— Если бы меня не было с вами, вы бы его избили.
— Это одни угрозы, — сказал я. — Нас разделяла решетка, к тому же при нем была алебарда.
— Он сказал, что в харчевне мы встретим колдунью, — произнесла Кэти.
Я повернул голову и запечатлел на ее щеке нежный поцелуй.
— Ты пытаешься отвлечь меня от мыслей о колдуньях?
— Я надеялся, что это поможет.
— Но этот забор из колючей проволоки! Где это видано, чтобы вокруг замков стояли заборы? И потом, в то время о проволоке и речи не могло быть.
— Уже темнеет, — сказал я. — Пора отправляться.
— Но колдунья!
Я рассмеялся, хотя, честно говоря, мне было не до смеха.
— Большинство так называемых колдуний — это просто старые женщины, которых никто не понимает.
— Возможно, ты и прав, — сказала Кэти.
Я поднялся и снова взял ее на руки.
Кэти приблизила ко мне лицо, и я поцеловал ее в губы. Она обняла меня за шею, и я еще крепче прижал ее к груди, остро ощущая тепло и нежность девичьего тела. Вокруг нас, казалось, все исчезло, и мы остались одни во вселенной, но в следующее мгновение ночные шорохи в сгущающейся темноте заставили меня очнуться от грез.
Я прошел по тропинке и вскоре увидел слабо освещенный квадрат окна. Вероятно, это и была харчевня.
— Мы почти пришли, — произнес я.
— Я не подведу, Хортон, — сказала Кэти. — Не закричу. Что бы там ни было, я ни за что не закричу.
— Конечно, дорогая, я уверен в этом. И обещаю тебе, что мы отсюда выберемся. Пока не знаю — как, но выберемся.
Насколько я мог разглядеть в сгущающихся сумерках, харчевня представляла собой ветхое, полуразрушенное строение, которое, казалось, прижималось к огромным, возвышавшимся над ним, дубам. Из трубы вился дымок, и сквозь ромбовидные ячейки оконной рамы просачивался слабый свет.
Я уже был почти у двери, как вдруг прямо передо мной возникла какая-то сгорбленная фигура, показавшаяся мне в первый момент просто темной бесформенной массой.
— Ну что же ты стоишь, парень? Проходи, — произнес визгливый голос. — Здесь вам нечего бояться, — ни тебе, ни миледи.
— Миледи растянула связки, — сказал я, — и мы надеялись…
— Разумеется, — перебило меня странное создание. — Вы попали именно туда, куда следует. Сейчас старая Мег приготовит питье, которое сразу поставит миледи на ноги.
Мало-помалу мне удалось рассмотреть странное существо. Без сомнения, это была та самая старая колдунья, о которой говорил стражник. Космы редких волос свисали ей на плечи, а длинный крючковатый нос почти касался подбородка. В руках у нее был деревянный посох, на который она тяжело опиралась.
Колдунья отступила от двери, и я вошел. В комнате, освещенной лишь языками пламени в очаге, царил полумрак. Очаг дымил, и все здесь, казалось, было пропитано запахом дыма, к которому примешивались другие странные ароматы.
— Проходи к огню, — произнесла старая колдунья и ткнула посохом в широкое массивное кресло. — Это настоящий дуб, а сиденье сделано из мешка с шерстью. Миледи будет в нем очень удобно.
Я подошел к креслу и опустил в него Кэти.
— Удобно? — спросил я ее.
Она подняла на меня сияющие глаза и прошептала:
— Очень.
— Мы уже почти дома, — сказал я.
Стуча посохом по полу и бормоча что-то себе под нос, старая колдунья проковыляла мимо нас к очагу. Она склонилась над ним и принялась помешивать кипящее варево в стоявшем на углях котелке. В отблесках пламени, ярко освещавших ее длинный крючковатый нос, острый, торчащий вперед подбородок и огромную волосатую бородавку на правой щеке, она показалась мне еще более безобразной.
По мере того, как мои глаза постепенно привыкали к сумраку, я начал различать отдельные предметы. Вдоль одной из стен стояли три грубо сколоченных из досок стола, на которых белели криво воткнутые в подсвечники свечи. В углу возвышался огромный буфет с кружками и бутылями, которые слабо отсвечивали при вспышках пламени в очаге.
— Сейчас, — произнесла колдунья, — добавим сюда немного высушенной толченой лягушки и щепотку кладбищенской пыли, и питье будет готово. Мы вылечим миледи и примемся за еду. Вот именно — за еду.
С этими словами колдунья визгливо захохотала, весьма, видно, довольная какой-то одной ей понятной шуткой, которая, как я полагаю, имела отношение к еде.
Откуда-то издали доносились голоса. Вероятно, к харчевне приближалась довольно большая группа путников.
Говор становился все громче, я открыл дверь и стал вглядываться в темноту, туда, откуда неслись голоса. По дороге, поднимающейся по склону холма к харчевне, двигалась довольно многолюдная процессия. Несколько человек несли в руках ярко горящие факелы.
За толпой ехали два всадника. Сначала мне показалось, что оба они были на конях, но, присмотревшись, я увидел, что задний ехал на осле, почти доставая ногами до земли. Мое внимание привлек первый всадник, и немудрено — он был невероятно высок и худ и с головы до пят закован в латы. В одной руке у него был щит, а другой он придерживал у плеча копье. Конь, такой же невероятно худой, как и всадник, шел, низко опустив голову и спотыкаясь на каждом шагу. Процессия приблизилась, и в свете факелов я увидел, что конь был дряхлым, от него, похоже, остались только кожа да кости.
