останься этот парень жив, он теперь был бы примерно в вашем возрасте, но я уверен, что он давным-давно уже помер. Хорошо еще, что она не стала его женой, а то ведь только совсем никудышный парень мог так бросить девушку, как это сделал он.
— Так, значит, он ее бросил?
— А как же иначе? Укатил в Штаты и не прислал ей ни весточки, даже «прости» не сказал. Это было очень жестоко и подло с его стороны, потому что с тех самых пор она все тоскует и сохнет по нему. Сдается мне, что и ослепла она оттого, что все эти пятьдесят лет лила горючие слезы.
— Так она еще и ослепла? — вскричал Джон, привставая со скамьи.
— Гораздо хуже того, — отвечал рыбак. — Она смертельно больна, и жить ей осталось недолго. Вон, видите, у ее двери поджидает карета лекаря.
Услышав это страшное известие, Джон вскочил на ноги и поспешил к домику, возле которого встретил врача, возвращавшегося к своему экипажу.
— Каково состояние вашей пациентки, доктор? — дрожащим голосом осведомился Джон.
— Плоха, весьма плоха, — с важным видом отвечал служитель медицины. — Если состояние и дальше будет ухудшаться, ее жизнь окажется под угрозой, однако же если, с другой стороны, наступит перелом, то не исключено, что она и поправится. — Дав сей оракульский ответ, медик умчался прочь в своей карете, оставившей за собой клубы пыли.
Джон все еще не решался войти в дом, не зная, как объявить о своем прибытии, и боясь, что неожиданное его появление может вызвать у больной опасное потрясение, когда к нему торопливо приблизился джентльмен в черной одежде.
— Скажите, милейший, здесь ли находится недужная женщина? — спросил он.
Джон утвердительно кивнул, и священник вошел в дом, оставив дверь за собой полуоткрытой. Видя, что священнослужитель сразу проследовал во внутреннюю комнату, Джон пробрался в гостиную, где когда-то провел немало счастливых часов. Все здесь оставалось как в старые добрые годы, вплоть до самой пустяковой безделушки, поскольку у Мэри заведено было любую разбившуюся или сломавшуюся вещь заменять в точности такой же, так что комната не претерпела никаких изменений. В нерешительности он оглядывал помещение, пока не услышал доносившийся из внутренней комнаты женский голос, заставивший его подкрасться к двери.
Больная полулежала на кушетке, опираясь на подушки, ее лицо оказалось повернутым к Джону, когда тот выглянул из-за двери. Он чуть не вскрикнул, когда увидел ее, потому что это бледное, худощавое и милое лицо так мало изменилось и сохранилось таким же гладким, как если бы Мэри до сих пор оставалась той полудевочкой-полуженщиной, которую он прижимал к своему сердцу на бриспортской пристани. Спокойная, тихая и бескорыстная жизнь не оставила на этом лице ни единой из тех грубых отметин, кои служат внешним свидетельством внутренних конфликтов и душевного разлада; скромная грусть облагородила и смягчила его линии, а утрата зрения придала ему выражение умиротворенности, свойственное незрячим. Со своими серебристыми волосами, выбивающимися из-под белоснежного чепца, и ясной, добродушной улыбкой пожилая женщина казалась портретом прежней Мэри, но улучшенным и облагороженным посредством придания всему ее облику неземных, ангельских черт.
— Поселите в моем домике жильцов, — говорила Мэри священнику, который сидел спиной к наблюдавшему за этой сценой Джону. — Выберите из прихожан самых бедных и достойных людей, которые будут рады получить бесплатное жилье. А когда приедет Джон, скажите, что я ждала его до тех самых пор, пока не пришло время умереть, но что и в мире ином он найдет меня по-прежнему верной и преданной ему. Тут у меня остается еще немного денег — всего несколько фунтов, — и я хочу, чтобы их передали Джону, когда он вернется, — ведь он может испытывать нужду в деньгах. Скажите людям, которые здесь поселятся, чтобы не обижали его, а то он будет печалиться, бедняжка; пусть они передадут ему, что до последнего своего часа я была веселой и счастливой, незачем ему знать, что я когда-нибудь убивалась от горя, а то он тоже, чего доброго, станет горевать.
Все это Джон выслушивал, тихо стоя за дверью, и не раз ему приходилось подносить к горлу руку; когда же Мэри закончила говорить, и он подумал обо всей ее долгой, безупречной и непорочной жизни и вновь увидел обращенные к нему, но ничего не видящие дорогие глаза, мужество изменило ему и все тело Джона затряслось от громких безудержных рыданий.
И тут произошло нечто удивительное: хотя он и не произнес ни единого слова, Мэри вдруг протянула к нему руки и воскликнула:
— Ах, Джонни! Милый мой Джонни, ты вернулся ко мне!
Прежде чем священник смог понять, что происходит, двое влюбленных соединились в объятиях, обливаясь слезами и гладя друг другу седые волосы. Впервые за пятьдесят безотрадных лет сердца их наполнились радостью.
Трудно сказать, как долго предавались они этому чувству. Им самим представлялось, что совсем недолго. Священнику же их объятия показались настолько продолжительными, что он уже подумывал о том, как бы незаметно ускользнуть из этой комнаты, но тут Мэри вспомнила о его присутствии и о необходимости уважения к его сану.
— Мое сердце переполнено счастьем, сэр, — сказала она, обращаясь к священнику. — Хоть мне и не дано видеть моего Джонни — на то воля Господня, — но я могу представить себе облик его так же ясно, как если бы видела его воочию. Встань, Джон, и я докажу его преподобию, что не забыла, как ты выглядишь. Ростом, сэр, он такой, что макушкой достает до второй полки, а уж строен-то Джонни, что твоя тростиночка; лицо у него смугловатое, а глаза ясные и чистые. Волосы у него почти черные и такие же усы, но не удивлюсь, если теперь он отрастил еще и бакенбарды. Ну что, сэр, теперь-то вы понимаете, что я и незрячая вижу моего Джонни!
Слушая это описание и глядя на видавшего виды, седого как лунь старика перед собой, священник не знал, смеяться ему или плакать.
В конечном счете улыбка оказалась более уместной в данной ситуации. То ли в болезни наступил естественный перелом, то ли возвращение Джона послужило причиной ее прекращения, но с того самого дня Мэри стала быстро поправляться, пока совсем не выздоровела.
— Мы не станем венчаться без церковного оглашения, — твердо заявил Джон. — Если я куплю особое разрешение венчаться без оглашения, люди могут подумать, будто мы стыдимся нашего брака, хотя на самом деле у нас для женитьбы такие же прекрасные основания, как и у всех других женихов с невестами в нашем приходе.
В согласии с их пожеланием было вывешено соответствующее уведомление и трижды объявлялось о том, что Джон Хаксфорд, холостяк, собирается взять в жены девицу Мэри Хауден; поскольку против этой женитьбы никто возражений не высказал, Джон и Мэри благополучно обвенчались.
— Жить нам, возможно, осталось и недолго, — заметил Джон, — но уж в лучший мир мы перейдем с чистой совестью.
Он продал свою долю в квебекском предприятии, в связи с чем возник весьма любопытный в юридическом отношении вопрос о том, можно ли Джону, знающему теперь, что он Хаксфорд, подписывать соответствующие документы фамилией Харди, как требовалось для завершения этой сделки. В конце концов было решено, что, если он представит двух надежных свидетелей, могущих удостоверить его личность, эта сделка будет иметь законную силу.