Загонная охота — дневная, многодельная, потная. Вечером не до откровенных разговоров — приготовить обед-ужин и поскорее принять горизонтальное положение. Мы же охотились «с вышки». А это тишина, интим, созерцание, размышления. Ночь проходит в попеременном одиноком сидении на «вышке», день — в неторопливом разговоре по душе, когда тянет раскрыть сокровенное.
Когда затеялся тот самый разговор? После первой бесплодной ночи больше перемалывали охотничью тему. Почему не идет зверь, в чем дело? Это занимало нас больше, чем банальные рассуждения о «летающих тарелках», о высшем внеземном разуме и об инопланетянах.
Вторая ночь оказалась подобием первой, но она приблизила нас к природе, очистила от суетного, еще теснее связала невидимыми нитями оторванного от городской цивилизации крохотного мирка.
…Друзья собирают меня на дежурство, словно родители первоклассника первого сентября, Валентин осматривает мои патроны:
— Магазинные? Спрячь. Это ерунда.
Достает банку свежего пороха, сыплет три с половиною грамма. «Зауер» выдержит. Капсюли новые. Валентин сам запрессовывает в гильзу «жавело». Поверх пыжа закладывает латунную пулю и назидательно говорит:
— Точеная латунная «рюмка» надежней всего.
Тем временем Виктор заменяет мои сапоги на свои — большего размера, дает сшитые из грубого длинноворсного материала белые носки, сует свитер.
— Сними-ка свой и натяни водолазный, из верблюжьей шерсти. Он не так сковывает при стрельбе. Морозу двадцать, возьми меховые рукавицы.
Я иду один по глубокой, выше колена, тропинке. На мне ватный армейский комплект, растоптанные яловые сапоги, цигейковая шапка. Морозно, но уши опускать нельзя — охотник обязан слушать ночь. «Вышка» стоит на опушке продолговатой стометровой поляны. Это грубо сколоченный из горбыля и обрезков фанеры ящик на высоких столбиках Сзади дверь, в сторону поляны — квадратное окно. Я тихонько забираюсь в ящик, ощупью нахожу скамейку. Проверяю, легко ли сбрасываются рукавицы, делаю проводку стволом в секторе обстрела. И все, больше ничего нельзя. Нельзя стучать, возиться. Нельзя курить. Кашлять, сморкаться нельзя. Можно только сидеть, слушать, смотреть. Четыре часа впереди. В мягкой, скорее даже вязкой тишине черно-белая тональность действует подобно японскому саду камней. Двести сорок минут одиночества. Возникают причудливые образы, бегут, струятся мысли…
А днем делать нечего. Чай, неторопливая беседа. И вот в сумерках, после второй философской ночи, наступил момент, когда можно поведать друзьям все, открыть тайники без опасения нарваться на саркастическую улыбку. Момент откровения, когда ты отпускаешь вожжи и никто не хлопнет по плечу: «Старик, круто берешь!» Жаль, что не было со мной диктофона, и многие потрясающие детали рассказа Валентина выпали из памяти.
Началось с ощущения беспокойства. Мне было шестнадцать лет, но по силе я уже мог поспорить со взрослыми мужиками. Башка работала как надо — понятия не имел, что такое головная боль. Спал как убитый. А тут, словно шар свинцовый засел в мозгу, и сон не шел. Жили мы тогда под Тамбовом. Я тихонько оделся и вышел на улицу. Луна куталась в облака. Какая-то сила подталкивала меня к лесу. И я пошел, хотя не только ночью, но и днем мы, пацаны, редко заходили в лес поодиночке.
Кто-то невидимый и неслышимый вел меня в темноте мимо ям и канав, словно поводырь слепого. Не помню как — очутился на большой поляне. Здесь в хорошую погоду тамбовчане резались в волейбол и потягивали пивко. Огляделся. Ни души. Внезапно глухие облака, нависшие над поляной, стали наливаться ярким светом. Потом из туч вынырнуло крупное светящееся тело и стало опускаться на середину поляны.
Мне показалось, что тело не столько светится, сколько окружено ореолом, и поочередно принимает форму то темного круглого хлебного каравая, то блестящего электрочайника — только парящего вместе с круглой подставкой. При переходе из одного состояния в другое тело больше всего напоминало старую фетровую шляпу с широкими полями. Я разинул рот: это не подходило ни под одно из явлений, ни под один из объектов, о которых я имел представление тогда. Болид, шаровая молния, вертолет… Все не то, сами понимаете.
Здесь начались чудеса похлеще. Тело замедлило спуск, а потом зависло на высоте метров пятьдесят. Сопоставив его диаметр с высотой деревьев, окружавших поляну, я прикинул: тоже не меньше полусотни метров. Воздушный корабль?..
От корабля протянулся к земле узкий, в полметра, сноп белого света, настолько яркий, что походил на столб из плотной материи. Ослепленный, я не сразу заметил другой луч, бледно-зеленый и не толще дужки от очков. Луч уперся в запястье моей левой руки, и тут же я услышал голоса. Но не извне. Напротив, голоса колотились во мне, как струи воды в пустой бочке.
— Это то, что нужно. Почти все генокоды совпадают.
— Ты смотри, где отыскался потомок нашего знаменитого реципиента из Эмполи.
— Две тысячи километров за пятьсот лет — мелочь.
