ИСКАТЕЛЬ 1995№ 6
Выходит 6 раз в год
Издается с 1961 года
Содержание:
ДЖО ГОРЕС
ВРЕМЯ ХИЩНИКОВ
Роман
Джек РИТЧИ
ЗЫБКОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО
Рассказ
Роберт ШЕКЛИ
И ТЕБЕ ТОГО ЖЕ — НО ВДВОЙНЕ!
Рассказ
Борис ВОРОБЬЕВ
НОЧЬ ПОЛНОЛУНИЯ
Рассказ
ДЖО ГОРЕС
ВРЕМЯ ХИЩНИКОВ
ДО ТОГО, КАК…
Пятница, 18 апреля
Профессор Куртис Холстид зевнул, посмотрел на часы и вновь откинулся на спинку старинного, обитого кожей кресла. На автобусе, прибывшем из Сан-Франциско в половине первого ночи, Паула не приехала, иначе она бы уже позвонила с остановки. Следующий, последний, ожидался в два десять. Профессор потянулся за стаканом красного вина, намереваясь прочитать под него с десяток работ своих студентов — он получил их вечером на семинаре по антропологии, который он вел в университете Лос-Фелиса.
Он сидел в круге света, отбрасываемом торшером, уют гостиной большого дома и выпитое вино взяли свое — глаза начали слипаться, и профессор, вздохнув, осушил стакан, отложил студенческие работы и устроился поудобнее. Несколько минут спустя он уже крепко спал.
— К вам когда-нибудь приставали мужики? — как бы между прочим спросил Рик Дин.
Худощавый и загорелый, с точеным профилем, энергичный девятнадцатилетний парень. Сидел он на переднем сиденье «шеви», принадлежавшего Толстяку Гандеру, повернувшись к двум парням, устроившимся на заднем сиденье. Один из них, Чемп Матер, с могучими кулаками, нахмурился, пытаясь сформулировать ответ.
— Господи, Рик, если парень подкатился бы ко мне… я бы свернул ему шею.
— А со мной такое случилось… — Черные глаза Рика затуманились. Он оглядел машины, стоящие в открытом кинотеатре перед огромным экраном. — Два года тому назад. Я только перешел в среднюю школу и еще многого не понимал. Так вот, когда я выходил из кинотеатра, этот парень пристроился ко мне и спросил, не буду ли я возражать, если он составит мне компанию.
Рик замолчал, в свете фар разворачивающегося автомобиля поднес ко рту банку с пивом. Во время фильма они выпили восемнадцать банок. Поскольку двадцать один год исполнился только Чемпу Матеру, по закону пиво мог покупать только он.
— Так вот, едва мы свернули в переулок, он начал меня лапать! Прямо на тротуаре!
Парень, что сидел рядом с ним, заерзал. Толстяком Гандера прозвали за его габариты. Вот и сейчас, даже в легкой ветровке, он обильно потел от выпитого пива. А его толстый живот упирался в руль.
— И что ты сделал, Рик?
Прежде чем Рик успел ответить, второй юноша с заднего сиденья, Хулио Эскобар, с прямыми черными волосами, смуглолицый, с длинным крючковатым носом и толстыми губами, отточенным движением выхватил из кармана нож с выкидным лезвием. Даже в сложенном положении шестидюймовый нож выглядел довольно грозно.
— Я бы его зарезал! — воскликнул Хулио.
Пальцы Рика сжали банку.
— Нет, я его не зарезал, но вломил ему как полагается… Едва не убил его.
Приятели Рика одобрительно закивали, а он выбросил пустую банку на асфальт. На самом деле он в испуге бросился бежать через пустырь, под издевательский смех «голубого». Странно, ранее он не позволял себе вспоминать о том случае. Губы его сжались.
— Парни, а не поразвлечься ли нам?
— Конечно, Рик, — тут же поддержал его Чемп. Ростом, шириной плеч, массой он не уступал Толстяку Гандеру, только тело его представляло собой гору мышц, а не кусок жира. Со своими идеями у Чем-па было не густо. Зато у Рика их хватало.
— А ты, Хулио?
Хулио безразлично пожал худыми плечами.
— Может, выпьем пива, Рик. Или достанем «травку»…
— Никакой «травки», — резко оборвал его Рик. Он дважды курил марихуану, которая вызывала у него какие-то странные ощущения, желание забыться. Сегодня он не хотел забываться. Сегодня голова должна быть ясной. Он положил руку на мясистое плечо Толстяка. — Проедемся к университету, посмотрим, не встретится ли нам «голубой». А затем всыпем ему по первое число, забавы ради.
Толстяк смачно рыгнул, вызвав смех Хулио. От звуков, что исторгал из себя Толстяк, у незнакомца душа могла уйти в пятки.
— Слушай, Рик, может, не стоит… — засомневался Толстяк.
— Сегодня пятница, завтра занятий нет. Но если ты наложил в штаны…
Толстяк пробурчал что-то нечленораздельное и повернул ключ зажигания. Его живот хорошо сочетался с круглым ангельским личиком. Длинные светлые волосы он зачесывал назад, на пальце правой руки носил перстень с черепом и скрещенными костями. Рик усмехнулся. Чтобы заставить Толстяка пошевелиться, только и надо, что спросить, не трусит ли он.
— За пиво я заплачу, — предложил Рик.
А почему нет? Как только он поступил в колледж, родители каждую неделю стали выдавать ему приличную сумму, хотя жил он дома. К этим трем парням, что сидели в «шеви», Рик испытывал самые теплые чувства. В Джейси он не встретил никого лучше их. Хулио и Толстяк в июне оканчивали среднюю школу и, если не поступали к колледж, как он в прошлом году, вставали на учет в призывном пункте. Чемп оказался слишком глуп даже для армии: он провалил все тесты.
— Этих гомиков можно без труда распознать по походке, — уверенно заявил Рик. — Выезжай на Эль-Камино, Толстяк…
Паула Холстид повесила трубку и вышла из телефонной будки у автобусной остановки. Ее каблучки-шпильки зацокали по асфальту. Кроме нее, на остановке остался лишь светловолосый молодой человек в дешевом костюме и невыразительном галстуке, с некрасивым, угловатым лицом.
— Вы дозвонились до мужа, мадам?
— Да. Этот медведь заснул в кресле.
Паула могла бы добавить: насосавшись красного вина. Насколько она знала своего Курта, он наверняка выпил его слишком много и спал, свесив голову набок и открыв рот, негромко похрапывая. В сорок три года он уже не столь успешно боролся с сонливостью. И каждый вечер выпивал на один-два стакана больше, чем следовало.
— Вы не хотите, чтобы я подождал, пока он приедет? — спросил блондин.
Тридцатишестилетняя Паула рассмеялась. Она относилась к тем изящным, но фигуристым женщинам, что остаются сексуально привлекательными и в шестьдесят. Не портили картины коротенький прямой нос, широкий рот, пусть и с тонкими губами, и ярко-синие глаза.
— Господи, нет! От нашего дома ему ехать всего десять минут. Но позвольте поблагодарить вас за столь великодушное предложение…
Блондин пожал Пауле руку, поклонился и зашагал вдоль железнодорожных путей. Довольно-таки женственный юноша, клерк в каком-то учреждении округа, женатый, отец маленького ребенка. Они разговорились в автобусе, потому что каждый держал в руках программку вечернего спектакля Оперного театра Сан-Франциско. Жена не смогла составить ему компанию — она осталась дома с маленьким ребенком.
Старый зеленый «шеви» вырулил на Брюэр-стрит с Эль-Камино, из кабины донеслись смех и веселые крики парней. Паула покачала головой и улыбнулась. Когда она училась в средней школе, на таких развалюхах красовались надписи вроде: «Не смейтесь, мадам, возможно, в этой машине ваша дочь». Тогда они все видели в радужном свете. И любовные ласки на заднем сиденье только возбуждали. Почему же в семейной жизни они стали скорее обузой?
«Шеви» миновал квартал, но вдруг от резкого торможения взвизгнули шины. Послышался крик, далеко разнесшийся в холодном воздухе апрельской ночи. Паула уже бежала к старому «шеви» и четырем фигурам, сгрудившимся вокруг молодого человека, который ехал с ней на автобусе.
