Кончиками пальцев я провел по ее щеке, погладил ее черную как смоль бровь.
— О’кей. Что-нибудь скажу.
— О Боже! — Она закрыла глаза и вздрогнула. — Я ж ни на что не претендую, Трэв. Ничего такого. Как бы то ни было…
— Как бы то ни было…
— Ты только не смейся.
— Ты же сама все прекрасно понимаешь.
Я уловил выражение испуга на ее лице.
— Трэв, может, я совсем не то, что тебе… Может, ты никогда всерьез… Просто был со мной любезен, а сейчас…
— Ты все прекрасно понимаешь. Помолчи, моя хорошая.
— Я послала в Нью-Йорк телеграмму.
— В которой мило извинилась за задержку?
— Ах, да к черту все это! Мы с тобой ведь никогда по-настоящему не целовались. И у меня коленки дрожат. Дорогой мой, прошу тебя, отведи меня куда-нибудь — мне просто необходимо выпить.
Во время полета, несмотря на чарующую близость Дэны, несмотря на то, что я ощущал аромат ее тела, смотрел в ее темные, бездонные глаза и был полон предвкушений, от которых перехватывало дыхание, — несмотря на все это, в какой-то части моего мозга по-прежнему прокручивалась и перемалывалась вся эта грязная история. Потрудились мы немало и теперь сбрасывали со счетов одного за другим из той веселой компании. Карл Абель, гроза гор, не более опасный, чем падение на задницу на лыжне для начинающих. Заживо сгоревший в шипении октана Сонни Кэтгон. Нэнси Эббот, тоже неотвратимо сгорающая, только на более медленном огне. Нет смысла проверять Харви и Ричи, ребят из Корнелла. Самое сложное для них — найти хоть единого человека, который бы им поверил. Кэзуэлл Эдгаре не был с этим связан. Впрочем, он уже не был связан почти ни с чем в этом мире. Айвз умер, причем не своей смертью. Как и Пэтти Макгрудер. Если удача хоть немного улыбнулась старому Эбботу, то и он уже встретил свою смерть — не столь ужасную, но это не делало ее более приятной.
Круг подозреваемых сужался. В нем теперь оставались яхтсмен и бездумный прожигатель жизни по имени Вэнс Макгрудер, официантка по прозвищу Уиппи и полоумный мужичонка — Боген. Да, это все равно что бродить по опустевшему дому и открывать подряд все шкафы, проверяя их содержимое. Неужели дело оказалось более сложным, чем я мог вообразить? Или я взялся за него не с того конца? Но так или иначе было во всем этом нечто зловещее, неподвластное контролю. Я это явственно ощущал и чувствовал, что опасность угрожает Лайзе Дин, а возможно, и мне — хотя и не представлял, от кого исходит эта угроза и в чем она заключается. Наверняка я знал только две вещи. Во-первых, осмотр шкафов подходил к концу, и, во-вторых, я был несказанно рад, что не присутствовал на том «веселье». И посему, покрепче сжав руку сидящей рядом со мной девушки, я сказал себе, что жизнь прекрасна, и отогнал прочь мрачные мысли.
Мы приземлились вскоре после полудня. Что-то нереальное было в сочетании голубых прудов и зеленых судоходных каналов с бесконечной коричневой пустыней, напоминавшей потрескавшуюся шкуру старой ящерицы. С нами вместе прилетела группа паломников. Одетые «с иголочки», они изо всех сил старались не показать, какой интерес у них вызывают турникеты в аэропорту, стремительный полет, объявления по радио и прочие чудеса цивилизации. Все они бережно сохраняли в себе ощущения страданий и стремились как можно скорее припасть к той самой нужной им плите в том самом определенном месте, где они уже воистину приобщатся к мукам, выпавшим когда-то на долю Христа. Когда наша группа проходила через пропускной пункт, я заметил парочку наблюдателей; прислонившись к стене, они стреляли глазами направо и налево — такие убаюкивающе-бдительные. Паломников они окинули быстрыми и цепкими взглядами из-под темных очков. У них в памяти существует нечто вроде картотеки на все десять тысяч неблагонадежных лиц, проживающих в Слотсвилле[10], а плюс к тому они обладают безошибочным нюхом на приближающуюся опасность.
Моя дама на сей раз не занималась никакими транзитными услугами. А я все еще испытывал какое-то приятное и необычное ощущение от нашего полета: он прошел в полном молчании, рука Дэны крепко сжимала мою руку, темные глаза были полузакрыты. Вот и сейчас она стояла все еще неподвижная и покорная, терпеливая и чувственная, пока я, поскольку нам не надо было заниматься багажом, подыскивал для нас машину напрокат. Повинуясь некоему ироническому импульсу, я остановил свой выбор на типичнейшем для центров игорного бизнеса лимузине — большом, блестящем, голубовато-зеленом авто с кондиционерами, откидным верхом и белыми кожаными сиденьями.
Было там неподалеку одно нравящееся мне местечко: совершенно уединенный, а следовательно, дорогой жилой фургончик со всеми удобствами, под названием «Обитель апачей». Я знал: вздумай я с ней советоваться, это сильно удивило бы ее, да в конечном счете это и не имело смысла. В конторе я сказал, что бывал здесь раньше и хотел бы снять домик на двоих у пруда, вручил швейцару доллар, чтобы он позволил мне взять ключ и самостоятельно отправиться туда.
