Самые лучшие отношения сложились у меня с Андерсоном, тюремным интендантом. Он многое для меня сделал, и его рапорты начальству, мне думается, были доброжелательными. Благодаря ему я получил радиоприемник и право брать в библиотеке дополнительные книги, чтобы лишний раз не ходить туда под конвоем. По его же протекции я получил разрешение учиться на заочных общеобразовательных курсах.
Из многих возможных я выбрал два предмета: английскую литературу и русский язык. Намерения закончить курс, откровенно говоря, у меня не было, я только делал вид, что смирился с судьбой. Учился я тем не менее старательно: все равно как-то ведь нужно было убивать время.
Единственным заключенным, с которым я сблизился, был Джонни Свифт, «мотавший» срок за кражу со взломом. На тюремном жаргоне отсидеть срок от шести месяцев до двух лет называется «отоспаться». Срок свыше двух лет и до четырех уже «мотают», а свыше четырех — «тянут». Так что Джонни, схлопотавший три года, «мотал», а я — «тянул».
Скорее хитрый, чем умный, Джонни ознакомил меня с порядками в тюрьме и дал массу полезных советов, как избежать неприятностей. Однажды, когда меня в очередной раз перевели в другую камеру, он, заметив мое подавленное настроение, рассмеялся:
— Плата за популярность! Не унывай, есть одна камера, в которую тебя никогда не переведут.
— Которая, если не секрет? — полюбопытствовал я.
— Вон та, что в дальнем углу. Камера Снуки.
Снуки — странноватый маленький человечек с неизменной улыбкой на лице — сидел за кражу со взломом.
— Так почему же меня в нее не посадят? — спросил я.
— Там под полом главный коллектор, и если постараться, по нему можно выбраться из здания, — с ухмылкой пояснил Джонни.
— Ясно, — сказал я. — Так почему же доверяют Снукп? Ведь он как-никак взломщик.
— Он такой же взломщик, как и моя тетя Фанни, — поморщился Джонни. — Тюрьма для него — родной дом. Поэтому каждый раз, когда его освобождаю^ он плачет, а оказавшись за воротами, идет и ворует, но так, чтобы вновь поскорее очутиться в тюрьме.
— Ему здесь так нравится? — улыбнулся я.
— Если бы ты в детстве перенес столько, сколько этот бедняга, тебе тюрьма тоже показалась бы раем, — вздохнул Джонни. — Но я все-таки подозреваю, что у него не все дома, — уныло добавил он.
В другой раз Джонни сказал;
— Будь осмотрителен в выборе друзей. Здесь никому нельзя доверять. Лично я никому не верю. Особенно опасайся Симпсона: он стукач. Если он станет крутиться возле тебя, заткни ему его поганые уши.
Джонни указал мне и на других заключенных, которых следовало избегать, пояснив, что любой из них донесет на собрата по несчастью, чтобы выслужиться перед начальником тюрьмы, который может ходатайствовать перед комиссией МВД о сокращении срока наказания.
— Но только напрасно они стараются, — глубокомысленно заключил Джонни. — Начальнику и без них известно, что творится в его хозяйстве.
Джонни вообще любил порассуждать. Воровство было его профессией, а тюрьма — неизбежным сопутствующим фактором.
— Я уже дважды «отсыпался» и один раз «мотал», — сказал он как-то. — Следующий раз придется «тянуть».
— И тебя это не удручает? — осторожно спросил я.
— Да, бывает порой немного грустно, — признался он, но тотчас же принялся с серьезным видом ученого мужа анализировать ситуацию: — Во всем виноваты эти недоделанные доброхоты, — заявил он. — Они добились отмены смертной казни и теперь пытаются ее чем-то заменить. Вот почему за убийство теперь дают большие сроки. А кому из осужденных такое понравится? Каждый норовит поскорее освободиться, так им не дают, вешают ярлык «особо опасного» и держат до звонка. — Он ухмыльнулся и добавил: — А ведь еще требуется подобрать для таких субъектов надежное местечко. Обычные тюрьмы для них не годятся, приходится строить специальные, из которых уже не убежишь. А где же набрать столько народу, чтобы заполнить такую тюрягу? Вот судьи и стараются влепить на полную катушку. Ты понял, где собака зарыта?
— Тогда почему же меня поместили в обычную тюрьму? — спросил я. — Ведь как я понял, отсюда не так уж и трудно смыться.
— Да потому, что специальные тюрьмы пока еще только строятся. Вот подожди, закончат тюрьму на острове Уайт и тотчас же тебя туда переведут. А до тех пор они не спустят с тебя глаз.
— А почему бы тебе самому не попытаться сделать отсюда ноги? — оглянувшись по сторонам, спросил его я.
— Это не так просто, как кажется, — помрачнел Джонни. — Мне осталось два года, если только я до этого не выйду из себя и не разобью башку этому подонку Хадсону. Ты не представляешь, что начинается, когда ты уже оказался за стенами тюрьмы! Ведь у полиции и собаки, и вертолеты, и рации, короче, все это напоминает боевые учения. Нет, уж лучше и не пытаться. — Он похлопал меня по плечу и, понизив голос, добавил; — Но с тобой — совсем другое дело! Тебе нечего терять, так что стоит попытать счастья. Только за тобой наблюдают, и выбраться отсюда тебе гораздо сложнее, чем мне, старина. А уж на свободе тебе вообще не обойтись без организации…
Это уже было интересно.