— Прекратите! — в ярости она даже не испытывала страха. — Прекратите! Как вы смеете…
Рик завернул руки жертвы за спину, так высоко, что блондин согнулся. Колено Чемпа, словно поршень, трижды врезалось в лицо молодого человека, находящееся на уровне пряжки ремня Чемпа. При каждом ударе Чемп удовлетворенно хакал.
Толстяк ухватил Чемпа за плечо, в голосе чувствовался страх.
— Скорее, парни! Чемп! Бежим! Кто-то сюда идет…
Пока другие залезали в кабину, Рик поставил ногу на затылок лежащего на земле блондина и покрутил ею, дабы размазать лицо блондина по гравию железнодорожной насыпи. Потом метнулся к машине. Паула подоспела как раз в тот момент, ко1да Рик оказался в свете фонаря.
Мгновение они смотрели друг на друга, а затем Рик нырнул в открытую заднюю дверцу. «Шеви» рванул с места и скрылся за углом. Паула наклонилась над упавшим.
Он тяжело дышал. Паула решительно взялась за его плечо, перевернула. И только тут увидела, что сделали с его лицом и глазами колено нападавшего и гравий железнодорожной насыпи.
Паула ахнула, отступила на несколько шагов, ее вырвало. Позади послышались тяжелые шаги. Паула обернулась. К ней спешил Курт. Он оставил «фольксваген» у автобусной остановки с работающим мотором и открытой дверцей.
— О, слава Богу, — сквозь рыдания вырвалось у Паулы.
ПАУЛА
Понедельник, 21 апреля, — среда, 30 апреля
Глава 1
Красоту Рик Дин унаследовал от матери, а неуемную энергию — от отца. Сидя в кафетерии Джейси в ожидании Дебби Марсден, он внезапно осознал, что ритмично постукивает правой ногой по полу. Расслабься, приказал он себе. Пятница в прошлом, ничего изменить нельзя. Судя по газетным статьям, их никак не могли связать с тем, что произошло с Гарольдом Рокуэллом.
Никак… Да нет, одна зацепка все-таки была.
Ладонью он вытер выступивший на лбу пот. Где же эта Дебби? Разумеется, ей надо доехать сюда из университета после лекции, которая начиналась в девять часов, но он же сказал, что будет ждать ее в кафетерии ровно в половине одиннадцатого. Для того чтобы встретиться с ней, ему пришлось пропустить семинар по истории западной цивилизации. А сейчас не самое лучшее время для прогуливания занятий. Все-таки первый понедельник после…
Могла Паула Холстид запомнить номер их автомобиля? Было темно, она бежала… Он бы не запаниковал и не стал бы возить этого Рокуэлла мордой по гравию, если бы не ее стучащие по асфальту каблуки. Да кто мог знать, что у парня жена и маленький ребенок? А вся эта газетная болтовня насчет того, что он ослеп… Как можно ослепить человека парой подзатыльников?
Правая нога Рика вновь застучала по покрытому линолеумом полу. Он живо представил себе, как каблук упирается в затылок, а лицо трется о гравий. Рик сбросил столбик пепла в пепельницу. Если он и не спал в этот уик-энд, так от страха, а не от угрызений совести.
Рик резко вскочил и замахал рукой, расплескав кофе по подносу. Девушка его возраста, с длинными, светло-каштановыми, абсолютно прямыми волосами, обрамляющими лицо сердечком, поспешила к столику.
— Извини, что опоздала. Пришлось ждать автобуса…
— Пустяки, Деб. — Он не хотел, чтобы Деб поняла, сколь важен для него предстоящий разговор. В конце концов, Паула Холстад могла опознать его. Не машину и не остальных, но уж его точно могла. Они сели.
Дебби Марсден, с широко посаженными синими глазами и курносым носом, даже с излишне напомаженными губами выглядела моложе своих девятнадцати лет. А вот фигура у нее уже сформировалась. За те девять месяцев, что Рик не видел ее, она заметно прибавила и в бедрах и в груди.
— По твоему тону, Рик, я поняла, что дело очень важное, — в ее голосе слышалась легкая обида. — Ты мне столько времени не звонил и вдруг…
— Старики не дают мне поднять голову от книг. Мать боится, что меня заберут в армию.
А чего она, собственно, ожидала? Серенад у студенческого общежития? Он был с ней на выпускном вечере, потом они два-три раза встретились, кажется, в июле, ездили купаться на озеро Сирс. Она как следует распалила его на расстеленном на берегу одеяле, а потом оставила с носом. И все-таки, кроме нее, в университете он никого не знал. Рик постарался изгнать из голоса тревогу.
— Слушай, Деб, ты знаешь профессора Холстида?
— Куртиса Холстида? — Она улыбнулась. — Слышала о нем. Он профессор кафедры антропологии. Одна из моих подруг, Синтия, учится у него. В прошлом сентябре, на факультетском чаепитии, я встречалась с его женой.
Рик заставил себя помешать в чашке остывший кофе. Это же надо, какая удача!
— Ты не можешь… достать мне его домашний адрес?
— Конечно, могу, Рик. Для этого достаточно заглянуть в телефонный справочник.
Черт! Эта женщина, эта Паула, похоже, лишила его разума. Он и сам мог подумать о справочнике! Перед его мысленным взором вновь возникла Паула, застывшая, словно муха в янтаре: блестящие светлые волосы, ярко-синие глаза, высокие скулы, чуть раскрытые губы…
— Что случилось, Рик? У тебя такое странное лицо…
Он посмотрел на Дебби, словно увидел ее впервые. А ведь она действительно расцвела за эти месяцы. Он не собирался упоминать Паулу, хотел поговорить только о Холстаде, поскольку Деб могла прочитать в газетах о случившемся с Рокуэллом, свидетельницей чего стала Паула. Но он помнил еще со школы, что Дебби интересовали лишь международные дела. Точно так же и его отец просматривал только биржевые страницы. Она думает, что его что-то тревожит, так? Он вскинул голову, изобразил смущение.
— Видишь ли, Деб, тут вышла такая история…
— Рик, у тебя неприятности? — Ее глаза засверкали. Она взяла его руку в свои, нежно, словно хрупкую вазу. Губы раскрылись. Черт, и как он мог забыть о ней. Они жили на соседних улицах, и он всегда ей нравился.
— Не то чтобы неприятности, Деб, просто… — На выдумки он был мастак, особенно с девушками. — Ты помнишь «триумф», который отец подарил мне на окончание школы? Помнишь, он предупреждал, что я могу попасть в аварию, если сяду за руль выпивши?
— Рик, ты не разбил свою машину?
— Нет, нет, ничего такого. Видишь ли, вчера я выпил пару банок пива и, выезжая со стоянки у бара в Файв-Пойнт, чуть задел крыло другого автомобиля.
— Автомобиль, на котором ездит профессор Холстид?
— Не профессор, его жена. — Тут уж он дал волю воображению. И буквально увидел, как красивая, стройная женщина вылезает из автомобиля… разумеется, «мерседеса». Обтянутая нейлоновым чулком нога, ослепительная улыбка… — Утром я подумал, что она может обратиться в страховую компанию и, если это дойдет до отца…
Он замолчал, не сводя глаз с ее лица. Женщины обычно ничего не понимали насчет автомобилей и страховки, а Деб знала, что его отец — брокер.
— Но… чем я могу помочь, Рик?
— Как ты думаешь, сможешь ты выяснить, когда она дома одна? Понимаешь, не могу же я просить ее в присутствии мужа о том, чтобы она не обращалась в страховую компанию и просто позволила мне заплатить за ремонт. Профессор может этого не понять.
Мужчины так дорожат своей гордостью, подумала Дебби. Уже на первом курсе она поняла, что достаточно на лекции мужчины-профессора широко раскрыть глаза от изумления, чтобы гарантировать себе хорошую оценку. Особенно хорошо эта маленькая хитрость срабатывала с профессорами, перевалившими тридцатилетний рубеж. Но ее радовало, что Рик обратился к ней за помощью. Она очень тосковала прошлым летом, после того, как он бросил ее. А ведь она позволила ему куда больше, чем кому бы то ни было.
— Хорошо. — Дебби улыбнулась. Зубы белые, ровные, а Рик помнил, когда она ходила с корректирующими пластинами. — Я могу прикинуться, будто беру у него интервью для студенческой газеты. Я немного опоздаю на репетицию хора, но ты можешь позвонить мне завтра в Форрест-Холл.
