ельно, но ничего не мог с собой поделать. «Все они такие, — продолжал он распалять себя. — Чем выше степень умственной импотенции, тем гуще концентрация амбициозности и чванства». Он позвонил и заказал пиццу с анчоусами, ветчиной и салями. Он не любил пиццу, даже забыл, когда последний раз ее ел. Но это было единственное горячее блюдо, которое можно было получить через десять минут. И потом — пицца неплохо пойдет с виски. Он пил его, не разбавляя. Обжигаясь, глотал смешной итальянский пирог. «Я выиграл вчера столько денег, сколько не заработал за все годы государственной службы, — думал он с горечью и злостью. — И что же — я стал хуже? Скольким табу мы поклонялись все семь десятилетий. Табу на собственность, табу на мелкий бизнес, табу на веру в Бога. Зашоренные до предела, мы превратились в зрячих слепцов. Правили огромной державой на ощупь. А ведь было, было много прекрасного. Кодекс, если его повнимательнее рассмотреть, включал все Десять Заповедей… Нас погубили лицемерие и злоба. Мы не проиграли Россию. Нет, мы не выиграли и не могли выиграть битву против времени. Не ясна мысль? Мы просто хотели получить очищенного от всех мерзостей и грехов человека, получить в одночасье. Утопия…»
Мрачные мысли его прервал телефонный звонок.
— Говорит Жаннетта, — произнес в трубку голос, который Иван Иванович тотчас узнал и обомлел от радости. — Еще раз хочу поблагодарить вас за теннис, Иван Иванович, — сказала она, музыкально растягивая гласные в его имени и отчестве. — Простыла и отлеживалась. Вот вновь здорова.
— Отлично. Великолепно. А я… — Он собрался с духом и галантно произнес: — А я имею честь пригласить вас на обед.
— А я имею честь с удовольствием принять ваше приглашение, — смешливо ответила она.
Вечером «Счастливая верфь» преображалась. В полутемном зале сверкали гирлянды разноцветных фонариков. Негритянский оркестрик исполнял новоорлеанский репертуар. И дух Армстронга витал над маленькой сценой. Завсегдатаев было немного, ибо ресторан считался дорогим даже по меркам Ривьеры. То и дело свечи исполняли извечный танец приветствия и уюта. Их пламя отражалось в модном хрустале и старинном серебре. Старинная мебель, старинные люстры и канделябры, которые зажигались лишь по особым случаям (свадьбы, круглые даты рождения), старинные одежды гарсонов, старинные меню.
— Я даже не знаю, была ли я когда-нибудь в таком чопорном ресторане, — воскликнула Жаннетта, знакомясь с длинным списком блюд старой французской кухни. И, засмеявшись, добавила: — Ну и наемся я сегодня.
— За чем же дело стало? — в тон ей отвечал Иван Иванович. — Приказывайте.
— Для начала я хочу русской черной икры и русской белой водки.
— Вы уверены?
— А в чем я, собственно, должна быть уверена?
— Русская водка — напиток серьезный.
— Вы хотите сказать — для взрослых? Но ведь и я уже далеко не ребенок. — Она задорно тряхнула головой, откинула челку со лба. — Иногда и мы, студенты, напрягаем карманы наших родителей и смакуем вашу «Столичную», «Столи».
— Ну что ж, водка так водка.
Оркестр исполнил «Вестэндский блюз». Иван Иванович слегка подпевал, в такт слегка барабанил пальцами по столу. Жаннетта была, казалось, поглощена своими мыслями, сидела притихшая. Когда водка и икра были поданы, она подняла рюмку, понюхала, смешно наморщила нос:
— Как-то в кино я заметила, что русские произносят бесконечные тосты. Что ни глоток, то тост.
— Пить без тостов — элементарная пьянка, — усмехнулся Иван Иванович. — А так — плодотворное общение.
— За плодотворное общение, — предложила Жаннетта и, пригубив рюмку, поставила ее на стол.
— Э-э-э, нет. Так не пойдет. Видимо, другого вы не видели в кино, а именно: по русскому обычаю первые три рюмки пьют до дна. Бог любит троицу.
— Мне этот обычай нравится. — Она выпила рюмку и поцеловала наружную сторону ее донышка. Иван Иванович негромко аплодировал.
— По-гусарски, чисто по-гусарски, — одобрительно твердил он и думал, что на Западе, постигая российскую историю, копают не только вширь, но и вглубь.
— Вы были коммунистом? — неожиданно спросила она, ехидно при этом улыбаясь. «Ехидно-снисходительно», — уточнил свое ощущение Иван Иванович и ответил:
— Был членом Коммунистической партии. А это, согласитесь, разные вещи. Без такого членства даже архиталантливый человек ни карьеру сделать, ни за границу или в командировку выехать не мог.
— Странно, — задумчиво протянула она. — Все ваши лидеры — кого ни возьми, Горби, Ельцин, Яковлев — бывшие коммунисты. Все.
— Это лишний раз доказывает мою мысль.
— Значит, называть их перевертышами неверно?
— Умница! В душе они всегда были врагами режима. Я предлагаю тост за умниц. На этом свете явный дефицит в умницах.
— «Надо же, — подумал он, — такая нелегкомысленная девица. Француженка. Студентка…» И вновь, словно прочитав его мысли, она сказала возвышенно:
— О ля-ля, мсье Иван Иванович, многие нас недооценивают. Но мы, студенты Франции, большая сила. Интеллектуальная, да и в любом другом смысле тоже.