— Ну что, берем у него? Да отключите наконец транслятор, Бога ради…
Голоса исчезли. Корабль покрылся струями светящегося газа, лучи погасли. Огненный полушар с неожиданной для такого крупного объекта резвостью сделал зигзаг вверх и в сторону. Он совершенно исчез из вида, будто растворился в ночном воздухе. И тут же меня стала обволакивать прозрачная тягучая масса, воздух, будто сгущенный до сметанообразного состояния. Я не верил своим глазам: корабль уже стоял спокойно на земле слева от меня, совсем близко, хотя предыдущий маневр уводил его в другом направлении.
Сгусток уплотненного воздуха вокруг меня превратился в довольно широкую трубу, через которую меня понесло к загадочному объекту. Впрочем, я не могу сказать, что был вовлечен внутрь корабля каким-то подобием пневмолифта. Ни давления, ни перегрузок, вообще никаких неприятных ощущений. Страха тоже не было.
…Очнулся я в тесном, белом, неправильной формы отсеке корабля. Я лежал на высоком столе, жестком и гладком. Рядом стоял пожилой мужчина в обычном сером габардиновом костюме, при галстуке. Лицо, прическа — все усредненное, примелькавшееся. Городской служащий типа инженера-коммунальщика или бухгалтера. Такие лица совершенно не запоминаются, их миллионы.
— Как ты себя чувствуешь? — произнес он скрипучим, абсолютно равнодушным голосом и, не ожидая ответа, продолжил: — Мы пригласили тебя для одного дела. Речь идет о небольшой операции. Мы поменяемся с тобой маленькими участками спинного мозга. Ну, прихватим еще кусочек продолговатого мозга.
— Не хочу, — вырвалось у меня, — не люблю операций.
— Успокойся. Боли не будет. Ты заснешь, а проснешься другим человеком. Совсем другим, с новыми знаниями. Свет этих новых знаний ты понесешь…
Я невежливо перебил:
— Зачем мне чужие мозги и знания? Я хочу остаться самим собой.
Человек в сером костюме внимательно посмотрел мне в глаза. Мне показалось, что так смотрят на котенка, которого берут на руки, чтобы приласкать, а в ответ получают царапину.
И сразу же во мне зазвучал голос, обращенный, впрочем, к стоящему рядом человеку.
— Что, сопротивляется, чертенок? Может быть, поищем другого донора? Не у него же одного нужный код.
Серый человек не разжал губ, но его ответ прозвучал ясно:
— У него редкостная генно-хромосомная система. Полный ключ! Он даже входит в наш транслятор. Долго придется искать что-либо похожее. Попробую поработать с ним.
— Ладно, промой ему мозги как следует…
Голоса стихли. Человек обратился ко мне обычным, так сказать, способом: сотрясая воздух.
— Валентин, нам нужно обстоятельно поговорить. Зови меня Вторым; если хочешь, можешь перебивать и задавать вопросы в любую секунду. Но сначала я покажу тебе корабль. Пойдем.
Выходя из отсека, я подумал: «Непонятно, почему они нянчатся со мной?» Судя по всему, усыпить меня и вырезать что надо, сделать любую пересадку им ничего не стоило. Так в чем же дело?
Пока я размышлял, Второй вел меня по широкому кольцевому коридору. Стены здесь, как и в отсеке, из которого мы вышли, состояли из незнакомого мне белого гладкого материала, излучавшего ровный мягкий свет. Перед Вторым беззвучно распахнулась дверь во внутренней, меньшего радиуса, стене. Мы оказались в странном круглом помещении со стенами, состоящими будто бы из маленьких и совсем крохотных стеклянных аквариумов. Здесь мерцал слабый свет. Запах был тяжеловат. За стеклянными стенами в мутной жидкости плавали комки какого-то вещества — желтоватые, розовые, серые…
Второй остановился в центре зала и повернулся ко мне, показывая на стену:
— Ты сказал, что не нуждаешься в чужих знаниях. Это спорно. Знания, как правило, именно заимствуются. Или прививаются. В любом случае они приходят извне, от некоего всеобщего космического абсолютного разума, от Абсолюта. Наш корабль с экипажем, равно как и другие корабли-скрепы, промежуточные звенья в системе Космос — Земля. Люди, животные и растения — следующие звенья в этой иерархии. Мы стремимся сделать эти звенья активными. Никогда не задумывался, почему человечество сделало в своем развитии ряд мощных рывков? Хотя и не везде…
Я действительно в то время не очень понимал, откуда разительная неравномерность в развитии народов. В школе это объясняли разными географическими условиями. Мол, суровый климат заставлял европейцев шевелить мозгами. Но тогда возникал вопрос: почему Америка с таким же климатом въехала в девятнадцатый век на обшитом кожей челноке, с копьем, луком и стрелами?
— Вы хотите сказать, что цивилизацию создали вы? — забыв о своем положении, заинтересовался я.
— Не совсем так. Мы вносим в биообъекты различных классов элементы более высокой структурной организации. Там, где это удается, возникает прогресс, движение вперед, прорыв в будущее. Иногда наши реципиенты, опережая время, оказываются перегруженными знаниями.
Он вздохнул и поправил съехавший на сторону дешевый темный галстук.
— Мы отслеживаем связи с биосферой Земли с помощью этого гигантского биокомпьютера, электроника лишь координирует работу его частей. Природные биоэлементы воспринимают, обрабатывают и хранят нужную информацию. Например, генокоды.