и гордостью. А еще в голове тяжело перекатывалось, что событие это — воспоминание на всю жизнь, и немного жалел, что на судне нет фотографического аппарата… О-о-о, батюшка!
Из трюмов понеслось:
— Вода! Спасите! Тонем!
И тут мощный бас перекрыл крики и плач. Он призвал монахов к покаянию. А потом воззвал:
— В последний этот смертный час сплотимся, братия, в молитве. Не склоним главы пред Антихристом и его слугами. Примем смерть как искупление и помолимся за наших мучителей, ибо слепы они и глухи. Снятый Бо-о-оже, Свя-тый Кре-е-епкий, Свя-тый Бес-с-мерт-ный, поми-и-илуй нас! — запел он торжественно и громко.
За ним подхватил еще один, потом другой, третий, и вот уже трюмы загудели у меня под ногами от песнопений. Тюрьма превратилась в храм. Голоса сплетались так мощно и так слаженно, что аж дрожала, вибрировала палуба. Всю страсть, жажду жизни, всю веру в Высшую Справедливость вложили монахи в последний свой псалом. Они молились и за нас, безбожников, в железном своем храме. А я попирал этот храм ногами…
В баркас спускался последним. Наверное, сотня крыс прыгнула вместе со мной. Ни старпом, ни матрос, стоящие на краю баркаса, не подали мне руки. А какие глаза были у моряков!.. И только Яков Наумыч рыскал своими маслинами по палубе, звал собаку:
— Пушок! Пушок! Черт бы тебя взял!..
Не отзывался пес. А пароход между тем погружался. Уже осела корма, и почти затихли в кормовом трюме голоса. Когда с парохода на баркас прыгнула последняя крыса — она попала прямо на меня, на белый мой китель, — я дал знак отваливать. Громко сказал: «Простите нас!» — и отдал честь. И опять нравился самому себе в ту минуту…
— Подождите! — закричал комиссар. — Еще чуть-чуть. Сейчас он прибежит. Ах, ну и глупый же пес!..
Подождали. Пес не шел. Пароход опускался. Уже прямо на глазах. И слабели, смолкали, один за другим, голоса монахов, и только в носовом трюме звенел, заливался голос Алеши. Тонкий, пронзительный, он звучал звонко и чисто, серебряным колокольчиком — он звенит и сейчас в моих ушах!
— О мне не рыдайте, плача, бо ничтоже начинах достойное…
А монахи вторили ему нестройным хором:
— Душе моя, душе моя, восстань!..
Но все слабее вторили и слабее. А пароход оседал в воду и оседал… Ждать дольше было уже опасно. Мы отвалили.
И вот тогда-то на накренившейся палубе и появился пес. Он постоял, посмотрел на нас, потом устало подошел к люку, где все еще звучал голос его Алеши; скорбно, с подвизгом, взлаял и лег на железо.
Пароход погрузился. И в мире словно лопнула струна… Все заворо-женно смотрели на огромную бурлящую воронку, кто-то из матросов громко икал, а старпом еле слышно бормотал:
«Со святыми упокой, Христе, души рабов Твоих, иде же несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная…» — а я тайком оттирал с белоснежного рукава жидкий крысиный помет, и никак не мог его оттереть… Вот вода сомкнулась.
Ушли в пучину тысячи три братьев, послушник Алеша и верный Пушок. Две мили с четвертью до дна в том месте, батюшка.
— Какое вы… какое вы чудовище! — прошептал священник, отшатнулся и сдернул с меня расшитую шелком епитрахиль.
На груди у него заколыхался серебряный крест. Он прикреплен колечком к жетону. А на животе — княжеская корона, зеленое поле и на поле — олень, пронзенный серебряной стрелой.
— Откуда у вас этот крест, батюшка?
Ничего не говорит он в ответ, закрыл крест ладонью…
— Где вы его взяли?
Закрыл крест ладонью и ловит, ловит ртом воздух…
Воздух остро пахнет ладаном и топленым воском.
ЭМИЛЬ ВЕЙЦМАН
КАРЛ МАРКС И МЕССИР ВОЛАНД
— Мистер Роулинсон! — торжественно объявила женщина-секретарь, впуская в кабинет высокого светловолосого американца.
Игорь Владимирович Блаут-Блачев, директор фирмы «Вариант», поднялся из-за стола навстречу заокеанскому посетителю.
— Рад вас видеть, мистер Роулинсон!
Мужчины пожали друг другу руки.
— Ирина Владимировна, приготовьте, пожалуйста, кофе с коньяком. Армянским. Мистер Роулинсон, прошу присаживаться, — Блаут-Блачев указал на кресло рядом с рабочим столом.
— Благодарю вас, сэр! — сказал американец и сел на предложенное ему место. Уже первых два русских слова, произнесенные заокеанским посетителем, показали: переводчик не понадобится.
— Слушаю вас, мистер Роулинсон.
— Господин Блаут-Блачев, — начал американец. — Как вы знаете, я являюсь первым вице — директором — распорядителем фонда «Говарда Смита» и одновременно почетным председателем общества «Американские друзья русской литературы».
Блаут-Блачев слегка наклонил голову в знак того, что хорошо осведомлен о высоком положении своего гостя.
— Господин Блаут-Блачев, — продолжил американец. — Как вы знаете, возможности нашего фонда велики (снова легкий наклон головы Блаут-Блачева)… Как это по-русски?.. Ага… Давайте сразу возьмем быка за рога. Мы бы хотели приобрести чертежи устройства «Вариант» и технологию его изготовления. За проданное нам «ноу-хау» мы готовы заплатить сто миллионов долларов.
