Реализовав свое канадское имущество, Джон стал обладателем изрядного капитала, часть которого он употребил на постройку красивой виллы неподалеку от Бриспорта. У владельца так называемой Прибрежной Террасы прямо-таки от сердца отлегло, когда он узнал, что бывший для него бельмом в глазу коттедж наконец-таки освобождается и не станет больше нарушать симметрию или портить ансамбль его аристократических особняков.
В уютном новом доме, летом сиживая на лужайке в саду, а зимой возле камина, достойные пожилые супруги прожили много лет бесхитростно и счастливо, как дети. Коротко знавшие их люди рассказывали, что между Джоном и Мэри никогда не пробегало ни малейшей тени раздора и что супружеская любовь, согревавшая их старческие сердца, была не менее возвышенной и святой, чем чувство у любой представшей пред алтарем достойной молодой четы. Если кто-нибудь в их округе — мужчина или женщина — попадал в беду или переживал трудные времена, стоило такому человеку зайти к ним в дом, и он обязательно получал помощь и поддержку сочувствием, которое дороже всяких денег. Поэтому, когда Джон и Мэри в своем преклонном возрасте все же уснули вечным сном — если не в один час, то в один день, — по ним скорбели все бедные, страждущие и одинокие прихожане; вспоминая несчастья, которые выпали на долю покойных супругов и которые те так стойко перенесли, скорбящие вновь убеждались, что и собственные их беды — явления преходящие, а конечное торжество веры и правды — на этом свете или на том — непреложная истина.
ВЛАДИМИР ГУСЕВ
ПРОСТО АНЕКДОТ
— Родион Гордеевич, у нас тут такое…
Старшая медсестра была явно взволнована.
С одной стороны, ничего удивительного в этом не было. Галина Игна1ьевна всегда выплескивала из себя эмоции ведрами: и когда на партийных собраниях выступала, и когда пыталась митинг в защиту демократии организовать. Правда, кто-то вовремя ей подсказал, что лучше не надо. Митинг в сумасшедшем доме — это прозвучало бы несколько двусмысленно. Не тот резонанс мог получиться, совсем не тот.
Ну а сегодня у нее что за проблемы?
— Наш Ардалион Витольдович… Прямо во время оперативки…
Галина Игнатьевна выдержала эффектную паузу. Что-что, а держать паузу Вострикова умела. И умело этим своим умением пользовалась. И когда сама себя в депутаты городской думы выдвигала, и когда предыдущего Главного валила…
— Так что произошло? — не выдержал Коробов. Старшая медсестра ворвалась к нему в кабинет тотчас после того, как он снял куртку и надел халат. Даже причесаться не успел.
— Сегодня утром Ардалион Витольдович сошел с ума! — сообщила Галина Игна1ьевна, четко выговаривая каждое слово.
— Ардалион… Витольдович?
Коробов вскочил с расшатанного стула, пригладил зачем-то ладонью жидкие волосы.
Черт бы ее побрал… Дешевая театральщина — а попался. Ардалион — с ума сковырнулся? Не может быть. Уж он-то…
— А что вы удивляетесь? — усмехнулась Вострикова. — Все мы немного сумасшедшие. Профзаболевание. Хотя от Бурлацкого такого… Крепкий был мужик. Бурлак.
Коробов, перестав приглаживать волосы, бросил на медсестру короткий внимательный взгляд.
Иронизирует? Свалить Бурлацкого Востриковой не удалось. Да и смысла уже не было: подули другие ветры, открылись новые горизонты. Муж Востриковой, работавший зав-отделением здесь же, в пятой больнице, ухитрился стать депутатом, и освобождать для него место уже не было нужды. Так что это, пожалуй, не ирония, а невольное уважение. Пару попыток она все-таки делала — и каждый раз бесславно отступала.
— Где он?
— У Ющенко, в «люксе».
— Идемте к нему.
Они вышли из кабинета зама в унылый больничный коридор, повернули направо: отделение Ющенко занимало два этажа в новом корпусе, пристроенном к основному, еще дореволюционной постройки, лет пять назад.
— Буйствовал?
— Головой в стену бился. Пришлось «распашонку» на него надеть.
— Диагноз?
— Ну, это вы сейчас сами определите.
Став замглавврача, Коробов перестал практиковать, с головой погрузился в хозяйственные заботы. Но квалификацию не потерял. Нет, не потерял. «Нашего» пациента определял сразу и безошибочно. Так что напрасно Галина Игнатьевна пытается его уязвить.
В переходе, соединявшем старый и новый корпуса на уровне второго этажа, им встретились трое высоких длинноволосых парней в распущенных «распашонках». Их сопровождал Бахтияр Ахмедович, старейший санитар больницы. Проходя мимо Коробова, он усмехнулся, сложил большой и указательный пальцы правой руки ноликом — все в порядке, дескать, — вразвалочку зашагал дальше. Больше всего он был похож на медведя, которого хохмы ради облачили в явно тесный ему белый халат.
— Кто это? — не понял Коробов.
— А вы что, не знаете? — изумилась Вострикова. — Рок-группа «Отбойный молоток». Снимают в «танке» видеоклип. Ардалион Витольдович вам разве не говорил?
