В сложившейся ситуации, сказал я себе, найти смысл просто необходимо. Если машины не сдвинутся с места, если не будут ходить поезда, то через несколько дней страна будет ввергнута в хаос. С бездействующим транспортом и без всякой связи экономика страны просто развалится. Города сразу же ощутят нехватку продовольствия, а то, что люди немедленно станут делать припасы, еще больше усугубит положение. Начнется голод, и в поисках еды орды голодных людей ринутся из городов, разыскивая ее, где только можно.
Уже должны были появиться первые признаки паники. В обстановке полной неизвестности и отсутствия информации неизбежно возникают различные слухи и домыслы. Через день или два все это вызовет настоящую панику.
Миру человека был, похоже, нанесен удар, от которого он, если не будет найдено ответа, возможно, и не оправится. Современное общество представляет собой весьма сложное сооружение, опирающееся главным образом на скоростное сообщение и молниеносную связь. Убери эти две опоры, и все хрупкое сооружение просто развалится. Не пройдет и тридцати дней, как эта великолепная структура рухнет и человечество будет отброшено назад, к варварству с рыскающими повсюду в поисках еды и пристанища бандами голодных и оборванных разбойников.
У меня был один ответ — ответ на то, что произошло, но, конечно, не было ответа на вопрос, как изменить положение. Я понимал, что даже тот ответ, который у меня был, никому не нужен. Никто этому не поверит, никто скорее всего даже не потрудится выслушать меня. У меня просто не будет никакой возможности убедить всех в своей правоте. Та ситуация, которая скоро возникнет, неизбежно породит поток сумасшедших предположений и догадок, и мое объяснение просто утонет в них, станет еще одной сумасшедшей идеей.
Женщина выглянула из кухни.
— Я вас здесь что-то никогда не видела, — начала она разговор. — Вы, должно быть, впервые в наших местах?
Я кивнул.
— У нас сейчас полно незнакомых людей, — продолжала она. — Застряли здесь, на шоссе. Многие из них живут очень далеко отсюда, они просто не могут ничем туда добраться…
— Но ведь поезда, наверное, ходят…
Она отрицательно покачала головой.
— Не думаю. Ближайшая станция от нас в двадцати милях, и я слышала, как кто-то говорил, что поезда не ходят.
— Где же все-таки находится этот ваш городок? — спросил я женщину.
Она бросила на меня взгляд, в котором сквозило явное подозрение, и заметила:
— Вы, кажется, вообще мало что знаете.
Я промолчал, и, помедлив мгновение, она все же ответила:
— До Вашингтона отсюда миль тридцать по шоссе.
— Благодарю, — сказал я.
— Та еще прогулочка, — проговорила женщина, — особенно в такой денек. Похоже, скоро будет настоящее пекло. Вы что, в самом деле хотите отправиться туда пешком?
— Да вот думаю, — ответил я.
Ничего на это не сказав, женщина вернулась к приготовлению моего завтрака.
Вашингтон, по словам женщины, в тридцати милях отсюда, значит, до Геттисберга где-то миль шестьдесят. И у меня не было никакой уверенности, что я найду там Кэти.
Итак, Вашингтон или Геттисберг?
В Вашингтоне находились люди, которые должны были, имели право знать то, что знал я, хотя вряд ли они согласятся выслушать меня. У меня там среди высокопоставленных чиновников имелись друзья и просто хорошие знакомые, но мог ли я надеяться на то, что они меня выслушают? Поразмыслив, я решил, что среди этой дюжины с липшим людей не найдется и одного, кто отнесется к моей истории с полной серьезностью. Начать с того, что они просто не могли себе этого позволить в страхе перед тем градом насмешек, который неизбежно обрушится на них, если они мне поверят. В Вашингтоне, похоже, я ничего не добьюсь. Убеждать в чем-то этих людей — все равно, что пытаться прошибить лбом каменную стену.
Я понимал это, и все во мне кричало, что мне необходимо как можно скорее найти Кэти. Мир летел в пропасть, и в такой момент нам двоим следовало быть вместе. Кэти была единственным существом на свете, кто знал то же, что и я; она была единственным представителем человеческой расы, которому были понятны мои муки и который мог мне посочувствовать и протянуть руку помощи. Но дело было не только в ее сочувствии, поддержке или понимании. Я не мог забыть тепла и нежности ее девического тела, которые ощутил, когда нес ее на руках, или ее обращенного ко мне счастливого лица, на которое бросало отблески пламя в очаге колдуньи. Наконец после многих лет одиночества и многих женщин в разных диковинных дальних странах я встретил Кэти. Я вернулся в места своего детства, сомневаясь, имею ли на это право, не зная, что найду там, а там была Кэти.
Женщина принесла и поставила передо мной на стойку тарелку, в которой дымилась яичница с ветчиной, и я принялся за еду.
Неожиданно, когда я ел, в голове у меня возникла странная мысль, которая, несмотря на все мои старания избавиться от нее, никак не уходила. Я был уверен, что найду Кэти не в Геттисберге, а в Вашингтоне, прямо перед Белым домом, где она будет кормить белок. И это ни на чем не основанное убеждение росло во мне с каждой секундой.
