ь. — Толстомордый кивнул мне на прощание и удалился.
Я посмотрел на повернувшегося ко мне спиной Тафи: у него были плечи и шея боксера. Поразмыслив немного, я прошел в ванную, включил горячую воду и задумался. Банда работала по высшему разряду, в этом сомневаться не приходилось. Если с деньгами будет все в порядке, они доставят меня за границу с надежными документами. Если же денег на моем счету не окажется, меня закопают в каком-нибудь укромном местечке, где мои косточки не скоро обнаружат. Или нет, пожалуй, замуруют в бетонный блок и сбросят в море. Хорошо, если предварительно они соблаговолят еще меня убить.
Я поежился и помянул недобрым словом Макинтоша. Пожалуй, настало время подумать о побеге из моей новой роскошной тюрьмы. Но как узнать, где я нахожусь? На память вдруг пришла песенка, которую мне в детстве напевала мама, усадив меня на колени:
Тафи был родом из Уэллса,
Тафи был опытный вор.
Тафи забрался в кладовку,
Тафи мой окорок спер.
Не следует ли из этого, что я очутился в Уэллсе, то есть все еще не выбрался за пределы Объединенного Королевства?
Я тяжело вздохнул и, шлепнув ладонью по воде, полез в ванну отмокать.
О нас со Слейдом заботились так, словно мы были греческими пароходными магнатами. Сервис бандитов не уступал обслуживанию в шикарных международных отелях. Нам ни в чем не отказывали, кроме одного — немедленного освобождения. Мы попросили газеты — и получили их, мне захотелось выпить южноафриканского бренди — достали для меня самый лучший сорт, какого в лондонских магазинах я и не видел. Слейд, правда, предпочитал незнакомому напитку 15-летний «Глентливет», но о вкусах не спорят. Однако, когда мы заказали телевизор и радиоприемник, последовал отказ.
— В чем дело? — спросил я Слейда.
Он снисходительно взглянул на меня и объяснил:
— Дело в том, что они не хотят, чтобы мы догадались, где мы находимся. Ты спросишь, почему же в таком случае нам дают газеты? Все очень просто: по газетам ничего узнать нельзя, потому что, во-первых, мы не знаем, какое сегодня число, а во-вторых, газеты могут доставляться самолетом.
— Так, может быть, мы во Франции? — спросил я, продолжая прикидываться простачком.
— На Францию не похоже, — сказал он, бросив взгляд на окно. — Я не знаю, где мы находимся. Честно говоря, меня это и не волнует: главное, что скоро я буду дома. Я не был в России двадцать восемь лет.
— Сдается мне, что ты важная птица, Слейд, — сказал я, — иначе мне не скостили бы за тебя десять тысяч фунтов. Как профессионал, что ты думаешь об этой банде?
— Я бы не стал так их называть, — нахмурился Слейд. — Уголовники вряд ли смогли бы наладить такую безупречную организацию. Они знают свое дело не хуже, чем я свое.
— Так ты полагаешь, что они в некотором смысле твои коллеги? — насторожился я.
— Не исключаю и такую возможность, хотя это и маловероятно, — потер он кончик носа. — Надо сказать, такая организация требует уйму денег. После войны у западных немцев был так называемый «Аппарат Гелена», но его содержали американцы.
— И кто же мог себе позволить раскошелиться на такую организацию? — осторожно спросил я.
— Например, наши люди, — хищно улыбнулся Слейд.
Это прозвучало вполне правдоподобно. Слейд, во всяком случае, чувствовал себя как дома, в России, где его ожидали почет и слава, банкет в Кремле с тостами в его честь и хорошенькая машинистка, записывающая под диктовку его воспоминания о службе в британской разведке, где Слейд занимал высокий пост.
— Что ты обо мне думаешь? — словно бы прочитав мои мысли, спросил Слейд. — Ведь я шпионил в твоей стране…
— Не в моей, — махнул я рукой, — моя родина — Южная Африка, а в жилах моих течет ирландская кровь.
— Ах да, верно, я совсем забыл, — пробормотал он.
Тафи был столь же услужлив и внимателен, сколь и молчалив. Пищу он подавал всегда строго в одно и то же время, комнату систематически убирал, однако при этом ни разу не проронил ни слова. Он выполнял все мои просьбы, но стоило мне попытаться втянуть его в разговор, как он вперял в меня холодный взгляд своих голубых глаз и выразительно молчал. В конце концов я решил, что он просто немой.
За дверью нашей комнаты всегда кто-нибудь дежурил: я видел фигуру, маячащую в коридоре, когда Тафи входил или выходил, но ни разу не разглядел лицо. Должно быть, там дежурило поочередно несколько человек, по меньшей мере трое. А это означало, что всего в доме не менее пяти человек. Женщин я не видел, это была чисто мужская компания.
Не обращая ни малейшего внимания на ироническую улыбку наблюдающего за мной Слейда, я попробовал на крепость решетки на окнах, как в спальне, так и в ванной, но они оказались достаточно прочными, не говоря уж о том, что были двойными. Решетки проверял не я один: как-то, выходя из ванной, я заметил, что Тафи пристально рассматривает прутья: видимо, ему поручили убедиться, что они не подпилены.
Время от времени нас навещал Толстомордый. Я усердно накачивался спиртным, как при нем, так и без него. Он молча наблюдал за мной, но ничего не говорил. К счастью, мне удавалось сохранять над собой контроль, хотя со стороны это и не было заметно: и Толстомордый, и Слейд были уверены, что я окончательно спился. Между тем я регулярно выливал виски в унитаз, совершая вечерний туалет.