Процессия остановилась, и толпа раздалась, освобождая путь этому огородному пугалу в латах. Конь вышел вперед и остановился. Его голова была по-прежнему низко опущена, и я бы ничуть не удивился, если бы в следующий момент этот мешок с костями рассыпался в прах.
Всадник с конем, как и толпа, оставались недвижимы, и, с опаской наблюдая за ними, я ждал, что будет дальше. В таком месте, я знаю, может произойти все, что угодно. Я сознавал, конечно, ирреальность всего происходящего, но это меня не успокаивало — здешний мир жил по своим законам, и мерки, основанные на нормах поведения, принятых в человеческом обществе в двадцатом столетии, были здесь совершенно неприемлемы.
Конь медленно поднял голову. Толпа, видимо, в предвкушении какого-то зрелища, оживленно зашевелилась. С огромным, как мне показалось, усилием рыцарь выпрямился в седле и опустил копье. Я продолжал стоять перед дверью, с интересом ожидая дальнейшего развития событий.
Вдруг рыцарь что-то прокричал, и, хотя его голос был довольно громким и хорошо слышен в ночной тишине, я не сразу разобрал слова. В следующую секунду рыцарь поднял копье, и конь галопом понесся вперед. И только тут до меня дошел смысл его слов.
— Коварный злодей, — кричал рыцарь, — негодяй, грязный безбожник, приготовься защищаться!
И в этот момент я, к своему ужасу, понял, что слова рыцаря относятся ко мне. Конь мчался прямо к харчевне, а копье было направлено на меня. И Бог свидетель, у меня совсем не оставалось времени, чтобы приготовиться к обороне.
Я пустился бы наутек, прекрасно понимая, что перед рыцарем мне не устоять. Но времени у меня не было; к тому же, пораженный дикостью происходящего, я просто не в силах был сдвинуться с места и в течение тех нескольких секунд, показавшихся мне часами, что оставались до нашего столкновения, стоял неподвижно, глядя, как зачарованный, на приближающийся ко мне сверкающий наконечник копья. Доходяга конь мог, похоже, при необходимости развить довольно большую скорость. Сейчас он мчался по дороге, как страдающий астмой локомотив.
Наконечник копья был уже в нескольких футах от меня, когда я очнулся от транса, в котором все это время пребывал. Я резко отпрыгнул назад. Копье прошло мимо меня, но тут рыцарь потерял, видно, равновесие или конь, быть может, споткнулся — я не знаю, что это было, — но в последнюю секунду наконечник копья вдруг резко качнулся в мою сторону, и я инстинктивно выбросил вперед руки, чтобы отвести удар.
Копье вонзилось в землю и выгнулось, неожиданно превратившись в катапульту, так что основанием копья, застрявшим у рыцаря под мышкой, его выбросило из седла и подняло высоко в воздух. В этот момент конь резко остановился, согнутое копье распрямилось и с силой выпущенного из пращи камня несчастного рыцаря выбросило вперед. Он пролетел несколько ярдов по воздуху и рухнул в дальнем конце двора. Раздался лязг и грохот, как будто кто-то ударил молотом по наковальне.
Оставшиеся на дороге люди корчились от смеха. Некоторые из них хохотали, согнувшись в три погибели и обхватив себя руками, другие катались по земле, бессильные перед взрывами хохота, сотрясавшими их тела.
По дороге, спотыкаясь на каждом шагу, семенил лопоухий осел со своим одетым в лохмотья наездником — бедный терпеливый Санчо Панса вновь спешил на помощь своему хозяину, Дон-Кихоту Ламанчскому.
Я знал, что те, кто сейчас корчилися от смеха на дороге, сопровождали рыцаря лишь в надежде повеселиться. Они добровольно взялись нести факелы, чтобы освещать путь этому бедняге; они прекрасно понимали, что рано или поздно какое-нибудь из его нескончаемых злоключений обязательно повеселит их.
Я повернулся к харчевне — харчевни не было.
— Кэти! — закричал я. — Кэти!
Ответа не последовало. Внизу на дороге веселая компания по-прежнему помирала со смеху. В дальнем конце внутреннего дворика харчевни спешившийся Санчо Пансо пытался, но, кажется, безуспешно, перевернуть Дон-Кихота на спину. Но харчевня исчезла, а вместе с ней исчезли Кэти и колдунья.
Откуда-то из лесу, от подножия холма, донесся визгливый смех колдуньи. Я замер, и, когда смех раздался снова, определил направление и ринулся вниз. Я прошел через внутренний дворик и углубился в лес. Корни деревьев цепляли меня за ноги, ветви царапали лицо, но я продолжал бежать, выставив вперед руку, чтобы невзначай не налететь на дерево и не вышибить те последние мозги, которые у меня еще остались. Где-то впереди колдунья продолжала заливаться диким хохотом.
Если я ее схвачу, пообещал я себе, я заставлю ее доставить меня к Кэти или сказать, где та находится. Но мои шансы схватить колдунью были невелики. Неожиданно я налетел на огромный валун и упал. Поднявшись, побежал дальше вниз по склону холма. Все это время визгливый смех колдуньи, не удаляясь и не приближаясь, слышался где-то впереди и манил меня за собой. Я натолкнулся на дерево, но благодаря вытянутым вперед рукам не расшибся, хотя на мгновение мне показалось, что на обоих запястьях у меня хрустнули кости. Несмотря на все меры предосторожности, я все же зац