Вопреки своей многолетней традиции — не есть ничего тяжелого на ночь, — Иван Иванович заказал себе стейк. Жаннетта махнула рукой: «И мне то же самое». И после третьей рюмки потащила его танцевать. По небольшому пространству, свободному от столиков, мягко скользили под звуки очередного блюза степенные пары. «Ну и пусть, — спокойно решил он, — пусть ухмыляются и злословят — мол, деду на покой пора, а он внучку охмурять пустился во все тяжкие». И такие замысловатые па выделывал, что его партнерша то и дело вскрикивала: «Браво! Браво!» Перед главным блюдом он заказал пару бутылок очень старого вина. Она сразу же отпила из бокала довольно много, зацокала язычком: «Какой букет! Какой вкус!» «Какая цена, душа моя!» — усмехнулся про себя Иван Иванович.
Поставив бокал, Жаннетта подперла кулачками скулы, спросила, глядя задумчиво на ближайшую к ней свечу:
— Я экономист. Широкого профиля. Сейчас всех мыслящих людей на Западе волнует вопрос — что происходит в России. Меня — тоже.
Он сморщился, поднял к лицу ладони:
— Помилуйте? Не хочу ни черта, ни дьявола — никакой ни политики, ни экономики. Я сбежал от них сюда и…
— Нет, нет, — с живостью перебила его она. — Я и не прошу об этом. Вот если бы вы могли рассказать о каком-нибудь эпизоде из жизни русского банкира… Детективном. Ужасно люблю кррровавые истории.
— Эпизод из жизни, — повторил он. — Какой же выбрать?
— Мафия родилась на земле нашего соседа Италии, — словно она подсказывала ему возможную тему. — Мигрировала в Америку. А у вас?
— Есть у нас и мафия, — улыбнулся Иван Иванович. — И ничуть не хуже итальянской или американской. Ничуть не хуже. Я бы даже сказал, что наша мафия самая качественная в мире. И вовсе не по принципу: «Россия — родина слонов». Бытует у нас такая присказка. Дескать, и то мы изобрели, и в этом наш приоритет.
Он замолчал, задумался. Молчала и Жаннетта.
— Месяца за три до отъезда сюда вот какая приключилась история. Крутая, как нынче любят выражаться у нас. — Он крепко потер подбородок, посмотрел на свою собеседницу тяжелым, пристальным взглядом, под которым она зябко поежилась. — Мы, русские, не умеем останавливаться на полдороге, все делаем от души на полную катушку. Любовь, ненависть. Революция, реставрация. Экспроприация, приватизация. Загадочность славянской души — в ее безудержности, бесшабашности, беспредельности. Недаром и в песнях наших поется: «Я упаду на дно морское, я поднимусь на небеса…»
Да, то, о чем я сейчас расскажу, случилось месяца три назад. К тому времени я и сам уже точно не знал размеры своего состояния — сто миллиардов, а может, сто двадцать. Кроме трех банков, мне принадлежала флотилия морских судов, страховая компания, торговый дом. Постулат «Деньги делают деньги» некорректен. Само по себе ничего не делается. Чтобы удвоить капитал, нужен труд. Чтобы удесятерить — труд титанический. И, конечно, удача. Гений финансиста состоит в том, чтобы угадать ситуацию и правильно расставить людей. Людей верных. Управляющим моего ключевого банка был друг детства Андрей Малов. Все десять классов вместе, в школьной самодеятельности мечтали об артистической карьере, поклоняясь одним кумирам — Ливанов, Грибов, Масальский, Астангов, Жаков, Тарасова, Пашенная… С девчонками зимой в парк Горького на каток бегали, летом в Нескучный. Потом пути наши разошлись, но дружбу поддерживали. На свадьбе друг у друга гуляли, по праздникам семьями за один стол садились. Закончил Андрей финансовый факультет Плехановского института и перебивался с хлеба на воду, в разных второсортных конторах планово-финансовыми отделами командовал. Когда я предложил ему место управляющего, он был счастлив. «Верь мне, Иван, — сказал он, — отныне и впредь мой девиз «Без лести предан». Четыре года мы с ним жили (и трудились) душа в душу. Мы оба любители попариться в русской баньке, да с дубовым и березовым веничком. Оба со школьной скамьи фанаты московского «Спартака». Оба не дураки выпить и закусить. Какого, казалось бы, рожна еще надо? Да вот беда: оказывается, большие деньги — это большое благо, но это и большое бремя. Месяцев шесть назад мои тайные ревизоры (а их у меня по трое в каждой самостоятельной ячейке концерна) докладывают, что в ключевом банке творится неладное. По фальшивым авизо и подставным документам на ссуды крупные суммы денег уходят в карликовые акционерные общества и товарищества, которые потом лопаются, как мыльные пузыри. Главное, выловить подделки на этапе оформления не было возможности — авизо приходили сверху, от Андрея, с его визой. Ошибки? Случайность? Я назначаю закрытую аудиторскую проверку. Потери большие — около трех миллиардов. Трагедия невелика, но надо, надо докопаться до сути. Главный аудитор — крупный чиновник Центрального банка, старинный приятель по Госплану. Когда проверка была закончена, я пригласил его на деловой ленч в «Метрополь». Чревоугодник и дегустатор он первостатейный. «Следы ведут в Подольск, — угрюмо сообщил он, сделав, как всегда, заказ поистине королевский. — Ты лучше меня знаешь, что там один из главарей мафии — сынок Малова». Я не знал. Алешка-мал