«Танком» в больнице прозывалась довольно большая комната для особо буйных, в которой не было абсолютно никакой мебели. Стены, пол и потолок «танка» были обклеены толстым-толстым слоем пеноплена.
— Не успел, значит. За валюту, что ли?
— Ну да. Денег на лекарства, сами знаете, почти не выделяют. Только за счет родственников больных и выкручиваемся. Но не у всех они — богатенькие Буратины.
Они подошли к «люксу» — одной из лучших отдельных палат больницы. Только вряд ли Бурлацкий осознает, какой чести удостоился.
Ардалион Витольдович сидел на кровати. Его босые ноги стояли на красивом серебристо-сером паласе. Взгляд, как всегда после аминазина, мутно-сосредоточенно-отстраненный. Коробов называл его — коллапсирующий.
— Ардалион Витольдович, как вы себя чувствуете?
Главврач медленно повернул голову в сторону вошедших, наклонил ее, словно прислушиваясь. И было совершенно очевидно, не к словам Родиона Гордеевича он прислушивается, но к чему-то еле слышному, но неизмеримо более важному в себе самом.
— Анекдот! Нет, ты подумай только: просто анекдот! — сказал он вдруг низким, как у генерала Лебедя, голосом. Лицо Бурлацкого исказила болезненная гримаса.
— Не нужно, Родион Гордеевич! — шепнула старшая медсестра.
— Я сам знаю, что нужно, а что нет, — вспылил вдруг Коробов.
Ну вот, ни с того ни с сего… Ничего, пусть знает свое место. А то все завотделениями на цыпочках уже перед нею ходят.
— Ну конечно, лучше! — подозрительно охотно согласилась Вострикова.
Они вышли из палаты.
— Бурлацкий сегодня оперативку почему-то на час раньше созвал, — продолжила рассказ о происшествии Галина Игнатьевна, хотя Коробов и не просил ее об этом. — А когда все собрались, вдруг сказал эти же самые слова, про анекдот. И начал биться головой в стену. Все было так неожиданно… Даже мы, профессионалы, не сразу поняли, в чем дело. Я подумала вначале, он нас просто разыгрывает. И не только я. Ющенко тоже, даже улыбаться начал!
В голосе Востриковой явственно звучали нотки восторга. Неудивительно. Об их вражде с Бурлацким — как, впрочем, и с его предшественником — знала вся больница. Но радоваться чужому горю… Видно, старшая и сама расслышала эти нотки и даже поняла их неуместность, поэтому и замолчала так резко. Как, однако, весомо у нее прозвучало: «Мы, профессионалы!..» Куда конь с копытом — туда и рак с клешней.
— Ну, не буду вас отвлекать, Родион Гордеевич! — круто переменила разговор Галина Игнатьевна. — Вам ведь теперь не только свою работу придется делать, но и Главного замещать!
В голосе Востриковой послышались уважительные нотки. Голосом она владела мастерски: уважения было как раз в меру, без подобострастия.
— Придется, — равнодушно согласился Коробов.
С тех пор, как Родион Гордеевич отказался подписать злополучное заключение, его уделом было именно это: замещать. Тот, кто вынуждал Коробова подписать фальшивое заключение, по-прежнему был при власти. И даже приумножил ее. Тот, кто побывал-таки в психушке, теперь тоже был наверху. Он прекрасно знает имена своих гонителей, но делает вид, что благородно все забыл. Видно, власть примиряет. А Родион Гордеевич с тех пор — зам. Вечный Зам. Обидно?
Теперь уже нет. Привык.
Автобус, как обычно, был переполнен. Но Родион Гордеевич успел занять свою любимую позицию почти в середине салона. Здесь толкали меньше всего, и можно было, крепко ухватившись за поручень, закрыть глаза и ни о чем не думать. Точнее, почти ни о чем. Свободное, не понукаемое необходимостью что-то решать течение мысли — лучший отдых для головы. А если не отпускать время от времени мысли попастись на пастбищах свободных ассоциаций и лугах ленивых созерцаний, вполне можно оказаться вдруг по другую сторону барьера, как это случилось с Бурлацким. Особенно после такого дня, как сегодня.
Столько вызовов спецбригады, кажется, никогда еще не было. Рекорд для Книги Гиннесса. А началось все — с Ардалиона Витольдовича. Жалко, хороший был мужик. С диагнозом, кстати, все не так просто оказалось. Даже Бектаев, уж на что опытный врач, и тот колеблется. С одной стороны, похоже на шубообразную шизофрению. С другой — она возникает обычно лет в 13–16, в пубертатном возрасте. А Бурлацкому, между прочим, уже за пятьдесят. С третьей стороны, некоторые признаки указывают на психоз, с которого начинается иногда церебральный атеросклероз. Вот и разберись тут…
Двое молодых людей, стоявших за спиной Коробова, так громко разговаривали, что он невольно оглянулся.
Его кратковременные соседи были молоды, модно одеты и веселы. Сразу видно — нувориши. Из тех, кто успел попасть в струю. Они, конечно, приписывали успех собственным достоинствам и изо всех сил надували щеки — и друг перед другом, и перед окружающими. Но простоватость нет-нет да и проступала на ухоженных самодовольных лицах. Одно из них было восхитительно рыжим. Даже веснушки, усевающие его от уха до уха и от волос до шеи, были не просто рыжи, а огненно-, пылающе-рыжи.