— До чего ж ты проницателен! Тако-о-ой проницательный! Боже, какой блестящий ум достался мне в мужья!
— Тс-с, Улли. Не ори!
— А может, это один из моих мексиканских приятелей. Что скажешь, а? Ну, что? И что бы ты, интересно, стал делать? — Нежный голос Улки Этланд-Макгрудер, новоиспеченной женушки двухмесячной давности. Куда делась ее сонная безразличная улыбка? А безмятежная тихая покорность? Сейчас это была злобная, насмехающаяся, избалованная женщина. Он снова зашикал на нее, и они двинулись прочь. Осмотревшись, я обнаружил, что нахожусь рядом с тропинкой, ведущей, вероятно, к домику для гостей.
Признаюсь, что испытал некоторое животное удовлетворение. Как лиса, которая, подпрыгнув повыше, обнаружила, что виноград-то на самом деле кислый, так и этот бронзовый сгусток мускулов, пытаясь перехитрить время, заполучил в жены это восхитительное дитя, а теперь все его спортивные навыки, все его деньги и положение в обществе не спасут его от ее разбойничьего инстинкта, благодаря которому она бьет по самому уязвимому месту — его стареющей мужественности. Да, в поисках рая он набрел на подводный риф, несущий ему верную погибель.
Вечеринка близилась к завершению. Слышался пьяный смех. Несколько человек затянули «Желтую розу Техаса». Я нашел Дэну, и мы подошли к Джоан Барнуэзер попрощаться. Покачиваясь, она сказала:
— Завтра утром приезжайте, поедем кататься на лошадях, слышите? У нас замечательные лошади. Пр-р-росто замечательные. Диана, милочка, как я и обещала, подберу для вас костюм, он вам впору будет. Об эт-том не беспокойтесь. Будете только вы, мы и Макгрудеры. Знаете, Диана, а вы понравились Улке. Она хочет, чтобы вы приехали. Нет, вы слышали? Чтоб ей кто-то вообще понравился! Нет, ради Бога, мы сто лет знакомы с Вэнсом, мы любим этого с-сукина сына, и прекрасно, что он избавился от своей английской лесбиянки, уж вы мне поверьте! Но, ч-честно говоря, эта Улка мне не по душе. Она… да она просто зомби, вот что она такое! Мне не следовало так говорить, но я слегка поддала, мои дорогие. Ну так вот: приезжайте сюда к девяти утра, о’кей?
По пути домой Дэна призналась:
— Я боюсь лошадей.
— Расскажи лучше, как твои успехи?
— А ты разве не слышал? Я ей понравилась. Но разговорить ее мне так и не удалось, Трэв, у этой малышки воистину очень ограниченные реакции. Когда-то у меня была одна такая знакомая — в конце концов у нее обнаружили гиперфункцию щитовидной железы. Она всегда была такая вялая, спала по четырнадцать часов в сутки и не способна была следить за беседой. Поверь мне, милый, я старалась. Действительно старалась. Провела наедине с ней почти сорок минут. Пыталась вставлять разные ключевые слова в разговор, чтобы вызвать хоть какую-то ответную реакцию. После долгих усилий я наконец вытянула из нее, что ее супруг играл в покер в прошлую среду, всю ночь. Он обожает хорошую партию в покер, поведала мне она. И сказала, что вернулся он только в четверг, незадолго до полудня. И все это я из нее чуть ли не выколачивала силой.
Я не сказал Дэне, что мне не по себе. Я чувствовал, что игра уходит из наших рук. Ведь я сделал ход. И что же? Либо Макгрудер невинен как дитя, либо он тоже сделал свой ход. Я решил действовать так, словно он сделал ход. Жестокость — падчерица отчаяния.
Одежду для верховой езды нам обоим пришлось позаимствовать у хозяев дома. Штаны Гленна Барнуэзера были мне коротковаты и велики в поясе. У Дэны же возникла несколько иная проблема с саржевыми бриджами Джоан — в талии они оказались ей в самый раз, длина тоже нормальная, но на бедрах они чуть ли не лопались. Пока конюхи седлали лошадей, Джоан раздала нам лечебные дозы коктейля с лимонным соком. Затем распределила лошадей. Дэне, как новичку, досталась довольно-таки упитанная и добродушная кобылка. Я получил желтовато-серого жеребца с головой, напоминающей отбойный молоток, и с угрожающе вращающимся глазом. Почуяв явно неопытного седока, он попытался укусить меня за ногу и одновременно шмякнуть об столб. Вонзив ему в бока шпоры и слегка шлепнув, я принудил его к покорности — впрочем, весьма сомнительной. Когда наша процессия двинулась вверх по пологому склону, разнося по окрестностям болтовню наездников и фырканье лошадей, я отметил, что Джоан и Вэнс, бесспорно, сидят в седле лучше всех в нашей группе. Идеальная осанка, локти, пятки — все, как надо. Они двигались, словно слившись воедино с животными. Гленн на крупном рыжем жеребце немногим им уступал. Наши с Улкой успехи были примерно на одном уровне. Она просто восхитительно смотрелась в светло-голубом джинсовом костюме, на белокурой головке — сдвинутая на затылок белая ковбойская шляпа, подвязанная шнурками под подбородком. Улка казалась значительно веселее, чем была накануне. А вот Вэнс имел жалкий вид. Бледный, несмотря на загар; глаза налились кровью. Прежде чем сесть в седло, он залпом проглотил, один за другим, три коктейля, пытаясь подавить в себе сильное напряжение, которое угадывалось в каждом его движении и жесте.
