На процессе выяснилось, что Слейд на самом деле русский, хотя ни внешний облик, ни речь его не давали повода для подозрений: у него был превосходный английский язык и вид джентльмена. В тюрьме его встретили весьма холодно: оказывается, и преступники не лишены чувства патриотизма. Меня же нисколько не раздражало, что он советский шпион: главное, что я нашел в нем культурного и эрудированного собеседника, готового помочь мне овладеть трудным языком. Когда я спросил его, говорит ли он по-русски, он ласково взглянул на меня и мягко сказал, что при сложившихся обстоятельствах с его стороны было бы глупо отрицать это. Вскоре мой русский заметно улучшился, и мне даже стало обидно, что этого не узнают мои заочные преподаватели.
Джонни в скором времени должны были перевести из тюрьмы в общежитие фирмы, согласившейся взять его на работу, чтобы он несколько освоился среди нормальных людей на свободе. Это было частью программы реабилитации заключенных. Лично я не думал, что Джонни можно перевоспитать.
Мы редко встречались с ним, перебрасывались порой словечком-другим во время прогулок, но не более того. Я уже начал присматриваться к окружающим, надеясь сойтись с кем-нибудь поближе, чтобы выйти на «постановщиков», пока меня не перевели в специальную тюрьму, как в один прекрасный день, наслаждаясь изумительным прогорклым от смога воздухом в прогулочном дворике, я заметил, что Джонни Свифт подает мне знаки подойти к нему. Я поймал мяч, который он бросил, и, словно бы играя, подбежал к нему.
— Ты все еще хочешь выбраться отсюда? — спросил он, посылая мяч в дальний угол дворика.
— Есть предложение? — глубоко вздохнул я.
— Ко мне обращались, — сказал он, — так что можно продолжить наш разговор. Но при одном условии; если у тебя есть деньги.
— Сколько? — спросил я.
— Для начала — пять тысяч монет, старина, — сказал Джонни. — Их нужно внести авансом, иначе с тобой даже не станут разговаривать. Но это лишь деньги на организационные расходы, окончательный расчет — уже на своооде.
— Где же я возьму такую кучу денег? Они не сказали, сколько всего хотят?
— Нет. Это все, что мне было сказано. Как скоро ты можешь внести аванс?
— У меня есть накопления в Южной Африке, о которых никто не знает, — сказал я, оглядываясь по сторонам: в дальнем углу появился Хадсон, он медленно приближался к нам. — Они смогут достать чек банка в Йоханнесбурге? Я его подпишу, и они получат по нему наличные. Запомни название банка и адрес.
Я сообщил Джонни все необходимые данные, и он кивнул в знак того, что запомнил их.
— Будь осторожен, — сказал он. — К тебе подойдут.
В этот момент к нам приблизился надзиратель, и мы вновь включились в игру.
Спустя десять дней один из новых заключенных передал мне чистый бланк чека.
— Заполни и передай потом Шервину, — сказал он.
Я знал Шервина, он должен был вскоре освободиться.
— Больше ничего не передавали? — спросил я.
— Больше ничего, — буркнул новичок и поспешно ушел.
Вечером я разложил на столе учебники и начал заниматься. Приблизительно полчаса я усердно делал упражнения по русской грамматике, затем достал бланк чека и разгладил его, почти физически ощущая пыль южно-африканских шлаковых отвалов. Я вписал требуемую сумму, оставив незаполненной графу для фамилии получателя денег: мне ее знать не следовало. Потом написал дату и расписался, после чего засунул чек между страницами учебника, размышляя, не водит ли меня этот Джонни Свифт за нос. Но выбора у меня не было, так что оставалось лишь уповать на алчность тех, кто все это затеял: ведь наверняка им захочется получить больше, а это станет возможным только после завершения дела.
На следующее утро я передал чек Шервину, и по тому, как ловко он зажал его своей ручищей, я понял, что он сумеет вынести его на волю. Шервин был карточный шулер, в нашем отделении никто не решался играть с ним на деньги. Спрятать чек для него было раз плюнуть.
Прошла неделя, потом вторая, но обо мне словно забыли. Когда пошла шестая неделя, я начал нервничать: ведь чтобы получить деньги по чеку, хватило бы и одной недели. Но вдруг все внезапно разрешилось.
Это случилось в так называемое «свободное время». Смитов выговаривал мне за некоторые огрехи в моей работе: дескать, я стал хуже выполнять свои обязанности уборщика, и его это настораживало. В этот момент с шахматной доской под мышкой к нам подошел Косгроув. Подождав, пока Смитов закончит воспитывать меня, он сказал;
— Выше нос, Рирден! Как насчет партии в шахматы?
Я знал Косгроува: он схлопотал десять лет за организацию ограбления фургонов с сигаретами и виски, кто-то навел на него полицию. Он тянул уже шестой год и мог рассчитывать на досрочное освобождение через два года. В шахматы он играл лучше всех в нашем отделении. Но мне было не до игры.
— В другой раз, Косси, — сказал я ему.
— Разве ты не хочешь сыграть в турнире? — удивленно вскинул он брови. — Я мог бы поднатаскать тебя.
Я согласился, и мы расставили фигуры на доске, удалившись в другой конец холла.
— Ладно, Косси, — сказал я, — выкладывай, что там у тебя.
