Меня охватил дикий страх; я почувствовал, что у меня на голове шевелятся волосы. Я был на грани безумия. И в этот момент во мне вспыхнул гнев, который, я уверен в этом, и спас меня, не дав сойти с ума. Проклятый Рефери, подумал я, грязный вонючий мошенник! Он, конечно, ненавидел меня — ведь я дважды его облапошил и с презрением отвернулся от него, когда он, сидя на перевернутом колесе разбитой пушки, хотел поговорить со мной. Но правила есть правила, я их не нарушил и сейчас по праву мог рассчитывать на полную безопасность.
Зеленое пятно приближалось — это была мертвенная, нездоровая какая-то зелень, и пока мне не удавалось рассмотреть, как мой преследователь выглядит на самом деле. Трупный запах лез в нос, глотку, он стал почти нестерпимым. Пожалуй, самым ужасным во всем этом был запах, от которого меня всего просто выворачивало.
И вот за деревьями показался мой преследователь. Темные стволы заслоняли его, не давая разглядеть как следует, но и того, что я увидел, было вполне достаточно. Похоже, мне не забыть этого зрелища до конца моих дней. Вообразите себе нечто среднее между огромной раздувшейся жабой, змеей и ящерицей, и вы получите об этом представление, правда, очень и очень слабое. В действительности же зрелище было настолько ужасным, что просто не поддавалось описанию.
Задыхаясь от нахлынувшей вони, трясясь от страха, я повернулся, чтобы бежать, и в этот момент земля покачнулась и меня с силой швырнуло куда-то вперед. Я грохнулся на какую-то твердую поверхность, ободрав себе при этом кожу на лице и руках и, кажется, сломав зуб.
Но запах исчез, стало намного светлее, и, встав на ноги и оглядевшись, я увидел, что лес тоже куда-то подевался.
Я посмотрел себе под ноги, увидел бетонированное покрытие, и мозг пронзила страшная мысль. Взлетно-посадочная полоса? Автомагистраль?
Ничего не соображая, я тупо смотрел вниз, на длинную бетонную полосу.
Я стоял прямо посреди шоссе, но опасности никакой не было. На меня не мчались со всех сторон автомобили. Автомобили здесь, конечно, были, но все они стояли.
ГЛАВА 17
Я еще не понимал, что произошло. Сначала я испугался, увидев, что стою в самом центре скоростной автострады. Я сразу же догадался, что это такое, по широкой бетонной полосе, разделенной надвое травяным газоном, и тянущемуся по обе стороны от нее массивному стальному ограждению. Потом испытал нечто вроде шока, заметив неподвижные автомашины. Одна такая машина, стоящая на обочине с поднятым капотом, не удивила бы меня — это было довольно обычным зрелищем, но увидеть в таком положении около дюжины машин было совсем другое. Вокруг ни души, одни машины, некоторые из них с поднятым капотом. Казалось, у всех у них одновременно заглох мотор и они стали прямо на шоссе. Насколько я мог видеть, вереница неподвижно стоящих машин тянулась по всей автостраде.
И тут до меня дошло — я понял то, что должен был сообразить сразу же, как только здесь очутился.
Я снова был на Земле! Я покинул этот странный мир Черта и Дон-Кихота!
Если бы я не был так расстроен видом этих замерших автомобилей, я испытал бы, думаю, настоящее счастье. Но эта неподвижная вереница машин тревожила меня, мешала в полной мере радоваться своему возвращению.
Я подошел к ближайшему автомобилю и заглянул внутрь. На переднем сиденье валялись какие-то туристические проспекты, карта и термос, а на заднем я заметил лежащий в углу свитер. Из пепельницы торчала трубка; ключей зажигания на месте не было.
Я осмотрел еще несколько автомашин. В некоторых из них оставались какие-то вещи, как будто пассажиры вышли только на минутку.
Солнце уже довольно высоко поднялось над горизонтом, и воздух постепенно нагревался.
Вдали над автострадой виднелась арка перехода, казавшаяся отсюда тонким размытым штрихом. Там должен быть перекресток, где я мог бы сойти с шоссе. Я направился в ту сторону среди не нарушаемой ничем тишины. За ограждением в рощице порхали птицы, но, видно, это была какая-то молчаливая разновидность, так как привычного гомона я не слышал.
Итак, если Черт сказал правду, подумал я, то я, как и Кэти, дома. Но где она сейчас на Земле? Скорее всего дома, в Геттисберге, и в полной безопасности. Как только доберусь до телефона, пообещал я себе, позвоню туда и проверю.
По пути мне попалось несколько стоящих автомашин, но я не стал к ним подходить. Главным для меня сейчас было сойти с автострады и найти кого-нибудь, кто бы объяснил, что происходит. Вскоре мне встретился дорожный указатель. Итак, я находился на Семидесятом шоссе, ведущем на юг. Прочитав надпись, я понял, что я в Мэриленде, где-то между Фредериком и Вашингтоном. Лошадь, похоже, покрыла за ночь довольно большое расстояние — если, конечно, география того, другого, мира соответствовала земной.
На табличке с надписью «Съезд» было название городка, о котором я никогда даже не слышал. Я пошел к съезду и там, где он соединялся с узкой дорогой, увидел заправочную станцию. На ее двери висел замок, и вокруг не было ни души. Пройдя чуть дальше по дороге, я вышел на окраину городка. Везде по обочинам стояли неподвижные машины. Я зашел в первое же попавшееся мне небольшое кафе — маленькое блочное здание, окрашенное в отвратительный желтый цвет.