Уходя, она гадала, а в том ли причина его звонка, что он хотел уладить инцидент с автомобилем. Может, когда он позвонит завтра… Интересно, тусуется ли он с этими парнями… Хулио, от одного вида которого у нее по коже бежали мурашки, Толстяком, которого скорее всего вышибут из школы до экзаменов, Чемпом. Именно их регулярно приглашали в кабинет директора для выволочки.
Наблюдая за уходящей Дебби, Рик подумал, что она стала очень хорошенькой. Изменила прическу, прибавила в нужных местах. И тут, внезапно, перед ним возник образ Паулы Холстид. Синие глаза на загорелом лице. Может, если бы он пошел к ней один, рассказал, как это случилось, она и согласилась бы не рассказывать о нем копам. А может, он с ней…
Да ты ошизел, одернул он себя. Просто ошизел. Она для тебя опасна. Очень опасна. Она же спросит, за что вы ослепили этого парня? А они-то хотели лишь позабавиться, отвесить ему пару тумаков, точно так же, как отвешивали их школьникам младших классов, зажимая их в углу, чтобы отнять карманные деньги. И вместо того, чтобы представлять себя и Паулу Холстид в постели, ему следует позаботиться о том, чтобы она не смогла опознать его. Если она его не опознает, он в полной безопасности. Если опознает…
Что ж, надо сделать так, чтобы она ни при каких обстоятельствах не опознала бы его. То есть надо найти способ запугать ее.
Но какой? Может, попросить старушку Дебби помочь ему. В его голове начал формироваться план. Она, естественно, не должна знать, что в действительности он задумал.
А когда все закончится, может, ему вновь начать встречаться с Дебби? Классная ведь девчонка.
Глава 2
— Хорошо, хорошо, — пробурчал Курт Холстид, завязывая узел галстука, уже облачившись в серые брюки и старый пиджак спортивного покроя с кожаными «заплатами» на локтях. — Ты вновь пойдешь в полицейский участок и опять будешь просматривать фотографии. Зачем?
— Потому что они ослепили этого мальчика, — ледяным тоном ответила Паула.
Она стояла на пороге ванной, прислонившись к дверному косяку и сложив руки на груди, на втором этаже одинокого дома, на отшибе, в котором они жили с той поры, как Курт поступил на работу в университет Сан-Фелиса. Окна спальни выходили на университетское поле для гольфа.
— Я уверен, что они не хотели ослепить его. Возможно, ситуация просто вышла из-под контроля. Неделя уже миновала. Почему ты думаешь, что сможешь узнать их, если увидишь вновь?
— Одного я узнаю, — мрачно ответила Паула.
Курт покончил с галстуком, пробежался расческой по черным, коротко стриженным волосам. Они еще не начали седеть, но уже заметно поредели, особенно на макушке. Он нетерпеливо посмотрел на часы.
— Почему ты всегда затеваешь такие разговоры в пятницу, когда я опаздываю на вечерний семинар?
Она встретила взгляд его карих глаз.
— Потому что хочу, чтобы ты понял мою точку зрения. Я намерена разыскать этого парня. Возить человека лицом по гравию! Какая чудовищная жестокость!
— Я полностью с тобой согласен. Но, возможно, произошло это случайно…
— Я видела его лицо, — оборвала мужа Паула. — А ты — нет. Зло, абсолютное зло. Я хочу, чтобы его поймали. Я хочу, чтобы он понес заслуженное наказание.
— Будем надеяться, что твое желание осуществится. — Курт заглянул во вторую спальню, переоборудованную им в кабинет, взял брифкейс и в сопровождении Паулы направился к лестнице.
— Когда ждать тебя домой, Курт?
Он скорчил гримасу.
— Я могу задержаться. Чак Белмонт читает сегодня доклад «Взаимоотношения культуры и человеческой эволюции». Блестящая работа! Потом, полагаю, начнется дискуссия.
— Перед тем как лечь спать, я приготовлю тебе бутылку вина, — сухо пообещала Паула.
— Обязательно надо меня зацепить, да? И все потому, что мне нравится пропустить пару стаканчиков… — Фразы он не закончил, покачал головой и спустился по лестнице. Паула не отрывала от мужа взгляда, пока тот пересекал гостиную, но он так и не обернулся. Она вздохнула, сама спустилась вниз и через двойные двери в правой стене прошла в столовую, к которой примыкала кухня.
Может, Курт прав? Может, напрасно она постоянно набрасывается на него? Но с того момента, как избили Рокуэлла, она живет в каком-то странном… Нет, возбуждении — это чересчур сильно. Может, предчувствии чего-то. Ожидании. Не слишком ли она увлеклась поисками этих хулиганов, требуя от полиции активизации расследования. Может, Курт прав?
На кухне Паула огляделась. Нержавеющая сталь мойки и шкафчиков, виниловое покрытие столиков. Чисто, удобно, красиво. Автоматически она начала собирать грязную посуду, загрузила ее в моечную машину, насыпала мыльного порошка, пустила воду.
Может, напрасно она так тревожится из-за этих подростков. Они просто хотели поразвлечься, но не рассчитали, и развлечение вылилось в трагедию. Может, неудовлетворенность личной жизнью, замужеством, заставляет ее искать хоть какой-то выход переполняющему ее раздражению?
Нет. Она прекрасно запомнила выражение лица этого парня. Рядом со страхом соседствовало удовольствие. И глубокая удовлетворенность. Та самая удовлетворенность, которую, если верить женским журналам, можно обрести только в сексе.
Паула вытерла посуду, убрала ее, поставила бутылку вина на кофейный столик, рядом с любимым креслом Курта. Затем вышла на крыльцо, чуть ли не полностью скрытое густой листвой росших перед домом дубов, вслушалась в квакание лягушек в канаве, разделяющей шоссе и поле для гольфа.
Неожиданно приобрел особую важность ответ на вопрос: действительно ли она использует нападение на Гарольда Рокуэлла с тем, чтобы дать выход накопившемуся раздражению? Познай себя, как… кто это сказал? Она улыбнулась. Платон, Сократ, Пифагор, кто-то еще?
Ее всегда забавляло, что никто не знал, чьим он или она пользуется советом.
Так каким же должен быть ответ? Еще один роман? Первый случился пять лет назад, с заезжим английским профессором, в своих ухаживаниях разительно отличавшимся от медвежеподобного Курта. Ужин при свечах, цветы, страстные поэмы… А чем все закончилось? Той же имитацией оргазма, что и с Куртом, ради того, чтобы не разочаровывать партнера. Все удовольствие вновь досталось мужчине. Нет, от романа толку не будет.
Сквозь кусты она увидела фары приближающегося автомобиля. Их свет выхватил из темноты девушку в желтом свитере, идущую по обочине от университета. Странно, подумала Паула. Одинокая девушка, ночью, на пустынной дороге. И девушка вроде бы симпатичная. С длинными светло-каштановыми волосами. Машина проехала, дорога погрузилась в темноту. Затем Паула услышала, как хлопнула алюминиевая дверь телефонной будки напротив их дома. Тут она все поняла. Слишком настойчивый кавалер, пощечина, телефонный звонок родителям. Но свет в будке зажегся лишь на секунду, осветив девушку, затем дверь открылась.
Словно кино, подумала Паула. Фигуры перемещаются, происходит какое-то действо, не имеющее никакого отношения к твоей жизни.
Не находя покоя, Паула несколько минут разглядывала книжные полки у кирпичного камина. Из головы не выходила фраза Курта. Да, он, несомненно, прав. В ее стремлении обязательно наказать виновных было что-то нездоровое. В понедельник она просмотрит последнюю порцию фотографий, а потом постарается забыть как обезображенное лицо Гарольда Рокуэлла, так и лицо другого юноши, наслаждающегося насилием. Нападение на Рокуэлла никоим образом с ней не связано.
И ей следует благодарить Курта, а не злиться на него. Он стал старше, его сексуальные запросы уже не столь велики, и, несмотря на мелкие ссоры, они любят друг друга. Что бы там ни писали в журналах, Паула сомневалась, что другие женщины получали больше, выходя замуж. А если ей иногда кажется, что все у нее не так, то причина, скорее всего, в преждевременном приближении климакса. В конце концов, она могла бы оказаться в том же положении, что и Салли Редмонд. Бедная Салли, уверенная, что ее муж допоздна засиживается в химической лаборатории. На самом же деле он нежился в постели какой-нибудь студентки.
Кстати о Салли. Она говорила, что, возможно, заедет вечерком, поскольку Курта не будет дома. Святой Боже, только не это. Салли она сегодня не выдержит.
