— И на этот раз вам, как я понимаю, это удалось?
— Да. Целых два дня я жил в прошлом, дав волю своему воображению.
— Для нас это потеряло свою новизну, — произнесла со вздохом Кэти. — Мы ко всему уже привыкли. Конечно, мы гордимся, что живем в таком знаменитом месте, но удовольствие в основном получают туристы. Для них это все внове, и потом, они смотрят на все другими глазами.
— Возможно, вы и правы, — сказал я, хотя на самом деле так не думал.
— А вот Вашингтон, — проговорила Кэти, — я люблю. Особенно мне нравится Белый дом. Он меня просто зачаровывает. Я готова часами стоять там у железной ограды и просто смотреть на него.
— В этом вы не одиноки, — заметил я. — У ограды всегда толпится народ.
— Мне очень нравятся белки, которые там живут, — сказала Кэти. — Они такие нахальные. Подходят к самой ограде и выпрашивают лакомства, а некоторые, самые смелые, даже вылезают на тротуар, нюхают землю около твоих ног, а потом садятся рядом и смотрят на тебя своими маленькими, круглыми, как бусинки, глазами.
Я рассмеялся, вспомнив белок.
— Вот уж кто поистине добился всего в этой жизни.
— Похоже, вы им завидуете.
— Возможно, — согласился я. — Они, по существу, живут весьма просто, тогда как мы, люди, невероятно усложнили свою жизнь. Быть может, мы сейчас живем и не хуже, чем раньше, но дело не в этом. Главное, что ничего не улучшается и всегда можно ожидать чего-то худшего.
— Вы собираетесь написать об этом в своей книге? — спросила Кэти.
Я взглянул на нее с удивлением.
— Не удивляйтесь, — проговорила она. — Все в городке знают, что вы приехали сюда, чтобы написать книгу. Интересно, догадались ли они об этом сами, или вы все-таки кому-то рассказали?
— Мне кажется, я упомянул об этом в разговоре с Джорджем.
— Вполне достаточно. Стоит вам что-нибудь сказать хотя бы одному человеку, и через три часа все становится известным целому городку. Еще до полудня все будут знать, что вы провожали меня домой, а на аукционе заплатили за мою корзинку десять долларов. Зачем вы все-таки это сделали?
— Не подумайте только, что я хотел пустить пыль в глаза. Конечно, мне не следовало этого делать, но те трое парней…
— Я понимаю, что вы хотите сказать, — прервала меня Кэти. — Это были сыновья Бэлларда и младший Уильямс. Не стоило обращать на них никакого внимания. Им хотелось вас проучить. Вы только что прибыли, да еще из столицы. Они просто не могли не попытаться…
— Похоже, я их проучил, — заметил я. — Хотя, конечно, я поступил глупо; мне не стоило им уподобляться.
— Сколько времени вы здесь пробудете?
Я улыбнулся.
— Когда вы вернетесь сюда в сентябре, я все еще буду здесь…
— Но я совсем не это имела в виду…
— Знаю. На книгу уйдет какое-то время. Хочется создать нечто лучшее, чем то, что я написал до сих пор, а для этого нужно время. И потом, я соскучился по рыбалке. Все прошедшие годы я мечтал о ней. А осенью я, может быть, и поохочусь. Здесь, судя по всему, должно быть много уток.
— Думаю, что да, — сказала Кэти. — У нас многие охотятся на них осенью, и тогда неделями все только и говорят, что о прилете уток.
Вот так все и пойдет своим чередом. В этом-то и заключалась вся прелесть таких мест, как Пайлот-Ноб. Здесь ты всегда знал, о чем думают другие, и в любой момент мог присоединиться к разговорам у печки в магазинчике Джорджа Дункана. Говорили обычно о прилете уток, о том, как клюет рыба в Прокторе Слау, об урожае, спасенном благодаря прошедшему накануне дождю, или об ужасной грозе, в результате которой полег весь ячмень и овес. У печки, я помнил, всегда стоял стул для моего отца, которого здесь все уважали. И сейчас, идя рядом с Кэти по ночным улицам Пайлот-Ноба, я вдруг подумал, а поставят ли и для меня там когда-нибудь стул?
— Вот мы и пришли, — произнесла Кэти, сворачивая на дорожку, которая вела к утопающему в зелени большому двухэтажному особняку.
Я остановился и принялся внимательно разглядывать дом, пытаясь вспомнить, кому он принадлежит.
— Это дом Форсита, — напомнила мне Кэти, — банкира Форсита. Я уже три года снимаю здесь комнату, с тех самых пор, как начала преподавать в Пайлот-Нобе.
— Но ведь банкир…
— Да, он умер. Уже давно, лет десять тому назад. Но его вдова по-прежнему живет здесь. Она уже совсем старая женщина. Почти ничего не видит и ходит с палочкой. Говорит, что ей одной тоскливо в таком большом доме. Поэтому она и согласилась сдать мне комнату.
— А когда вы уезжаете?
— Дня через два. Я поеду на машине, так как спешить мне некуда — впереди все лето. В прошлом году я преподавала в летней школе, но сейчас решила от этого отказаться.
— Могу я увидеть вас до отъезда?
Мне почему-то очень хотелось снова встретиться с этой девушкой.
— Ну, не знаю. Вообще-то я буду занята…
— Быть может, завтра вечером? Приглашаю вас поужинать со мной. Мы могли бы отправиться в какое-нибудь уютное местечко. Посидели бы, выпили немного вина.