Большая, вытянутая в длину комната в золотисто-зеленых тонах с двумя огромными кроватями ярко освещалась солнцем. Пожалуй, даже слишком ярко. Я потянул за шнуры — тяжелые желтые портьеры со скрипом задвинулись, и мы сразу окунулись в призрачный золотистый полумрак. Еле слышно работал кондиционер, наполняя комнату приятным прохладным воздухом. Мне почудилось, что мы находимся в некоем оазисе, от вчерашнего дня нас отделяет тысячелетие, а завтрашний наступит еще через десять тысяч лет… Временами Дэна глубоко вздыхала и потом чуть задерживала дыхание — так поступают, чтобы избавиться от икоты. Я обнял ее. Она словно одеревенела, и я мог только гадать, что из всего этого выйдет. И вдруг она порывисто вздохнула, прижалась ко мне, подставляя губы для поцелуя, и я ощутил ее сразу всю — такую страстную, нежную, сильную…
Есть один вид совместимости, который являет собой недосовместимость, и потому она беспощадная, ненасытная и в конце концов приводит к апатичности, подобной смерти.
Есть еще полусовместимость, которая никогда не отбросит этого «полу», а значит, никогда не будет совершенной, удовлетворяющей. В обоих случаях вы остаетесь друг для друга чужими. И испытываете потребность в бесконечных заверениях в любви.
Но с Дэной у нас оказалась исключительно редкая, до взаиморастворения друг в друге совместимость, благодаря которой волны страсти, достигнув кульминации, вновь и вновь захлестывали нас, затопляя нежностью промежутки, и с каждой волной мы становились все ближе, все лучше узнавали друг друга, а время пролетало совершенно незаметно. Когда такой шквал страсти наконец утихает, вдруг с изумлением обнаруживаешь, что снова жаждешь близости. Еще, еще… но вот — все. Безусловно, на сегодня все, и она, совершенно изнемогшая, буквально умирает от усталости — такая сонная и любящая…
… Я изо всех сил боролся со сном. Буквально заставил себя подняться. Укрыв Дэну одеялом, сходил в душ, оделся. Включил в комнате тусклый свет, присел на кровать и, откинув с ее затылка темные локоны, поцеловал ее в мускусную шею. Она повернулась и сонно уставилась на меня, лицо ее было таким нежным, отрешенным, молодым.
— И уже оделся! — с упреком пробормотала она.
— Я ненадолго уйду. А ты спи, моя хорошая.
Она попыталась нахмуриться.
— Милый, ты поосторожнее там.
— Люблю тебя, — сказал я. В сущности, ничего не значащие слова. Ничего не значащие, когда действительно любишь. Я поцеловал ее в мягкие улыбающиеся губы и еще не успел подняться на ноги, как она, по-моему, снова уже заснула. Я оставил тусклую лампочку включенной и вышел.
Я шел и испытывал все те противоречивые чувства, которые свойственны самцу-победителю: индюшачье самодовольство, легкую грусть, умеренно-приятное ощущение неопределенной вины, гордость оловянного солдатика, упивающегося собственной значительностью.
Но и не только это. С Дэной я испытывал нечто большее — чувство единения. Мы с ней словно слились в одно целое, неделимое. Наши отношения не были омрачены никаким обманом. Поэтому, отдаваясь во власть страсти, я все время знал, что рядом со мной моя Дэна — такая сильная, полная жизни. В самом начале, в процессе узнавания друг друга, правда, возникло некое непривычное ощущение — чисто физическое, но оно длилось совсем недолго. А потом она вся стала вдруг такой знакомой, с головы до пят, такой родной. Словно мы вновь встретились после очень долгой разлуки…
А после было лишь узнавание и все более глубокое постижение друг друга, которое не описать словами. Некий символический диалог. Я даю тебе. Я беру тебя. Я высоко ценю тебя. Я плачу тебе тем же…
А еще я испытывал дурацкое ощущение огромного, неизмеримого счастья. Ведь не секрет, что в конце концов все в жизни решает случай.
Пока поджаривали мой бифштекс, я проглотил два коктейля. И лишь разделавшись с кофе, я наконец-то бросил заниматься самолюбованием и, раздобыв местную газету, изучил более подробное сообщение об убийстве Пэгги Макгрудер.
Потом поехал в деловую часть города, оставил машину на стоянке и стал не спеша бродить средь этого нелепого нагромождения дешевых магазинчиков, часовенок, открытых казино, залитых ослепительным неоновым светом. В толпе туристов опытный глаз мог заметить усталых цэрэушников; копы тоже были на стреме. Пожилые дамы с размаху налегали на рычаги и высыпали из своих бумажных стаканчиков десятицентовые монетки. Музыка оглушительно прорезывала сухой ночной воздух, а в еще более шумных палатках можно было купить все что угодно — от сонника до изящного пластикового птичьего помета.
Заведение «Четыре тройки» представляло собой длинный, ярко освещенный притон с игральными автоматами. Где же старый добрый игральный автомат с прорезью для монетки? Что с ним? Теперь вы можете, потянув за две ручки, столкнуться с тремя космическими кораблями и астронавтом и получить куш, который представляет собой полтора банка. Бездна удовольствий… Девушки, занятые разменом денег, сидели за перегородкой, открывали бумажные цилиндры с серебряными монетами и насыпали их посетителям в бумажные стаканчики. Время от времени раздавался звон брошенной в а