Паула вздохнула, смирившись с тем, что весь вечер ей придется мучиться обществом подруги.
Глава 3
Они договорились встретиться в закусочной на Эль-Камино, старой дороге, которая когда-то связывала миссионерские поселения в Калифорнии, а теперь соединяла с десяток городков между Сан-Франциско и Сан-Хосе. В пятницу в закусочной было полно людей, почему Рик и выбрал для встречи это место. Свой огненно-красный «триумф» он припарковал в квартале от закусочной: для вечерней операции они решили воспользоваться «шеви» Толстяка.
Чемп Матер прибыл вторым. Рик наблюдал, как он идет между столиками. Загорелое лицо, напоминающее маску, могучая фигура и темные, глубоко посаженные глаза, в которых затаился страх, глаза мышки, постоянно чего-то боящейся.
— Привет, Рик. — Он скользнул в кабинку. — Я не опоздал?
— Нет, ты вовремя. Как сегодня работалось, Чемп?
К работе Чемп относился серьезно. Он отучился два года в девятом классе, потом два — в десятом, второй из них вместе с Риком, а потом уже мог по возрасту выступать за футбольную команду. Старик Бейли, директор школы, устроил его садовником в поместье Хиллсборо. Жил он в пансионате, расположенном в миле от поместья.
— Сегодня я хорошо поработал, — наконец ответил Чемп. — Я… весна, знаешь ли. Они… Цветы уже распускаются, а деревья надо подкормить… э… а… да, весна — хорошее время, Рик.
Еще в средней школе вокруг Чемпа кружили селекционеры: двести двадцать фунтов мышц производили впечатление. Но потом выяснилось, что ему не хватает ума, чтобы разобраться в схемах защитных порядков профессиональных футбольных команд.
Рик, выглянув в окно, напрягся: «шеви» Толстяка выруливал с Энтрада-уэй.
— Чемп, они приехали. Сматываемся.
Уже стемнело, и Толстяк включил ближний свет. Несмотря на почтенный возраст, «шеви» не мог пожаловаться на здоровье: Толстяк тщательно следил за автомобилем, поддерживая его в отличной форме. Рик и Чемп забрались на заднее сиденье. Хулио сидел рядом с Толстяком.
— Куда теперь? — нервно выкрикнул Толстяк, перекрывая грохот музыки из приемника.
— К университетскому полю для гольфа, Линда Виста-роуд. И выключи это чертово радио. — Напряжение чувствовалось и в голосе Рика. — Не гони. Пусть окончательно стемнеет.
Хулио Эскобар, повернувшись, посмотрел на Рика. Тремя годами раньше, до того, как он, вместе с Толстяком и Чемпом, прибился к Рику, его вполне устраивала компания ножа с выкидным лезвием. Иногда, как в этот вечер, ему очень хотелось вновь остаться в одиночестве.
— Ты уверен, что профессора дома не будет, Рик?
— Абсолютно уверен. У него семинар с семи до десяти, а потом он будет пить кофе с кем-нибудь из студентов.
— А если кто-то заметит мою машину? — спросил Толстяк.
В свете фар обогнавшего их автомобиля Рик видел обильный пот, выступивший на шее Толстяка.
— Мы припаркуем ее в четверти мили от дома профессора. — Энтрада-уэй упиралась в Линда Виста-роуд, образуя Т-образный перекресток. Толстяк повернул на юг, к университету.
Чемп нахмурил брови.
— А почему мы должны идти в ее дом?
— Чтобы увидеть, узнает ли она нас.
— А если узнает? — вмешался Толстяк.
— Я знаю, что надо делать, — заверил их Рик.
Но этого-то он и не знал. Да, он продумал, как они подберутся к дому. Представлял себе, как выяснит, узнает их Паула или нет. Но далее все покрывал густой туман. Если узнает, что тогда? Впрочем, одна идея насчет того, как заставить ее замолчать, у него мелькнула. Аккурат в понедельник, по ходу разговора с Дебби. Но он не очень-то полагался на нее. Все-таки Паула Холстид годилась ему в матери, как бы хорошо она ни выглядела.
Он наклонился вперед, положив локти на спинку переднего сиденья. Чего ломать голову. Что-нибудь да получится.
— Сейчас будет еще один Т-образный перекресток, Толстяк. Сворачивай направо, на Лонгакрес-авеню, и я скажу тебе, где остановиться.
Лонгакрес-авеню огибала поле для гольфа с севера. Рик пристально наблюдал за обочиной.
— Съезжай с дороги, — крикнул он. Толстяк сбросил скорость, увидел съезд. — Загоняй машину под деревья и туши огни.
«Шеви» остановился на ковре пожухлых прошлогодних листьев, опавших с кипарисов. Фары и подфарники погасли, раскрылись дверцы, зажглась лампочка в кабине.
Рик посмотрел на часы.
— Уже восемь. Пора.
Один за другим они вылезли из кабины. Рик гордо оглядел их. Его команда, совсем как в фильме о второй мировой войне, который они видели на прошлой неделе. Ему нравились военные фильмы, и он всегда ассоциировал себя с командиром.
Он уже протянул руку к дверце, чтобы захлопнуть ее, как вдруг с дороги донесся какой-то шелест. Мимо проехал велосипедист, повернулся к ним, и они инстинктивно пригнулись.
— Что это за парень? — прошептал Хулио. — На велосипеде?
— Господи, Рик, он нас увидел, — проверещал Толстяк. И даже рыгнул от страха. — Надо уезжать. Мы не можем…
— Мы не можем остановиться на полпути, — осадил его Рик. — Черт, на дворе ночь. Ехал он быстро. И ничего не смог разглядеть.
На какое-то мгновенье казалось, что ситуация выходит из-под контроля. Спас положение Чемп.
— Мы бы давно были в доме, если б вы не спорили с Риком.
Поддержка Чемпа решила дело. Плотной группой они пересекли Лонгакрес и двинулись через поле для гольфа. Рик, идущий впереди, оглянулся. Они здесь, потому он этого захотел. Другой причины не было. Он — командир. Рик остановился, и они обступили его, преданно глядя в глаза в свете узкого полумесяца.
Рик указал на растущие вдоль поля деревья.
— Видите те огни? Ближайший дом в полумиле. Выходим на подъездную дорожку — и к дому профессора.
— А если она не одна? — Хулио уже не сомневался в необходимости операции, его интересовали возможные осложнения.
— Тогда нам дадут сигнал не соваться в дом, — ответил Рик и двинулся дальше, не дожидаясь вопросов. Упругая, обильно смоченная росой трава заглушала их шаги. Рик представлял себе, что ведет свой отряд по вражеской территории. И жалел лишь о том, что они не закрасили черным лица. Пять минут спустя они подошли к полоске кустарника, отделявшего поле от шоссе и съезда к дому Холстидов.
— Ложись! — внезапно прошипел Рик.
Они попадали на траву. Послышался шум приближающегося автомобиля, фары осветили кусты. Автомобиль проехал, темнота стала еще гуще.
— Рик, — испуганно зашептал Толстяк, — там девушка. Сидит в телефонной будке на другой стороне дороги с открытой дверью и без света. Я видел ее в свете фар!
— Это Дебби. Наша разведчица. Пока дверь открыта, свет в будке не зажигается. Это значит, что к дому никто не идет. Если она закроет дверь, вроде бы собравшись позвонить, мы удерем.
Услышав имя Дебби, Хулио замер, словно охотничья собака, почуявшая зверя. Она училась с Риком, на класс старше, чем он, и всегда полагала, что Хулио Эскобар ей не чета. Участвуя в школьных парадах, она не стеснялась показывать всем свои ножки, но на Хулио даже не смотрела. Паршивая дешевая динамистка.
— Что ж ты не сказал, что наша безопасность будет зависеть от женщины, — От волнения Хулио заговорил с испанскими интонациями.
— Деб не знает, что вы здесь, — ответил Рик. — А когда я позвоню[1] ей, она даже не будет знать, приходил ли я сюда.
Они перебрались через канаву, по извилистой подъездной дорожке прошли под деревья. Перед ними возник массивный силуэт двухэтажного дома, построенного не один десяток лет тому назад. Они остановились у деревянных ступенек, ведущих на крыльцо, где совсем недавно стояла Паула.