Тафи каждое утро убирал пустые бутылки и приносил полные, сохраняя полнейшее спокойствие. Никто не отговаривал меня от беспробудного пьянства, но мой главный цербер решил проверить мои умственные способности иным, весьма коварным путем: он предложил мне сыграть с ним в шахматы.
Слейд не играл в шахматы, и когда Толстомордый увидел, что я в одиночку решаю шахматные задачи, он не без бахвальства заявил, что готов преподать мне хороший урок. Играл он действительно неплохо, хотя и слабее Косси: у того, видимо, было больше времени для практики. Поначалу мне пришлось с ним попотеть, хотя он и дал мне фору — две пешки.
— Алкоголь и шахматы несовместимы, — самодовольно изрек Толстомордый, выиграв первую партию.
Я молча налил себе бренди и, глубокомысленно посмотрев на него, поднял бокал.
— За ваше здоровье, сэр! Кстати, до сих пор не имею чести знать вашего имени. Как прикажете вас величать?
— Это несущественно, — бесстрастно сказал мой цербер.
— Я мысленно называю вас Толстомордым, — хохотнул я, опорожнив бокал. — Ведь мне нужно как-то вас называть!
Эта глупая шутка стоила мне партнера: больше он со мной в шахматы не играл.
Чек из швейцарского банка наконец пришел. К этому времени мы со Слейдом уже успели изрядно надоесть друг другу. Я постоянно нервничал, думая о своем номерном счете, о Макинтоше с его секретаршей и о шансах на побег. Слейд тоже проявлял признаки нервозности, хотя и не делился со мной своими мыслями.
Однажды его увели на целый час, и когда он вернулся, я спросил, где он был.
— На деловых переговорах, — сухо сказал он и вновь замолчал.
Меня увели на другой день. Комната, куда привел меня охранник, мне понравилась, хотя в ней и имелся один изъян: плотные шторы на окнах. Вскоре вошел Толстомордый и положил на стол передо мной бланк чека. Отвинтив колпачок ручки, он протянул ее мне со словами:
— Номер счета!
— Послушайте, сэр, — сказал я решительным тоном, — не вздумайте мудрить, иначе вы горько об этом пожалеете. Возьмите ровно двести тысяч швейцарских франков и ни сантима больше. Иначе я найду вас и сломаю вам хребет.
— Найти меня тебе вряд ли удастся, Рирден, — усмехнулся он.
— Не надейся на это, со мной шутки плохи! — сменил и я тон, угрожающе вытаращившись на него. — Моя репутация тебе прекрасно известна, я слов на ветер не бросаю. Я достану тебя хоть из-под земли.
— Мы тоже дорожим своей репутацией, — судорожно сглотнув ком, сказал Толстомордый. — Со счетом все будет в порядке, заполняй чек.
— Надеюсь, — буркнул я, вписывая довольно сложную комбинацию букв и цифр, заученную по совету миссис Смит. — Хорошо, что мы поняли друг друга. Долго мне еще ждать?
— Еще неделю, — сказал Толстомордый, изучив чек и довольно помахав им в воздухе, чтобы скорее просохли чернила.
Я взглянул на чек в его лапище и похолодел, подумав, что только что сам подписал себе смертный приговор.
Спустя три дня Слейда увели, и больше я его не видел. Оставшись один, я томился ожиданием неминуемой беды. Толстомордый перестал навещать меня, и я целыми днями слонялся по комнате или стоял возле окна и глядел на двор. И в солнечную, и в пасмурную погоду я созерцал там одно и то же: нехоженую гравийную дорожку и черного дрозда на газоне.
Однако примерно в одно и то же время случалось и нечто довольно любопытное: слышался мерный цокот копыт, скорее пони, чем лошади, судя по звуку, мелодичный звон колокольчика, негромкое посвистывание и, после небольшой паузы, снова цокот копыт и позвякивание колокольчика, на сей раз — удаляющееся. Однажды я даже заметил тень человека, входящего во двор, но самого его я не видел.
Наконец Толстомордый соблаговолил-таки навестить меня, и я воспользовался этим, чтобы прощупать ситуацию.
— Ради Бога! — воскликнул я. — Позвольте мне размять ноги во дворике. Можете приставить ко мне парочку ваших головорезов, — добавил я, видя, что он лишь качает головой. — Лучше бы я остался в тюрьме, — проворчал я, когда и это предложение не смягчило моего цербера, — там по крайней мере выводили на прогулку.
— И что из этого получилось? — усмехнулся Толстомордый. — Ты смылся, Рирден. Хочешь размяться — делай упражнения в комнате.
Я пожал плечами и налил себе виски. Толстомордый взглянул на меня осуждающе:
— Так недолго и загубить печень, Рирден. Тебе не помешало бы хорошенько пропотеть, чтобы выгнать всю эту бурду из организма.
— Мне наплевать, — махнул я рукой и сделал глоток. Толстомордый, кажется, все больше укреплялся во мнении, что я конченый тип: я исподволь создавал впечатление, что выпиваю не менее полутора бутылок ежедневно, хотя и выливал их содержимое в унитаз. Однако когда он бывал у меня, мне приходилось давиться виски или бренди. На этот раз я выпил за час почти четверть бутылки, и у меня закружилась голова.