— Какой организации? — спросил я.
— На воле все должно быть заранее спланировано, — авторитетно сказал Джонни. — Ведь ты не хочешь прятаться по полям и жрать сырую репу, прислушиваясь к лаю собак, чтоб им всем передохнуть! Нет, тебя может спасти только организация, которая бы о тебе позаботилась. Как ты думаешь, бежали Уильсон, Бигз и другие ребята?
— Ладно, — сказал я. — Покупаю. Так как им эго удалось?
Он потер кончик носа.
— С помощью организации, как я уже и сказал. Но только на это потребуются деньжонки, и не мало. — Он оглянулся по сторонам и понизил голос. — Ты когда-нибудь слышал о «постановщиках»?
— Нет, никогда, — покачал я головой. — Это что, организаторы побегов? Но ведь они, наверное, затребуют мешок монет!
— Вот именно, — довольно хохотнул он. — И никак не меньше.
— Короче, как мне с ними связаться? — спросил я.
— Сам даже и не пытайся, — поглядел на меня, словно на слабоумного, Джонни, — они тебя сами найдут. Только сперва наведут справки: очень серьезные ребята. За свою работу они отвечают, но и берут соответственно. Такие, как я, им не нужны, что с меня возьмешь? А вот ты — другое дело.
— Джонни, я в чужой стране, — после некоторого колебания сказал я. — Я пробыл в Англии меньше недели, и меня взяли. Могу я после этого кому-либо верить? Но если ты закинешь удочку, я буду тебе признателен. Только никаких имен. Понял?
— Да ты что, за дурака меня принимаешь? Ясное дело, никаких имен. — Он оценивающе взглянул на меня. — Я понимаю тебя, приятель. Получи я двадцать лет, тоже наверняка бы немного свихнулся. Ты насолил фараонам, а они этого не прощают, вот где собака зарыта! — Он глубоко вздохнул. — В следующий раз мне тоже придется «тянуть» срок, меньше десяти лет судья не влепит, а то и все пятнадцать. Выйдешь полной развалиной.
— Может, тебе лучше завязать? — осторожно спросил я.
— А что я умею делать? — обреченно махнул он рукой. — А стучать на фараонов нахальства не хватит. Я слишком стар, чтобы меняться, да и не привык выживать за счет других.
— Так почему же тебе не попытаться жить честно? — спросил я.
— Это для крестьян, — окинув меня подозрительным взглядом, сказал Джонни. — Разве я похож на человека, который будет вкалывать в какой-нибудь мастерской по уши в машинном масле?
Он молча уставился в стену, а я подумал, что между ним и Снуки нет большой разницы: оба они кончат одинаково.
Прошли месяцы. Я драил и тер блок «В», словно авгиевы конюшни, время от времени вступая в стычки с грязными свиньями, не желавшими уважать мой труд. Форбс еще несколько раз пытался склонить меня к сотрудничеству, но потом махнул рукой. Навещал меня и Маскелл, интересовался, не желаю ли я обжаловать приговор суда. Я спросил, есть ли в этом смысл.
— Формально можно придраться к замечанию судьи насчет того, что твое положение вряд ли может стать хуже: это можно истолковать как попытку оказать давление на присяжных. Но все снова упрется в пропавшие бриллианты.
— Мистер Маскелл, — улыбнулся я в ответ, — как я могу содействовать возвращению бриллиантов, если никогда их даже не видел?
Мы не стали подавать апелляцию.
Второй раз я встретился с моим стряпчим в кабинете начальника тюрьмы.
— У мистера Рирдена имеются накопления в Южной Африке, — сказал Маскелл. — Сейчас они переведены в Англию, и ему, естественно, понадобится доверенное лицо, которое позаботилось бы об их вложении.
— О какой сумме идет речь? — поинтересовался начальник тюрьмы.
— Немногим более четырехсот фунтов стерлингов, — сказал Маскелл. — Вложив эти деньги в надежное предприятие, можно через двадцать лет получить тысячу фунтов, а мистеру Рирдену они будут весьма кстати, я полагаю. Согласие Министерства внутренних дел имеется. — Он показал документы.
— Хорошо, я тоже не возражаю, — сказал хозяин кабинета и подписал доверенность. Мне было приятно, что обо мне не забывают, и я от всей души поблагодарил Маскелла.
Наконец наступил день, когда я зачеркнул в календаре цифру 365: мне оставалось отсидеть только 19 лет. Джонни больше не заводил разговор о «постановщиках», и я уже не питал иллюзий о своей судьбе.
Я по-прежнему ходил в «особо опасных», но уже успел привыкнуть к свету в камере ночью и автоматически выкладывал за минуту до отбоя одежду перед дверью. Время от времени меня переводили в новую камеру, но как я ни пытался установить какую-то закономерность, мне это не удавалось. В конце концов я решил, что ее вообще не было.
Именно тогда я и познакомился со Слейдом. Это был его первый срок за первое преступление, зато весьма солидный: сорок два года тюрьмы за шпионаж. Я слышал о нем и знал, что Слейд был самой крупной рыбиной, попавшейся после Блейка, русского шпиона. Это был бледный, болезненного вида человек, передвигавшийся на костылях: как я позже узнал, ему при аресте прострелили ноги, и он восемь месяцев пролежал в госпитале, прежде чем предстать перед судом. Все-таки какая у шпионов интересная жизнь! Подчас, пожалуй, даже чересчур интересная.