— Когда я позвоню, спрячьтесь. Она откроет дверь, и я спрошу, как пройти к университету. Если она меня не узнает, мы просто уйдем. Если узнает, все, кроме Толстяка, войдем в дом. Он останется на крыльце и будет следить, не зажжет ли Дебби свет в будке.
Поднявшись на крыльцо, Рик прильнул к стеклянному оконцу в тяжелой дубовой двери. Сердце гулко билось в груди. Паула спиной к нему прохаживалась вдоль книжных полок. Слева он увидел лестницу. Между лестницей и полками — коридор, уходящий в глубь дома.
Рика заворожила грациозная шея Паулы, стройность фигуры, округлость бедер. На мгновение он подумал, что она чувствует его взгляд и сознательно источает сексуальность. Потом он понял, что у нее врожденная грация. Из-под цветастой юбки выглядывали загорелые ноги. Сквозь тонкую блузку проглядывали лямки и застежка бюстгальтера.
Рик нажал на кнопку звонка и отпрянул назад, чтобы, повернувшись, она не увидела его приникшего к окошку лица.
Паула открыла дверь со словами: «Салли, я надеялась, что ты заедешь и…» — Она замолчала, увидев перед собой побледневшего симпатичного юношу.
— О, извините, я приняла вас за…
Взгляды их встретились, как и неделю назад на Брюэр-стрит. По изменившемуся выражению синих глаз Рик понял, что его узнали. Он быстро шагнул вперед и с силой ударил кулаком ей в живот. Из груди Паулы вырвался воздух, глаза ее закатились, ноги подогнулись. Рик подхватил ее, прежде чем она упала бы на пол.
— Чемп! — крикнул он. — Скорее! Помоги мне держать ее!
Чемп взбежал на крыльцо, подсунул руку под спину Паулы, и вдвоем они быстро внесли ее в дом. Хулио, закрыв за собой дверь, последовал за ними. Толстяк остался на крыльце. Теплое тело Паулы возбуждало Рика. Как и морщинки, зарождавшиеся у рта и в уголках глаз.
— Ты ее крепко держишь? — Рик тяжело дышал.
— Да.
Пока они тащили Паулу, верхние пуговички блузки расстегнулись, и теперь Рик не мог оторвать глаз от ее бюстгальтера. Чемп без труда удерживал Паулу на одной руке.
— Подержи еще.
Рик прошел в коридор, нашел справа открытую дверь, заглянул в комнату. Реостатный выключатель стоял на минимуме, так что в комнате царил полумрак. Рик различил полки с книгами, кресло с высокой спинкой, вроде того, что стояло у него в гостиной рядом с пианино, диван, маленький стульчик на трех ножках, стол с лампой и электронными часами со светящимися цифрами. На полу лежал толстый ковер.
— Неси ее сюда, Чемп, — распорядился он.
Я это сделаю, решил Рик. Сделаю, сделаю, сделаю. Похоже, он не отступился бы от своего, даже если бы она его не узнала.
Паула медленно приходила в сознание, еще не в силах сопротивляться. Но Чемп тащил ее одной рукой, готовый в любую секунду зажать ей рот второй. Если она вдруг закричит.
— Брось ее на диван. — Рик усмехнулся. — Даже если она и закричит, туг ее никто не услышит.
— Но… что ты собираешься делать, Рик?
Что он собирался делать? А что, собственно, можно делать, когда перед тобой лежит такая женщина.
— Отграхать ее. — Кровь бросилась ему в лицо.
Он вытолкал Чемпа из комнаты, не обращая внимания на голодный взгляд, брошенный здоровяком на Паулу. Закрыл за ним дверь.
В полумраке Рик вернулся к женщине. Подождать, пока она окончательно придет в себя? Или овладеть ею незамедлительно? Будет ли она сопротивляться? Если он подождет, может, она поможет ему? Медленно разденется, разжигая желание. Черт, парни постарше не раз рассказывали, что зрелые женщины только и мечтают о том, чтобы их трахнули.
Как только он наклонился над Паулой, она схватила трехногий стульчик и попыталась ударить его по голове. Рик блокировал удар предплечьем, так что стул вырвался из ее руки и упал на ковер позади Рика.
Возбужденный сопротивлением, Рик двинул ей кулаком в челюсть. Паула завалилась назад. Он накинулся на нее. Бормоча ругательства, разорвал тонкие трусики. Пусть узнает, какая судьба ждет тех, кто смеет перечить Рику Дину.
Глава 4
Они ушли. Паула, свернувшись комочком на диване, не раскрывала глаз и слушала. Лежала она, плотно прижав колени к груди, разорванные трусики валялись на полу у дивана, одна сандалия так и осталась у нее на ноге. Ее уши, словно маленькие зверьки, существующие отдельно от остального тела, ловили каждый звук, каждое слово. Голос того, кого звали Рик, отдавался в ее мозгу.
«Она по-прежнему не знает, кто мы такие. А если и выяснит, то никому не скажет. Не решится, потому что понимает, что мы можем вернуться».
Глупое утверждение, потому что, если она поставит в известность копов, те позаботятся, чтобы они уже не вернулись. По причине, осознать которую Рик, разумеется, не мог, Паула не собиралась заявлять в полицию.
Вновь она прислушалась к голосу памяти. Удаляющиеся шаги — так, наверное, уходили обутые в сапоги нацисты из разгромленного еврейского магазина в Kristallnacht[2]. Затем, что странно, кто-то начал вертеть диск телефонного аппарата. Рик произнес какие-то слова, обращенные к некой Дебби, наконец закрылась входная дверь.
Уши ловили малейший шорох, требуя подтверждения, что в доме она осталась одна. Тишина. Только снаружи доносился шелест дубовой листвы.
Паула осторожно провела языком по губам. Вкус крови, расшатанные зубы. Так, наверное, ведет себя выходящее из спячки животное, когда тает снег и приходит пора проверить, а как ты перенес зиму.
Плохо, подумала Паула. Очень плохо.
Со стоном она села. Болел низ живота, лицо, шея. Тело, которое предало ее.
Паула инстинктивно прошлась пальцами по волосам, обнаружила, что пластмассовая заколка, сцеплявшая их на затылке, сломалась, и волосы рассыпаны по плечам. Она посмотрела на часы.
9.40. Все того же вечера.
Семинар подходит к концу, Курт собирает бумаги, складывает их в брифкейс, продолжая разговор со студентами.
Курт, большой, хмурящийся медведь.
— Пожалуйста, приходи быстрей домой, — взмолилась она.
Но в глубине души она знала, что он не придет, не успеет. Паула вздохнула и осторожно встала. Не все так плохо, если говорить о теле. Легкая усталость, боль в мышцах, словно после зимнего перерыва она наигралась в теннис. Как такое могло случиться с ней, если после Рика, в первый раз, она чувствовала только отвращение? Тогда она все еще была Паулой Холстид, она выдохнула: «Нет», — когда он прошествовал к двери, застегивая молнию джинсов, распахнул ее и крикнул: «Следующий». Словно парикмахер, приглашающий в освободившееся кресло.
Может, все началось тогда? В тот самый момент, когда она поняла, что они все перебывают на ней, а Рик останется в комнате и будет наблюдать?
— Извини, Курт, — вырвалось у Паулы. Электронные часы высветили 9.47. Курт все еще в аудитории, за столом. И что-то говорит. Говорить он умеет…
9.51. Одиннадцать минут, чтобы подняться с дивана. Рим строился не в один день. Добрый старина Джон Хейвуд[3]. Всегда можно обратиться к Хейвуду, если требуется заезженная цитата. Она подняла порванные трусики, нашла сандалию, отброшенную в угол, подняла и ее. Вышла из комнаты.
У лестницы остановилась. Оглядела гостиную. Слева — окна, из них днем открывался вид на подъездную дорожку и деревья, за которыми начиналось поле для гольфа. Под окнами — диван. Ближе к двери, спинкой к Пауле — кресло Курта. Пожалуйста, Курт, приходи быстрей домой. Кофейный столик, на нем бутылка вина, книжки в бумажной обложке. Ковер цвета красного вина. Справа, за двойными дверями — отделанная дубом столовая.
Никаких следов пребывания хищников. О, возможно, отпечатки пальцев. На дверной ручке. Возможно, на телефоне. И, разумеется, на ее душе. Грязные, несмываемые.