— Звучит заманчиво.
— Тогда я за вами заеду. В семь не будет очень рано?
— Нет, — ответила Кэти. — И благодарю вас за то, что проводили.
Она явно давала понять, что мне пора уходить, но я никак не мог заставить себя это сделать.
— А вы сможете войти? — задал я совершенно глупый вопрос. — У вас есть ключ?
Кэти рассмеялась.
— Ключ у меня есть, но в нем нет никакой необходимости. Она меня ждет и сейчас наблюдает за нами.
— Она?
— Миссис Форсит. Хоть она и слепая наполовину, но знает все, что делается вокруг. С меня просто глаз не спускает. Когда она рядом, со мной ничего не может случиться.
Мне было одновременно и смешно и досадно. И как я мог забыть, что здесь нигде нельзя было укрыться от любопытных взоров.
— До завтрашнего вечера, — произнес я несколько официально, так как все время чувствовал, что на меня смотрят из окна.
Кэти побежала по дорожке к дому, и не успела она достичь крыльца, как дверь дома отворилась. Она была права — миссис Форсит не спала и наблюдала за нами.
Я повернулся, прошел в калитку и направился по улице. На востоке, прямо над огромным утесом Пайлот-Ноб, который во времена пароходов служил лоцманам ориентиром и дал городку свое имя, сияла полная луна. Лунный свет, проникая сквозь ветви растущих вдоль улицы величественных вязов, образовывал на тротуаре причудливый узор из света и тени, а в воздухе чувствовался аромат сирени.
Дойдя до здания школы, я свернул на дорогу, ведущую к реке. Здесь городок, по существу, уже кончался, и деревья на поднимающемся к Утесу косогоре стояли такой плотной стеной, что полностью заслоняли лунный свет.
Не успел я углубиться в эту густую тень и на несколько шагов, как они набросились на меня. Надо отдать им должное, они застали меня врасплох. Я был сбит с ног, и что-то больно ударило меня по ребрам. Оказавшись на земле, я сразу же откатился в сторону, стараясь избежать следующего удара, и услышал, что кто-то бежит в мою сторону. Мне удалось встать на колени, я начал приподниматься, и в этот момент передо мной выросла тень. Я скорее почувствовал, чем увидел, занесенную для удара ногу и попытался увернуться. Нога попала мне по руке вместо груди, куда она, очевидно, была нацелена.
Нападавший был не один — я слышал, как кто-то бежал сюда. Понимая, что, если в следующую секунду не встану, они начнут бить меня ногами, я сделал невероятное усилие и поднялся. Меня качало из стороны в сторону. В поисках опоры я подался назад, и моя спина коснулась дерева.
Теперь я видел, что их трое. Их тени выделялись более темными пятнами на фоне царившего кругом мрака.
Скорее всего это были те самые парни, которые на аукционе пытались всячески поддеть меня, так как в их глазах я был чужаком и, следовательно, заслуживал того, чтобы меня проучили.
— Эй вы, подонки, — произнес я, — что же вы остановились, давайте, действуйте дальше.
Они напали на меня все разом. Быть может, если бы я попридержал хоть немного свой болтливый язык, они бы этого не сделали, но после подобного обращения их уже ничто не могло остановить.
Мне удалось ударить только один раз. Однако это был хороший удар, я попал кулаком прямо в лицо одному из них. Раздался треск, как будто на морозе ударили по дереву острым топором.
После этого на меня со всех сторон посыпались удары, и я понял, что долго мне на ногах не удержаться. Когда я упал, они дали отдых своим кулакам и принялись пинать меня ногами. Пытаясь хоть немного защитить себя от ударов, я прижал колени к груди и прикрыл голову руками. Вскоре, однако, я почувствовал дурноту и, кажется, на несколько минут потерял сознание.
Придя в себя, я увидел, что остался один. Улица была пустынна. Превозмогая боль, я сел. Все мое тело болело так, будто на нем не осталось живого места. С трудом я встал на ноги, правда, меня шатало из стороны в сторону. Но вскоре я понял, что смогу держаться на ногах и даже идти.
Когда я наконец добрался до своего номера в мотеле, то сразу же прошел в ванную и включил свет. Вид у меня был ужасный. Один глаз совершенно заплыл, вокруг него начал расцветать кровоподтек, а все лицо было в крови от многочисленных ссадин. Осторожно смыв кровь, я увидел, что раны на лице были пустяковыми, а вот с синяком под глазом мне придется покрасоваться несколько дней.
Больше всего, однако, пострадало не тело, а самолюбие. Вернуться в свой родной город знаменитостью, чьи выступления показывают по телевизору и передают по радио, и в первый же вечер ввязаться в драку с местными хулиганами только из-за того, что смог перебить предлагаемую ими на любительском аукционе цену и получить корзинку учительницы!
Господи, подумал я, если об этом узнают в Нью-Йорке или Вашингтоне, мне просто проходу не дадут.
Я ощупал всего себя, но за исключением нескольких кровоподтеков, ничего серьезного не обнаружил. Дня два, вероятно, я буду чувствовать себя неважно, но этим все и ограничится. В последующие дни, сказал я себе, придется основательно заняться рыбной ловлей. Надо укрыться на реке от любопытных взоров, пока не пройдет глаз. Однако я понимал, что у меня нет никакой надежды скрыть это происшествие от добрых жителей Пайлот-Ноба. А как быть с Кэти, которой я назначил свидание на завтра?