Мистер Роулинсон демонстративно вытащил из кармана пиджака чековую книжку.
Блаут-Блачев едва сдержался, чтобы не поморщиться, и подумал с неприязнью: «Жаль, я этого янки не продержал в приемной еще полчасика!»
Однако вслух почтенный директор лишь сухо ответил самоуверенному американцу:
— Фирма «Вариант» не продает своих секретов.
— Очень сожалею, сэр! Очень сожалею… Мы задумали грандиозный проект, который надеялись осуществить с помощью своего собственного имплантатора.
— Придется, мистер Роулинсон, воспользоваться вам нашими услугами. Становитесь на очередь и вносите аванс. Стоимость одного дня эксплуатации устройства равна миллиону.
Блаут-Блачева так и подмывало брякнуть нахальному янки: «Конечно, в области балета мы уже давно не впереди планеты всей. И в области освоения космоса тоже. Но уж зато по части исследования параллельных миров нам нет равных. Так что, почтеннейший, становитесь на очередь и вносите аванс… В конце концов, мы живем в эпоху интеллектуализма. И миром правят не те, кто делает деньги, но те, кто «делают» знания, то есть производители информации. Пора бы понять это и не потрясать чековой книжкой».
В это время на панели селектора на столе у Генерального директора загорелась красная лампочка, а из динамика зазвучал испуганный мужской голос:
— Игорь Константинович! Извините за беспокойство.
— Что такое, Костя?
— Игорь Константинович! В ходе осуществления проекта «Троцкий» возникли неожиданные осложнения.
— Константин Петрович! — тон Блаут-Блачева стал официальным.
— Кому-кому, а вам к осложнениям не привыкать. Вы же оператор высшего класса.
— Игорь Константинович! — в голосе оператора звучало отчаяние.
— Такого не случалось никогда. Я не знаю, как быть… Воскрес Карл Маркс! Двадцать девятого марта тысяча девятьсот тридцать восьмого года он прибыл в Москву, чтобы воочию поглядеть на практическое осуществление своей мечты. Своих идей.
Полученное сообщение на первых порах здорово озадачило Блаут-Блачева, но он быстро овладел собою:
— Константин Петрович! Согласен. Осложнение серьезное. Но, надеюсь, оно в допустимых пределах. Думаю, никакого воскресения не было. У них там Карл Маркс скорее всего позже родился и достиг более преклонного возраста… Похитонов проскочил тридцать седьмой год благополучно?
— Можно считать благополучно. Отделался двумя выбитыми зубами и несколькими ушибами средней тяжести. С психикой нормально.
— Ну, это мелочи. Правда, нежелательные. Будьте предельно бдительны. Работайте дальше.
Красная лампочка на пульте селектора погасла, а через несколько секунд секретарша внесла в кабинет кофе и коньяк.
— Прошу вас, мистер Роулинсон, угощайтесь, — сказал Блаут-Блачев после того, как кофе и коньяк были поставлены перед ним и его посетителем.
— Благодарю вас, сэр!
— Курите, пожалуйста, — Блаут-Блачев пододвинул к Роулинсону коробку с дорогими сигарами и пепельницу.
— Спасибо! Не курю.
— Ну и отлично. Я тоже… Итак, мистер Роулинсон, один день эксплуатации имплантатора стоит миллион долларов. Его рабочее время расписано на два года вперед.
Посетитель тяжело вздохнул.
— Понимаю ваши чувства, понимаю. Но ничем не могу помочь. К тому же и на подготовку человека к засылке в выбранный параллельный мир требуется не менее года.
— Что ж, нам ничего не остается, как принять ваши условия, — сказал американец.
— Прекрасно, мистер Роулинсон.
Блаут-Блачев отпил из фарфоровой чашечки кофе, американец последовал примеру хозяина кабинета.
— Чудесный кофе, не правда ли?
— Отличный, — согласился мистер Роулинсон. — Кстати, в чем суть проекта «Троцкий»?
Вопрос американца очень понравился Блаут-Блачеву, ему вообще очень нравилось, когда проявляли повышенный интерес к проектам, осуществляемым посредством имплантатора.
Генеральный директор расцвел улыбкой и пустился в объяснения:
— Российских историков чрезвычайно заинтересовал вопрос, как бы сложилась судьба страны, окажись у власти не Сталин, а Троцкий. Нам удалось определить пространство-время, в котором после смерти Ленина у руля государства встал именно Лев Давидович… Сейчас эксперимент близок к завершению. Так вот, Троцкий продержался во главе государства лишь до тысяча девятьсот двадцать седьмого года. Он слишком много думал о мировой революции и слишком мало занимался упрочением своей власти. В конце концов его выслали на… Принцевы острова. Похоже, Льва Давидовича убьют где-то между тысяча девятьсот тридцать девятым и тысяча девятьсот сорок первым… Кстати, мистер Роулинсон, вы уже придумали название для вашего проекта?
— «Булгаков», — последовал лаконичный ответ.
Его внесли в камеру, бросили на койку и ушли. Стукнул засов двери. Джек находился в бессознательном состоянии, и в чувство его привела именно боль в ушибах, усилившаяся во много раз при падении тела на кровать. Боль была столь сильна, что не только привела Джека в чувство, но на несколько секунд вновь отключила его от действительности. Молодой человек медленно извивался на своей койке, точно раздавленный червь, отыскивая позу, при которой страдания оказались бы хоть чуточку слабее. Но тщетно — новая поза несла и новые мучения, ибо в одних ушибах боль станов