Вторым был костлявый, похожий на испанца парень. Горящие глаза, горячие руки, раздвигающие ее колени. Она начала было сопротивляться, но потом заставила себя расслабиться, просто смотреть в потолок, как делала сотни раз под Куртом, забыть, что такое происходит с ней, утонченной, интеллигентной Паулой. Три минуты он прыгал на ней, как терьер. А затем, кончая, вскрикнул, словно кролик, которого ударили палкой.
Тогда она еще была в безопасности. Все еще ничего не чувствовала.
Она медленно, едва переставляя ноги, поднялась по лестнице, чтобы набрать в ванну горячей воды. Блузка порвалась, но юбка осталась нетронутой. Комбинации она не носила. Бюстгальтер держался на одном крючке. Она сняла с себя все, бросила в плетеную корзину для грязной одежды, которую купила, когда они ездили в отпуск в Мексику, вылила в ванну чуть больше жидкого мыла, чем обычно.
Горячая вода, соприкасаясь с синяками и ссадинами, заставляла ее вскрикивать, но она решительно опустилась в ванну. Кожа сразу порозовела. Она начала намыливаться.
Напрасно. Такое не смывается.
Толстяк не успел спустить штаны, как уже кончил, еще стоя посреди комнаты. Рик громко загоготал и поспешил к двери, чтобы рассказать всем о конфузе товарища.
Паула встала, намыливая тело, пока вся не покрылась белой пеной. Предает всегда тело. Она взглянула на свои груди, которые болели при прикосновении, на которых остались красные следы от пальцев, которым со временем предстояло стать фиолетовыми. Припухло и правое плечо, укушенное зубами. Неужели человеческий укус такой же болезненный, как и собачий?
Впрочем, людей среди них не было.
Курт, черт побери, почему тебя не было? Она стряхнула с себя пену. Кого она обманывает? Курт свое отвоевал, четверть века тому назад. А сегодня этот здоровяк справился бы с Куртом одной рукой.
Да, все началось с него, с этого чудовища, причинившего ей боль. Началось с его злобной глупой улыбки, тяжелого дыхания, когда он склонился над ней, железных пальцев, сжавших ее грудь. А когда она закричала от боли, он вошел в нее. Двадцать минут, они оба взмокли от пота. Да уж, какое здесь разглядывание потолка. Потом он прижался мокрым лицом к ее шее, заставив отвернуть голову и, кончив, впился зубами в правое плечо.
И тут ничего бы не произошло, если б она получила передышку. Но Рик, возбужденный этим животным, скачущим на ней, тотчас овладел ею вновь.
Паула осторожно вытерла загорелое, прекрасное тело огромным махровым полотенцем, лишь промокая синяки. Затем, обнаженная, подошла к лестнице, прислушалась, словно ребенок, испугавшийся, что родители оставили его. Существовало ли более ужасное чувство, чем детский страх? Да. Осознание того, что ты предал себя. Тут уж не оставалось никакой надежды.
10.39.
В спальне она расчесала волосы, надела самую прозрачную из ночных рубашек, сверху — светло-голубой пеньюар с ленточками, завязывающимися у шеи. Села к туалетному столику, чтобы тщательно накраситься. Тени, тушь для ресниц, помада. Аккуратно, неторопливо.
Курт, хотя бы в этот раз оставь студентов и приезжай домой пораньше. Объясни, постарайся убедить, что моей вины в этом нет.
Она покрутила головой, оценивая результат. С губами, конечно, пришлось повозиться, но порезы и укусы были внутри, а помада уменьшила припухлость. На левую руку она надела украшенные драгоценностями часики, подарок Курта на ее тридцатилетие, полюбовалась сверканием камней на фоне загорелой кожи. Одиннадцать ровно.
Все еще сидя за столиком, закурила, понимая неестественность своего спокойствия, обусловленную частично шоком, а частично той пропастью, что открылась в ее душе.
11.06. Извини, Курт, дорогой. Уже поздно. Слишком поздно.
Она написала предсмертное послание, с классической ссылкой, которую, несомненно, оценит Курт, и липкой лентой прикрепила его к зеркалу. Прошла к аптечке в ванной, вернулась назад, перечитала написанное. Вроде бы придраться не к чему. Поторопись, сказала она себе, пора.
Пора. Она бы сдержала сексуальное возбуждение, пробужденное в ней этим дикарем, если бы все прекратилось. Если б ее оставили в покое. Но Рик овладел ею. Тотчас же.
И она достигла-таки оргазма.
За четырнадцать лет супружеской жизни она ни разу не получила оргазм. Банда подростков добилась успеха там, где провалился Курт, где не помогли свечи и стихи. В жестокости животного совокупления она поднялась на вершину блаженства. Вот, значит, какое чудовище притаилось в глубине души Паулы Холстид, чтобы выглянуть оттуда, сверкнув злобными глазками? Вот, значит, какая извращенная у нее натура.
Паула содрогнулась от отвращения.
Она положила правую руку на колено, ладонью вверх, а левой, держащей бритву, хладнокровно провела по запястью, почувствовав разве что легкий укол. Уронила бритву, сбросила руку с колена, чтобы легче вытекала кровь. Застыла перед зеркалом, наблюдая, как медленно бледнеет лицо. Извини, Курт, дорогой. Ты хоть не узнаешь, что с тобой мне пришлось имитировать оргазм, а вот…
Она упала лицом вперед на стекло, лежащее на туалетном столике, сбросив с него баночку крема для рук. Баночка упала на ковер и подкатилась к уже безжизненным пальцам ее левой руки.
Часы показывали 11.33. Вены она перерезала четыре минуты тому назад.
Глава 5
Курт посмотрел на часы и быстро допил кофе. Без одной минуты одиннадцать, Паула будет недовольна.
— Еще кофе, сэр?
Курт помялся.
— Честно говоря, мне уже пора…
И тут заговорил сидевший напротив Белмонт, только что вернувшийся в кабинку с вечерним выпуском газеты.
— Я понимаю, что вы имели в виду, доктор, говоря, что социологические науки должны отрицать влияние наследственности на развитие человеческой личности и, наоборот, подчеркивать воздействие окружающей среды.
Официантка налила кофе. Курт со вздохом откинулся назад.
— Знаешь, Чак, я готов пойти дальше. И соглашусь с Эшли Монтегю в том, что человеческая натура есть результат постепенной замены примитивных инстинктов интеллектом. К инстинктам человек обращается все реже и реже, а потому они отмирают.
— Не означает ли это, что через пропасть между нами и нашими родственниками невозможно перекинуть мостик? — спросила Ширли Мейер, невысокого росточка, полненькая, с острым умом девушка.
— Пропасть эту заполняет культура. — Курт наклонился вперед. Сидели они в той самой кабинке закусочной, которую тремя часами раньше занимали Рик и Чемп. — Уникальность современного человека в том, что он освобожден от фактора инстинктивного поведения.
Белмонт согласно кивнул, но Мейер сочла нужным поправить профессора.
— Инстинкты влияют на поведение, доктор Холстид, но не определяют его. Я думаю, человеку присуща врожденная враждебность, которая толкает его…
— Вот тут ты не права, Ширли, — уверенно оборвал ее Белмонт. — Ребенок не рождается агрессивным. Враждебность его обусловлена раздражением по тому или иному поводу. — Он повернулся к Курту, как бы ища поддержки, — Вы согласны со мной, доктор?
Курт кивнул.
— Джон Диллард в своей классической работе «Раздражение и агрессивность», опубликованной в тысяча девятьсот тридцать девятом году, указывает, что агрессия есть неизбежное следствие раздражения. Он приводит в пример гетто, где негры, доведенные до отчаяния безысходностью, взрываются, словно скопившийся гремучий газ. Но Диллард также указывает, и, возможно, это более важное наблюдение, что агрессии всегда предшествует раздражение. Если б не раздражающие эффекты окружающей среды, не было бы никакой враждебности к себе подобным.
— Вы сказали, что эта книга опубликована в тридцать девятом году, — заметила Ширли Мейер. — Не в тот ли год Гитлер оккупировал Польшу?
— Перестань, Ширл, — махнул рукой Белмонт. — Это же древняя история.
Курт вновь посмотрел на часы. Семнадцать минут двенадцатого. Ему действительно пора. Кашлянув, он выскользнул из кабинки.
— Я лучше поеду, чтобы не будить агрессивность жены. — Он пожал руку Белмонту. — Прекрасный доклад, Чак, — улыбнулся Ширли. — А вам, моя милая, придется переосмыслить некоторые идеи, прежде чем выходить с ними в мир.