В ту ночь, когда после аукциона я провожал ее домой, мы говорили об этих белках, и я попытался вспомнить, кто из нас первым затронул эту тему, но в памяти остался только сам факт разговора. Причем я был уверен, что в нем не было ничего такого, что могло бы хоть как-то объяснить, почему я вспомнил о нем именно сейчас. Однако, несмотря на все это, я был глубоко убежден, что найду Кэти прямо перед оградой Белого дома. Я также остро чувствовал, что должен спешить, должен добраться до Вашингтона как можно скорее, иначе могу потерять ее.
— Мистер, — прервала мои размышления женщина за стойкой, — откуда у вас столько царапин на лице?
— Упал, — коротко ответил я.
— Похоже, вы здорово расшибли голову. Как бы не было инфекции. Вам обязательно надо показаться доктору.
— У меня нет времени.
— Старый док Бэйтс живет совсем рядом, — убеждала меня женщина. — Он уже почти не практикует, так что очереди никакой нет и ждать вам не придется. Старый док, конечно, не Бог весть какой врач, но он сможет залечить вашу рану.
— Мне надо как можно скорее добраться до Вашингтона. Я не могу тратить время на такие пустяки.
— У меня в кухне найдется йод. Я могла бы промыть вам рану и залить йодом. Я найду чистое полотенце и обвяжу вам голову. Нельзя ходить с открытой раной, вы можете занести инфекцию.
Какое-то время она молча наблюдала за тем, как я ем, потом произнесла:
— Для меня это не составит никакого труда, мистер. Когда-то я работала медсестрой. У меня, наверное, с мозгами что-то не в порядке, раз я бросила такую работу ради того, чтобы хозяйничать в этой забегаловке.
— Вы говорили, что у вашего сына есть велосипед, — сказал я. — Он не согласится продать его?
— Даже и не знаю что сказать, — ответила она. — Велосипед уже довольно старый и многого не стоит, и потом, сын ездит на нем за яйцами.
— Я хорошо заплачу, — сказал я.
Несколько минут женщина колебалась, потом произнесла:
— Я спрошу его об этом. Но мы можем продолжить наш разговор на кухне. Я все-таки поищу йод. Не хочу, чтобы вы ушли отсюда в таком состоянии.
ГЛАВА 18
Как и предсказывала женщина, на улице было настоящее пекло. От мостовой мне навстречу поднимались волны раскаленного воздуха; небо, казалось, превратилось в пышущую жаром плавильную печь, и при всем этом я не чувствовал ни малейшего дуновения ветра.
Вначале я с большим трудом управлял велосипедом, но через две мили мое тело припомнило ту информацию, которая была заложена в него в детстве, и я начал понемногу осваиваться. И все-таки мне приходилось нелегко. Однако это было лучше, чем идти пешком.
Я сказал женщине, что хорошо заплачу, и она поймала меня на слове. Мне пришлось выложить сотню долларов, так что я остался почти без денег. Сотню долларов за этот перевязанный проволокой древний драндулет, который стоил самое большее десять монет. Но надо было или платить, или идти пешком, а я спешил. И потом, сказал я себе, возможно, это и не так дорого в сложившейся ситуации. Если бы только у меня осталась лошадь! Не исключено, что лошадям и велосипедам скоро просто цены не будет.
По всей автостраде стояли неподвижные автомобили и грузовики, временами попадались автобусы, но людей нигде не было видно.
Я продолжал нажимать на педали, время от времени вытирая рукавом рубашки струившийся по лицу пот и мечтая о глотке воды, и какое-то время спустя достиг окраин Вашингтона.
Транспорт и здесь стоял, но мне встретилось много людей на велосипедах, а несколько человек были на роликовых коньках. На свете, по-моему, нет более смешного зрелища, чем человек в деловом костюме и с атташе-кейсом в руке, который едет по улице на роликовых коньках и пытается при этом сохранить независимый вид. Большинство людей вообще ничего не делали, а просто молча сидели на обочинах, ступеньках домов или на своих лужайках и в садиках. Некоторые, правда, занимались делами, но, похоже, без всякого энтузиазма.
Я остановился у небольшого, типично вашингтонского сквера со статуей посредине, скамейками под деревьями, кормящей голубей старой леди и питьевым фонтаном. Именно этот фонтан и привлек меня. После стольких часов езды на велосипеде в невыносимую жару у меня было такое чувство, будто рот набили ватой.
Задерживаться я не стал. Напившись и отдохнув несколько минут на скамейке, я снова сел на велосипед и поехал к Белому дому.
Приблизившись к нему, я заметил огромную толпу, которая заполнила весь тротуар и даже часть проспекта. Люди стояли молча, не сводя глаз с чего-то, находящегося, по-видимому, у самой ограды.
Кэти, подумал я! Именно здесь я и надеялся ее встретить. Но почему они все уставились на нее? Что происходит?
Я отчаянно заработал педалями и, достигнув толпы, спрыгнул с велосипеда. Бросив велосипед прямо на тротуаре, я ринулся в толпу, расталкивая всех на своем пути. Со всех сторон слышались брань и сердитые окрики, но я, не обращая на это никакого внимания, продолжал протискиваться вперед и вскоре оказался у самой ограды.