Слава Богу, Ярослав не выполнил обещанного. Может быть, живя по-прежнему одиноко и вспоминая томящуюся в татарской неволе жену (дошли слухи, что ее даже убили в Орде), он проникся моим положением и отказался от своего замысла. И как-то раз, давая мне очередное поручение, сказал:
— Чего с лица спал? Али все о суженой думаешь? Упрям ты не по чину, Гришка! Ну да Бог с тобой, коли ты так уперся, отправляйся к своей поповне да веди ее в церковь. — Я подумал, что ослышался, а князь тем временем продолжал: — Вели ключнику от моего имени отпустить тебе всего, что надобно для свадьбы, а я прикажу снарядить ладью — чем на телегах тащиться, лучше по Волге плыть.
Надо ли говорить о радости, охватившей меня после слов князя? В порыве благодарности я хотел поцеловать ему руку, но он не позволил сделать этого.
— Ступай, ступай! — с напускной суровостью сказал он, и я побежал разыскивать ключника.
Весь следующий день прошел в хлопотах, и только наутро тяжело груженная ладья отчалила от пристани. Погода стояла тихая, и поначалу пришлось плыть на веслах, но после обеда поднялся ветерок, и кормчий поставил парус. Ход ладьи заметно ускорился, за кормой зажурчала вода, так что к исходу дня мы без всяких происшествий доплыли до Едимонова.
Два дня прошли в приготовлениях к свадьбе. В них участвовало все село. Водили хороводы, пели песни и угощались — я привез с собой вдоволь хмельного пива и съестных припасов, — и лишь на третий день свадебная процессия направилась в церковь. После длительных церемоний нас, наконец-то, подвели к алтарю. Мы с Ксенией встали на колени, и священник уже готовился благословить нас, когда дверь распахнулась и в церковь вошел… Ярослав! Каким образом он оказался в Едимонове, когда должен быть в Твери, — в тот момент я об этом не подумал. Мой ум был поражен другим: едва я увидел Ярослава, мою душу охватило страшное предчувствие. Что-то ужасное должно было произойти под низкими сводами сельской церкви.
Не вставая с колен, мы с Ксенией смотрели на князя, а он на нас, а вернее — только на Ксению. Священник при виде князя словно забыл о своих обязанностях; в церкви повисла напряженная тишина; в ней слышалось лишь слабое потрескивание горящих свечей.
Наконец, словно отряхнув с себя некое оцепенение, Ярослав вплотную приблизился к алтарю. Теперь он смотрел на меня, и я не мог отвести глаз от его проникающего в самую душу взгляда.
— Отойди! — велел он мне. — Не твое здесь место!
Я знал неистовый нрав князя, все Ярославичи были такими, и чувствовал, что он находится в том состоянии духа, когда ему лучше не перечить, но все же оглянулся на Ксению, ища у нее поддержки.
— Отойди! Не твое здесь место! — слово в слово повторила она.
Все содрогнулось во мне, все отзвучало вокруг. Я поднялся с колен и пошел к выходу. Люди расступались передо мною — как перед осужденным, которого ведут на казнь. Краем глаза я увидел, как Ярослав опустился на колени рядом с Ксенией и дал знак священнику продолжать обряд.
Я вышел из церкви и углубился в лес. Ветки хлестали меня по липу, сучья рвали одежду, но я не замечал ничего и шел все дальше и дальше. Наступили сумерки, затем пришла ночь, в темноте совсем близко от меня горели глаза диких зверей, а над самой головой заходился в жутком хохоте филин. Наконец, выбившись из сил, я повалился на землю и уснул беспробудным тяжелым сном…
Сон, наверное, и спас меня от умопомрачения. Проснувшись, я обнаружил, что лежу на поляне, по которой извивался ручей. Вокруг были заросли малины, а на мшистых пригорках тут и там краснели брусничные россыпи. В воздухе реяли пунцовые стрекозы, среди цветов гудели большие мохнатые шмели. Одним взглядом окинув все это благолепие, я понял, что мне суждено доживать здесь свой век.
К осени я соорудил на поляне ветхую избушку и целые дни проводил в ней, молясь и размышляя над своей жизнью. Душевная рана болела, я знал, что никогда не исцелюсь от нее, но смягчал эту боль постоянным обращением к Богу.
Вы спрашиваете, каким образом Ярослав оказался в Едимонове? Обстоятельства этого выяснились позднее. Поверхностный человек усмотрел бы в них чистую случайность, стечение условий, но я так не думаю. То был знак. Господь назначил мне испытание, а Ярослав был его орудием. Потому именно в день моей свадьбы князь и отправился на соколиную охоту. Кто хоть раз участвовал в ней, тот знает, какой азарт охватывает при этом ловчих. Забывают обо всем и теряют счет времени. Разазартился и Ярослав и опомнился лишь тогда, когда конь вынес его на опушку леса, с которой виднелась какая-то деревня.
— Что за весь? — спросил князь у ловчих.
— Твоя весь, княже, — ответили те. — Едимоново-село.