Улыбнулась и Ширли.
— Извините, профессор, но я думаю, что вокруг джунгли, а человек по своей природе первый из хищников.
Направляясь к своему автомобилю, Курт глубоко вдохнул. Даже ночью в воздухе чувствовался металлический привкус индустриальной цивилизации. Слава Богу, что есть университеты, островки тишины и покоя в спешащей, толкающейся Америке. Пустив глубокие корни в Лос-Фелисе, Курт считал, что он в полной безопасности. Садясь за руль, он решил, что посвятит лето работе над книгой о сущности человека.
Он свернул налево, на Энтрада-уэй, доехал до Линда Виста-роуд. Улицы опустели, в некоторых окнах светились телевизионные экраны, кое-где горели лампочки на крыльце: родители заботились о том, чтобы дети, вернувшись домой, без труда попали ключом в замочную скважину.
Эта Ширли Мейер не случайно напомнила о гитлеровской агрессии. Этим она как бы подтверждала, что враждебности предшествует раздражение. Белмонт не уловил связи. Улыбка Курта сползла с лица. А он все понял. Тогда ему было четырнадцать, он учился в Англии, потому что его отец читал лекции в Лондонской экономической школе, и тень войны, несмотря на возвращение Чемберлена из Мюнхена с «миром на все временам, наползала на Европу.
Древняя история, так отозвался о тех временах Чак Белмонт.
Для поколения, без эмоций воспринимавшего свастики, железные кресты, немецкие каски, возможно. Но не для Курта, три года проведшего в английской армии. Конечно, тогда он был совсем другим. Война в пустыне, высадка в Сицилии. С тех пор Курт Холстид разительно изменился.
Он миновал Лонгакрес-авеню, посмотрел на темное поле для гольфа. Жаль, что он не играл в гольф, живя у самого поля. Может, в воскресенье им с Паулой следует возобновить прогулки по окрестностям. В последнее время они предпочитали играть в теннис. И уже два года не гуляли по лесу.
Курт притормозил, свернул на подъездную дорожку, подъехал к крыльцу. Выключив двигатель, посидел несколько минут, прислушиваясь к потрескиванию остывающего металла и кваканью лягушек в канаве. Ширли Мейер заставила его вспомнить прошлое. Не такое уж плохое было время. Постоянное общение со студентами способствовало тому, что даже недавнее прошлое быстро забывалось. Молодежи всегда казалось, что их проблемы уникальны в истории человечества, а потому их решение возможно лишь на основе новых идей.
Курт в который уж раз взглянул на часы, почти полночь, вздохнул, вытащил из кармана ключи, поднялся на крыльцо. В гостиной покачал головой, увидев стоящую на кофейном столике бутылку красного вина. Ну что плохого в том, что ему нравится выпить вечером стакан-другой вина. Зря Паула на него сердится. Он прошел в коридорчик, заглянул в библиотеку, где горел свет.
Наполовину свалившееся с дивана покрывало, сдернутый ковер, трехногий стульчик, валяющийся на боку посреди комнаты…
Чертовски странно. Что…
Курт развернулся и осторожно, на цыпочках, двинулся к лестнице. Остановился. Рефлексы, приобретенные четверть века назад долгими часами тренировок, давали себя знать. Но, в конце концов, для сбитого ковра и перевернутого стульчика могло найтись более простое объяснение, и он порадовался, что Паула не увидела ожиревшего Джеймса Бонда, крадущегося по собственному дому.
Тяжело ступая по ступеням, он поднялся на второй этаж. Паулу он увидел у туалетного столика, она наклонилась, чтобы поднять упавшую баночку с кремом для рук.
— Что произошло внизу? Почему…
Кровь. В Пауле было всего-то десять пинт[4] крови, и половина вылилась на пол. Как много крови!
Курт в три прыжка пересек спальню, чтобы поднять Паулу. Тело еще сохраняло тепло, но голова бессильно откинулась назад, на его предплечье. Ее рот приоткрылся, он увидел разбитую нижнюю губу, отколотый передний зуб. На стеклянной поверхности, где лежала ее голова, осталась лужица слюны.
Очень медленно и осторожно Курт вновь положил ее голову на туалетный столик. Это были уже глаза не Паулы, а трупа. Долгое общение со смертью, пусть и много лет тому назад, научило его, что «бренные останки» обладают одной особенностью: перестают быть тем человеком, которого все знали.
Он поднял руки, потер глаза.
Как? Почему?
Курт наклонился, взял руку Паулы, развернул ее ладонью к себе. Долго смотрел на разрез на запястье. Теперь понятно, как. Из груди его вырвалось рыдание. Но почему? Сможет ли он когда-нибудь понять, почему?
Он отвернулся, даже не обратив внимание на прикрепленную к зеркалу записку, спустился вниз, не замечая, что оставляет кровавые следы на полу и ступенях. В гостиной схватил телефонную трубку и тем самым затер отпечатки пальцев, оставленные Риком, когда тот звонил Дебби, сидевшей в телефонной будке на Линда Виста-роуд.
Набрав номер телефонистки, Курт попросил соединить его с шерифом.
Глава 6
Помещение, где убивали, пропиталось запахом крови. Повсюду жужжали мухи, и горячий воздух Северной Африки, казалось, источал заразу. Козы, сгрудившись, блеяли у деревянного пандуса, заканчивающегося дверцей, через которую животные могли пройти только по одной. Другого выхода из загона не было.
— Показываю еще раз, — объявил старший мясник, араб с мягким, интеллигентным лицом.
Он схватил козу за хохолок волос между рогами, повернул голову вверх и влево, продемонстрировав полдюжине мужчин в военной форме ее шею. Коза смотрела на них ничего не выражающим взглядом.
— Шея… так, — продолжил мясник. — Потом нож… так!
Нож с широким, обоюдоострым лезвием сверкнул как молния. По телу козы пробежала дрожь, копыта забарабанили по полу. Араб отступил на шаг, протянул к зрителям руку с ножом. Взгляд козы не изменился, но на них смотрели уже мертвые глаза.
Никто не выступил вперед, чтобы взять нож. Лейтенант, как и они, мокрый от пота, откашлялся. Но все равно заговорил писклявым голосом.
— Перерезать врагу горло — самый быстрый способ покончить с ним. С манекенами вы все расправляться научились. Вот вам хорошая возможность… гм… показать свое мастерство на практике.
Рядовые молчали, не двигаясь с места. Отреагировали лишь мухи, слетевшись на свежую кровь. Наконец вперед выступил Курт, в семнадцать самый молодой из всех. Почему нет? В бою-то раздумывать не придется. Или ты, или он, не так ли?
— Дайте мне нож.
В помещение запустили другую козу. Курт заглянул в ее спокойные, темные глаза и отвернулся. Схватился за жесткие волосы, задрал голову козы вверх и влево, как показывал араб.
— Хорошо… хорошо… — ободряюще кивал старший мясник.
Курт ударил ножом. Коза, с недорезанной шеей, вырвалась из руки Курта. Кровью из широкой раны окатило всех, Курту горячая соленая струя ударила в рот.
Коза остановилась, опустила голову, ноги ее подогнулись. Затем заблеяла, только звук шел не изо рта, а из горла…
Курт застонал и перекатился на спину, начал тереть рот ладонью. Взмокший от пота, открыл глаза, уставился в потолок кабинета.
Вновь заблеяла коза, нет, зазвенел дверной звонок. Слава тебе, Господи, подумал Курт. Ему уже много лет не снились военные кошмары. Почему Паула не открывает дверь? Почему…
И тут он все вспомнил.
Перекинул ноги через край кушетки. Сел, с трудом подавил подкатившуюся к горлу тошноту. Нога его сшибла пустую бутылку. Ну конечно, он же пил весь день. Пока, должно быть, не отключился.
Опять звякнул звонок. Курт с трудом поднялся, постоял, пока не перестала кружиться голова. Заснул он, не раздевшись, даже не сняв ботинки. Отключился. А Паула умерла.
Паула мертва. Чертов звонок все не унимался. Наверное…
Пошатываясь, он спустился вниз, подошел к двери, распахнул ее. Но пороге стоял высокий мужчина, незнакомец.
— Может, вы помните меня, профессор. Монти Уорден. В пятницу вечером я приезжал к вам по команде шерифа.