У буфетной стойки не было ни одного посетителя, но откуда-то из заднего помещения доносился шум передвигаемых кастрюль. Позади стойки, под титаном, горел огонь, и кругом витал сильный кофейный аромат.
Я сел на стул перед стойкой, и сразу же из заднего помещения ко мне вышла неряшливого вида женщина.
— Доброе утро, сэр, — произнесла она. — Раненько вы пожаловали.
Она достала чашку, наполнила ее кофе из титана и поставила передо мной.
— Что будете заказывать? — спросила она.
— Яичницу с ветчиной, — сказал я, — и пока вы ее жарите, я хотел бы позвонить, если у вас найдется мелочь.
— Мелочь-то у меня найдется, — ответила женщина, — но вам она ни к чему. Телефон не работает.
— Вы хотите сказать, что он сломался? Может, в другом месте, поблизости?
— Нет, я имела в виду совершенно другое. Не работают все телефоны. Они молчат уже два дня, с тех самых пор, как остановились машины.
— Я видел машины…
— Ничего не работает, — прервала меня женщина. — Не знаю, что с нами станет. Ни радио, ни телевизор. Ни машины, ни телефоны. Ума не приложу, что мы будем делать, когда кончатся припасы. Я могу купить яйца и цыплят у фермеров, но моему сыну придется сгонять туда на велосипеде. Но что я буду делать, когда у меня кончится кофе и мука, да и все остальное?! Грузовики тоже стоят, как и автомобили.
— Вы в этом уверены? Я имею в виду машины. Вы уверены, что они остановились повсеместно?
— Ни в чем я не уверена. Знаю только, что за последние два дня здесь не проехала ни одна машина.
— Но в этом-то вы уверены?
— В этом да. Ну а сейчас я пойду и приготовлю вам завтрак.
Интересно, подумал я, не было ли это все тем самым планом, о котором упомянул Черт? Но тогда, сидя на Кладбищенской Гряде, он сказал о нем как-то походя, так, что у меня сложилось впечатление, что еще ничего не решено, тогда как на самом деле план уже осуществлялся. Может быть, он был приведен в действие в тот самый момент, когда машина, в которой ехали мы с Кэти, внезапно свернула с шоссе и очутилась в призрачном мире человеческого воображения. Здесь, на Земле, машины просто остановились, тогда как нашу перебросило в другой мир, на проходящую по гребню горы проселочную дорогу. И тут я вспомнил, что и Кэти, несмотря на все ее старания, так и не удалось тогда завести мотор.
Но как это произошло? Как можно было так сразу остановить все машины?
Колдовство, сказал я себе, не иначе как колдовство. Но сама мысль о колдовстве казалась полнейшим абсурдом.
Конечно, в том мире, где я сидел сейчас, ожидая, когда мне приготовят завтрак, это было абсурдом. Но, вероятно, не в мире Черта, где колдовство было принципом таким же твердым и незыблемым, каким в нашем являются законы химии и физики. Этот принцип вновь и вновь утверждался в старинных волшебных сказках, древних мифах и легендах, да и вообще во всех фантастических историях вплоть до настоящего времени. На протяжении многих и многих лет люди верили в колдовство, и даже в наши дни многие продолжают относиться к этому вполне серьезно, не желая отказываться от старых преданий и почти веря во все это. Мало ли среди нас таких, кто делал крюк, только чтобы не проходить под лестницей? Или тех, кто испытывал дурные предчувствия, видя, как черный кот перебегает им дорогу? А сколько таких, кто носил с собой втайне лапку кролика, а если не ее, так какой-нибудь другой талисман на счастье, например, монету, или еще что-нибудь не менее глупое в том же роде? Все это, возможно, и не преследует каких-то особых целей и часто делается просто так, на счастье, но сами эти действия говорят о том страхе, который остался в нас с первобытных времен, о вечном стремлении человека обрести защиту против всего того, что мы называем невезением, черной магией, сглазом.
Черт жаловался мне на то, что глупые пословицы и поговорки человечества доставляют немало хлопот его миру, который должен воспринимать их как непреложные законы и принципы, и уж если в том мире действовала такая формула, как «трижды уйдешь от смерти — останешься цел», то колдовство, несомненно, должно быть там главной движущей силой.
Но даже если колдовство и действовало в том мире, как оно смогло проникнуть в наш, где принципы физики наверняка должны бы главенствовать над силами колдовства? Хотя, если подумать, колдовство обязано своим появлением человеку. Его придумал человек, и именно благодаря этому оно и попало в тот, другой, мир, и если сейчас этот мир сделал поворот на сто восемьдесят градусов и использовал колдовство против самого человека, то тому приходилось винить в этом только себя.
Человеческая логика всегда воспринимала колдовство как нечто абсолютно лишенное всякого смысла, но сейчас, когда повсюду стояли неподвижные автомашины, не работали телефоны, молчали радиоприемники и телевизоры, отмахнуться от него, как от чего-то бессмысленного, было уже просто невозможно. Как бы человек ни отвергал действенность колдовства, доказательств того, что оно существует и действует весьма успешно, сейчас хватало.