Тут-то Ярослав и вспомнил, что ведь именно из Едимонова берет Григорий жену, и захотел взглянуть на молодых. А увидев Ксению, потерял себя, забыл всяческий стыд и все Божеские заповеди…
Зима была трудной во всех отношениях. Избушка промерзла насквозь, у меня не было почти никакой пищи, и другой человек вряд ли пережил бы эту зиму, но я обнаружил, что по каким-то причинам я стал маловосприимчив к голоду и холоду. Видно, Господь вел меня и не оставлял своими заботами…
А весной на поляне появились первые люди — бортники, искавшие в лесу гнезда диких пчел. Один из них был сильно помят вставшим из берлоги медведем, и мне пришлось лечить его. И хотя у меня не было никаких снадобий, я был уверен, что помогу раненому. Эту уверенность я ощутил тотчас, как только увидел пострадавшего. Чей-то голос — голос Бога! — звучал во мне, наставлял на стезю подвижничества, наделяя мои глаза и руки волшебной исцеляющей силой.
По моему приказу бортники внесли товарища в избушку, и я ночь напролет просидел над ним, прикладывая к ранам свои руки, а уже через неделю раненый поднялся, и бортники, оставив мне кое-что из своих припасов, снова ушли в лес. Но скоро (видимо, с их легкой руки) на поляну потянулись страждущие. И всем я помогал словом и делом — снимал зубную и прочую боль, заговаривал грыжу, вправлял вывихи и сращивал кости, говорил, что надо делать, если заболела корова, и даже оберегал сельские стада от волчьих набегов. Благодарные люди, избавленные от хворей и напастей, оставляли в избушке свои чистосердечные дарения. Но я брал только хлеб, ибо с тех пор, как поселился на поляне, все мое пропитание составляли хлеб, мед диких пчел и вода из ручья…
Так прошло много лет. И однажды на поляне появились те, о которых я никогда не забывал, но которых уже не чаял увидеть, — Ярослав и Ксения. К тому времени молва обо мне уже достигла самых отдаленных селений и была услышана в Твери. Видно, угрызения совести мучали князя и княгиню, и они надеялись получить отпущение грехов у лесного отшельника. Конечно, ни Ярослав, ни Ксения не подозревали, что этот отшельник — я, и страшно смутились, когда признали в нем того, кого погубили когда-то и у кого теперь жаждали получить облегчение.
Годы мало отразились на Ксении, она по-прежнему была прекрасна, чего нельзя было сказать о нас с князем. Седые и согбенные, мы были настоящими стариками.
Упав мне в ноги, князь и княгиня целовали полу моей рясы.
— Простишь ли, отче? — вопросил Ярослав.
— Бог простит, а я вас давно простил, — ответил я и, перекрестив кающихся, ушел к себе в избушку.
Вскоре после отъезда Ярослава и Ксении мое состояние резко ухудшилось. Я вдруг сразу ослаб, и в одну из ночей почувствовал, как что-то невидимое коснулось меня своими крылами. Я понял, что это пришла смерть. Встав с ложа, я затеплил свечу и стал молиться, прося Господа принять душу раба его Григория, а очнулся уже здесь, на этой больничной койке.
Я не могу объяснить произошедшее со мной. Скорее всего, я стал жертвой какой-то временной аномалии. Именно ее механизм сначала забросил меня в далекое прошлое, а затем вновь вернул в настоящее. Но просто так ничего не бывает, и значит, во всем случившемся есть некий скрытый смысл. Какой — о том знают лишь режиссеры спектакля, который именуется Жизнь…
«Постскриптум редакции журнала
«Мировые загадки, сенсации и парадоксы».
«Чтобы нарисованная историческая картина сложилась полностью, мы считаем необходимым добавить к ней несколько существенных штрихов.
Князь тверской, а затем и великий владимирский, Ярослав, умер в 1272 году. В том же году княгиня Ксения родила сына, которого назвали Михаилом. Оговоренный московским князем Юрием перед ханом, Михаил погиб мученической смертью в Орде в 1318 году.
Причислен Русской Православной церковью к лику святых.
Год кончины княгини Ксении неизвестен».
ЖОЗЕФ РОНИ-старший
РАССКАЗЫ
МЯСНАЯ ЛАВКА ЛЬВОВ
— Мы уже как-то говорили о пещерах в горах Атласа[2], которые, конечно, не могли меня не заинтересовать, — рассказывал Жанмер. — Я отправился туда с кабилами[3]. Мы исследовали несколько небольших пещер и обширных гротов.
Мы трудились уже несколько недель, когда произошла катастрофа: рухнувшие скалы погребли под собой моих кабилов и все снаряжение, и я оказался в одиночестве в совершенно дикой местности. То было своего рода плато, настоящий остров, откуда я мог спуститься лишь с помощью длинной веревки.
В моем распоряжении были следующие предметы: кирка, десять-двенадцать метров веревки, нож и, наконец, карабин, но без патронов — за несколько минут до катастрофы я потратил два патрона, выстрелив в пантеру. У погибших кабилов остались все мои боеприпасы, а также приборы и запасы продовольствия. Близился вечер. Мне хотелось есть и пить. Становилось все холоднее, к тому же дул промозглый ветер.
Ночь я провел ужасно, мучительно страдая от холода. День оказался еще более тяжелым — я изнемогал от лучей солнца…
Прошло более четырех суток, а я так и не нашел никакого средства к спасению. В центре моего «острова» пролегала широкая щель, но я не знал, куда она ведет. Подвергаясь явной опасности, я предпринял несколько попыток исследовать ее. Каждый раз меня останавливала темная дыра, вероятно, кончавшаяся тупиком. И все-таки я постарался в нее спуститься, используя веревку и кирку, но до дна так и не добрался.