Джоан болтала о своем ранчо и как они тут в конце концов все обустроят. Показывала, где что будет. Мой чертов конь все норовил споткнуться, проверяя, сможет ли он слегка освободиться от моей хватки, чтобы потом швырять меня туда-сюда всю дорогу. Какое-то время я ехал рядом с Улкой. Порывшись в сумочке из светлой кожи, пристегнутой на ремешке к ее запястью, она достала сигареты и, пригнувшись, протянула одну мне. Потом снова пригнулась и после нескольких неудачных попыток ухитрилась поднести мне огня. Мы молча, с идиотским видом, улыбнулись друг другу. Ее тяжелые груди упруго колыхались под грубой джинсовой тканью. Классический нос блестел. Однако вскоре мне пришлось с ней расстаться — мой конь из легкого галопа вдруг резко пустился вскачь. Похоже, легкий галоп ему не по вкусу. Он постоянно норовил то резко отпрянуть назад, рискуя сломать мне хребет, то вдруг несся как угорелый. Так что скучать мне не приходилось. Тут вдруг все, по предложению Гленна, направились по каменистой низине к дальней рощице. К счастью, мой конь наконец-то начал воспринимать меня чуть более всерьез. Мы растянулись по равнине. Дэна оказалась впереди с Гленном, сгорбившись и припав к шее кобылы, а может, еще и уцепившись за седло — мне были видны только ее светлые штаны. Джоан ехала на полкорпуса впереди меня, слева.
Внезапно Улка Этланд-Макгрудер жутко, пронзительно взвизгнула. Лошади мгновенно среагировали на ее крик. Мой коняга взвился на дыбы и так же резко опустился. С трудом удержавшись в седле, я тут же пришпорил его, рванулся вперед и успел подхватить Дэну, которая уже сползала со своей кобылки, и усадить ее обратно в седло. Гленн поскакал влево. Поглядев ему вслед, я увидел, что конь Макгрудера как бешеный несется прочь, волоча за собой, словно тряпичную куклу, без-жизненную фигуру, подскакивающую на камнях у его задних копыт. Вот эта фигура наконец выскользнула из стремени и осталась лежать, расцвеченная кое-где красными пятнами. Улка спешилась и, снова взвизгнув, бросилась, спотыкаясь о камни, к распростертому на земле Вэнсу и упала подле него на колени. Я тоже соскочил на землю и привязал своего необузданного скакуна к низкорослому кустарнику. Кобылка Дэны внезапно отпрянула и рысцой направилась к дому. Джоан, натянув поводья, развернулась и поскакала следом за Дэной. Я подбежал к телу. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять — все кончено. Я помог Улке подняться на ноги и повел ее прочь. Ее буквально сотрясала дрожь.
— Он просто наклонился вперед и выскользнул из седла, — едва слышно вымолвила она с чуть заметшим акцентом. — Выскользнул, а нога застряла. О Боже! — Улка рухнула на колени и закрыла лицо руками.
Тело подвезли к дому Барнуэзеров и переложили в санитарную машину. Быстро выполнили необходимые формальности. Мы все признали, что Макгрудер неважно выглядел с утра. Улка сказала, что у него расстроился желудок и он не спал ночь. Ее уложили в спальне Джоан и оставили под присмотром хозяйки и Дэны. Затем сообщили о происшедшем профессору. Он заявил, что приедет в Феникс в воскресенье утром и увезет дочь в Сан-Франциско. Там же состоятся похороны. Адвокат Макгрудера также был поставлен в известность. Поблизости рыскали репортеры, некоторые из них в ожидании информации с раздраженным видом сидели в своих машинах.
Я находился в тени террасы с Гленном Барнуэзером. Он то и дело качал головой и повторял: «Какой ужас, какой ужас!» — а потом наливал себе очередную порцию крепкого бурбона.
— Все у него было, ему бы жить да жить! — произнес я.
— Боже, видели бы вы его домик на Гавайях! Теперь, как я понимаю, он принадлежит Улке. Знаете, почему ей так погано, что это произошло именно сейчас? Вчера перед сном я решил немного прогуляться — если б я сразу лег спать, меня бы просто вырвало. А ночью звуки так разносятся! Они вчера ночью как раз и ругались. Прямо-таки орали друг на друга. Слов я не разобрал. Долго это длилось. И, по-моему, не она эту ссору начала. Может, это вообще была их первая ссора. Мне так показалось, что Вэнс был виноват. Возможно, он тоже так считал. Мужчина женат всего два месяца и вдруг проводит всю ночь за покером, когда дома в постели его ждет такая штучка. Вы ж понимаете, ему необходимо было быть на высоте.
— За покером?
— Ну да, в городе, в клубе, в прошлую среду. Такие партии в покер на всю ночь — дело обычное, раз в месяц их проводят. Он просадил около двух тысяч. Кое-что и мне перепало. Я бы, может, и больше урвал, но под конец он отыгрался.
Когда бережно выстраиваешь какую-то схему, и все детали подогнаны как нельзя лучше, и вдруг кто-то вышибает фундамент из-под всей конструкции, приходишь в бешенство. Хочется просто вцепиться в свое сооружение, чтобы не дать ему развалиться.
— Он играл всю ночь? — спросил я, всматриваясь в это большое, красное и серьезное лицо, тщетно пытаясь отыскать в нем малейшее свидетельство лжи или неискренности.
На мгновение лицо Гленна озарила похотливая ухмылка:
— Уж рассвело, когда мы закончили, Макги. Понятно, что это удивит кого угодно, стоит только взглянуть на его шведскую женушку. Может, бедняге Вэнсу просто нужна была передышка. Нелегко ему, видно, с ней приходилось.