Он пошел пешкой.
— Я твой посредник — сказал он. — Будешь иметь теперь дело только со мной. Для начала обговорим сумму.
— Но с меня уже получили пять тысяч, — сказал я. — И теперь я хочу получить за это что-то взамен.
— Ты видишь меня, не так ли? — сказал он. — Твой ход.
Я сделал ответный ход, и он рассмеялся:
— А ты осторожный человек, Рирден. Не любишь торопить события.
— Приходится осторожничать, Косси, когда имеешь дело с такими парнями, как ты, — сказал я. — Так что ты хочешь мне сказать?
— Я хочу сказать, что как бы ты ни осторожничал, раскошелиться тебе все равно придется, Рирден. Я понимаю, это все равно, что прыгнуть в темноте. Но вся штука в том, что мы либо обсуждаем конкретную сумму, либо все отменяется. — Он пошел конем.
— Согласен, — сказал я. — Сколько?
— Половину того, что ты взял: восемьдесят шесть тысяч пятьсот фунтов стерлингов.
— Не будь идиотом, — сказал я. — В посылке было бриллиантов на сто двадцать тысяч, владельцы немного прибавили от себя. Это во-первых, а во-вторых, неужели ты думаешь, что ворованные бриллианты можно продать за полную стоимость?
— Ходи, — невозмутимо сказал он. — За нами наблюдают. Неограненные бриллианты вполне можно продать за их полную стоимость, если ты не дурак, а ты не дурак, если провернул такое дельце. Если бы тебя не предали, ты бы вышел сухим из воды.
— Это были ограненные бриллианты, — сказал я. — Их обработали в Амстердаме и готовили для изготовления украшений. Бриллианты такого разряда просвечивают рентгеном, фотографируют и регистрируют. К тому же их подвергли дополнительной огранке, после чего их стоимость упала. А кроме того, я работал не один, напарник должен был получить половину. Разработка операции его, исполнение — мое. Понятно?
— Вот именно, что многое пока непонятно, — сказал Косси. — Братва не может разобраться, что к чему. Если твой напарник сдал тебя, у тебя нет ни гроша, и ты нам не подходишь.
— Меня сдал не напарник, — сказал я.
— Но ходят слухи, что это сделал именно он, — возразил Косси.
— Слухи распускают легавые, у них для этого есть причины, сам понимаешь, — сказал я.
— Похоже, так оно и есть, — задумчиво сказал Косси. — Ты с кем работал?
— Я не сдал напарника фараонам, — твердо сказал я, — не сдам и твоей братве. Мы работаем тихо, в чужие дела не суемся и не хотим, чтобы кто-то совал свой нос в наши дела. Ясно?
— Ясно, — пробурчал Косси, — но мы к этому еще вернемся. Так сколько же пришлось на твою долю?
— Сорок тысяч монет, — сказал я. — Они в надежном месте, так что оставьте моего дружка в покое. Рассчитываться буду я сам.
— Номерной счет в швейцарском банке? — понимающе улыбнулся он уголками рта. — Но все равно тебе придется расстаться с половиной. За двадцать тысяч мы вытащим тебя из клетки и вывезем из страны, но если тебе взбредет в голову вернуться — это уже твои трудности. И не пытайся нас надуть, приятель, иначе о тебе больше никто не услышит. Ясно?
— Мне все ясно, — сказал я. — Вытаскивайте меня из тюряги, и я выложу деньги на бочку.
— Я передам это братве, — сказал Косси. — Они решат, годишься ты в клиенты или нет.
— Косси, — сказал я, делая ход, — меня смущает одно: почему ты здесь торчишь.
— Я всего лишь посредник, — сказал он. — И мне осталось только два года. Так зачем мне головная боль? Меня ждет неплохое дело на воле, и я не намерен рисковать им. Но тебе не советую возвращаться в Англию.
— Меня сейчас это мало беспокоит, — сказал я. — Мне хватит впечатлений на всю оставшуюся жизнь.
— Шах, — сказал Косси. — Кстати, ты ведь подружился со Слейдом, верно? Вы с ним подолгу болтаете.
— Он помогает мне учить русский язык, — сказал я, выводя короля из-под удара.
— С этим придется завязать, — отрезал Косси. — Держись от Слейда подальше. Иначе все отменяется, сколько бы ты ни заплатил.
— Какого черта? — удивился я.
— Это не твоего ума дело, — оборвал меня Косси. — Шах! — пошел он слоном.
— Только не пытайся убедить меня, что у вас в мафии все большие патриоты, — сказал я. — При чем здесь русский?
— Не задавай глупых вопросов, — поморщился Косси. — Делай, что тебе говорят. — Он обернулся к проходившему мимо нас Смитону и воскликнул: — Этот Рирден чуть было не обыграл меня. У нею неплохие шансы выиграть турнир.
Смитон скользнул по нему безразличным взглядом и пошел дальше.
После этого разговора я повеселел. И даже стал напевать, драя столы и пол в холле. Смитон поглядывал на меня с одобрением: я становился образцовым заключенным.
Со Слейдом я перестал разговаривать, и время от времени он бросал на меня укоризненные взгляды. Я не пытался больше выяснить у Косси, почему мне запретили общаться с русским, но Слейда мне было жаль: ведь в тюрьме у него не было друзей.