— Ну, конечно. — Курт отступил в сторону, пропуская копа в дом. Постепенно он начал приходить в себя. — Детектив — сержант Уорден, так?
Уорден, понял он, заехал к нему сразу после утренней службы в церкви. В темно-синем костюме в серую полоску, в тщательно подобранном, вероятно, женой, галстуке. Высокий, шесть футов и два дюйма, на четыре дюйма выше Курта, с кулаками-кувалдами, могучей шеей борца. А серые глаза светились грустью и пониманием, при этом все видели и ничего не упускали. Такими глазами смотрели на жизнь солдаты, участвовавшие не в одном сражении. Коп прошел в гостиную.
— Присядьте, сержант. Вчера я выпил слишком много вина и прошлой ночью…
— Да, красное вино может ударить в голову…
Значит, эти наблюдательные глаза заметили бутылку, оставленную Паулой на кофейном столике в пятницу.
— Чай, кофе…
— Если можно, чай.
Устроившись на кушетке, Уорден вытащил из кармана и протянул Курту конверт из плотной бумаги.
— Ее предсмертная записка. Экспертам она больше не нужна.
Курт унес конверт на кухню, налил в чайник воды, поставил его на плиту, затем развернул записку. В пятницу ему записку не дали. Он отметил, что рука Паулы, в которой она держала ручку, не дрожала.
«Курт, дорогой! Это традиционная записка, с привкусом грусти, приличествующим подобным ситуациям. Пожалуйста, пойми, я делаю это из-за непереносимого для меня лично, вне связи с нашей супружеской жизнью. Я бы хотела обставить все по высшему разряду, как достопочтенный консул Византии, под непринужденный разговор, чтение стихов, но времени нет, ибо я не хочу, чтобы меня вернули с полпути. Это было бы отвратительно. Мы счастливо прожили все эти годы, дорогой, так что постарайся забыть о финале. Паула».
«Из-за непереносимого для меня лично». О чем это? Что такого открыла она в себе за несколько часов его отсутствия, чтобы принять непоправимое решение? Курт покачал головой, поставил на поднос чашки, сахарницу, кувшинчик со сливками, тарелочку с нарезанным лимоном, положил ложки, салфетки и отнес его в гостиную.
— Вода закипит через несколько минут. — Теперь он уже мог соображать, но голова буквально раскалывалась. Он даже подумал, не сдобрить ли ему чай бренди. — Вы упомянули, что вашим экспертам записка больше не нужна. А что они с ней делали?
— На бумаге остаются отпечатки пальцев, вот мы и смотрели, в чьих руках она побывала. Записки и ручки касалась только ваша жена.
Курт вскинул глаза на копа.
— Вы ожидали найти еще чьи-то отпечатки пальцев? — В голосе слышалось легкое раздражение.
— Вы же сказали, что не видели записку. — Уорден пожал плечами. — Обычная проверка.
— А как насчет бритвы? — с сарказмом спросил Курт. — Почему бы не посмотреть, кто брался за нее, на случай, что я…
— Бритву залила кровь.
— Вы же не думали, что…
— Повторяю, это стандартная обязательная процедура, профессор. — Уорден изучающе смотрел на него. — Самоубийство есть преступление против личности, поэтому случившееся подпадает под юрисдикцию криминального отдела. Расследование ведет подразделение бюро детективов, занимающееся убийствами. Поскольку в пятницу дежурил я, дело это мне и передали.
Свисток чайника заставил Курта вскочить. На кухне он ополоснул чайник, насыпал заварки, залил ее кипятком. Руки его дрожали: Уорден бередил еще кровоточащую рану, и Курт не понимал, чем это вызвано. Вместе с чаем он принес в гостиную и бутылку бренди.
— Добавить вам бренди, сержант?
Уорден покачал головой. Глаза его не отрывались от Курта, и тот остановился, скрутив пробку лишь наполовину. Черт с тобой, Уорден. Я тоже обойдусь без бренди. Внезапно новая мысль пронзила его, заставив похолодеть.
— Сержант, Паула сама покончила с собой?
Уорден пригубил чай.
— Хороший чай. Крепкий. Да, это самоубийство. Я проработал в бюро детективов десять лет, профессор, и знаю, что женщины обычно предпочитают таблетки. Но ваша жена выбрала бритву… Почему?
— Почему… Потому что… В записке все сказано. Она не хотела, чтобы ее вернули… с полпути…
Курт замолчал. Рука с чашкой дрожала. Лицо превратилось в каменную маску. Полицейские знают, как надавить на преступников, не потому ли преступники часто сознаются при допросе? Но он не преступник. Паула покончила с собой. Так чего же надо этому Уордену?
— Хорошо, — кивнул детектив, — с бритвой все ясно. Но вот насчет какого-то консула…
Курт не замедлил с ответом, который уводил его от горьких мыслей.
— Консул Византии. Отец Паулы преподавал классическую историю. Она ссылается на «Анналы» Тацита. В одной из книг, не помню какой, упомянут Кай Петроний, консул Византии и мастер развлечений императора Нерона. Когда Петроний впал в немилость, он решил покончить с собой. Сознательно лишь надрезал вены и медленно истекал кровью, беседуя с друзьями, выпивая, закусывая, слушая стихи, пока не умер. Паула… наверное, она полагала, что именно так должен уходить из жизни цивилизованный человек, если уж решился на это.
— Понятно.
— Серые глаза Уордена по-прежнему изучали Курта. — И вот что еще, профессор. Ваша жена не испытывала ни малейших сомнений. Обычно самоубийцы делают не один надрез, прежде чем им хватает духа перерезать вену. Ваша жена не колебалась.
— Но я же говорил вам… у Паулы… была сильная воля.
— Да, да. Знаете, профессор, мы сделали вскрытие. — Курт вскочил.
— Вскрытие? Вы хотите сказать… Паулы? Но, черт побери, я же не давал разрешения…
— В случае насильственной смерти оно не требуется, профессор.
Курт хотел что-то сказать, но передумал. Какие-то интонации в голосе Уордена остудили его ярость. Детектив сознательно оглушил его сообщением о вскрытии, дабы увидеть его реакцию. И Курт сыграл по правилам Уордена, отдал ему инициативу, подсознательно надеясь на сочувствие детектива.
Что ж, более этого не будет. Паулы нет, устои его жизни рухнули. Но было время, когда Курту приходилось проявлять твердость, чтобы выжить. Может, он способен на такое и нынче. По крайней мере, не позволит этому копу-садисту играть на чувствах. Он сел, вновь наполнил чашки. Его порадовало, что заговорил он ровным, бесстрастным голосом.
— Понятно. И что показало вскрытие, сержант?
Уордену не понравился тон Курта. И он буквально выстрелил следующий вопрос:
— Как давно вы вступали в половые отношения с вашей женой?
— Как давно… — вскинулся Курт, не закончив фразы.
Его реакция Уордена порадовала.
— Перестаньте, профессор. — Коп разве что не подмигнул. — Это не такой уж сложный вопрос. Тем более, что все останется между нами.
— Не помню, сержант. Недели две тому назад.
— Так-так. Как насчет любовника? Был у вашей жены любовник?
Курт на мгновение зажмурился. Такого просто не могло быть. Не прошло и двух дней, как Паула умерла в луже крови, а этот садист… Он заставил себя открыть глаза.
— Муж, насколько я знаю, обо всем узнает последним, не так ли?
— Вроде бы, да. — Такого ответа Уорден, похоже, не ожидал.
— Вы ссорились с женой перед тем, как уйти в пятницу?
— Ссорились? Нет, может, чуть-чуть поцапались.
— Вы не били ее?
— Послушайте, сержант. — В Курте вновь закипела ярость. — Я бы попросил вас…
Но Уорден не дал ему договорить.
— У вашей жены три шатающихся зуба. Не считая того, что обломился при ударе о туалетный столик. Разбитая губа. Синяк на челюсти. Возможно, от удара кулаком. Синяк в нижней части живота, опять же от удара кулаком. В той же области внутреннее кровотечение. Синяки на предплечьях, груди, верхней части живота, внутренней поверхности бедер. Царапины на спине. Укус на правом плече.
— Но… — Курт ничего не понимал. — Но… она…
— Патологоанатом взял также влагалищные мазки и обнаружил слишком большое количество спермы. Вам это что-то говорит, профессор?
Речь детектива напомнила Курту его собственную лекцию об австралопитеке, вырытом из африканской почвы через многие тысячи лет после смерти. Но этот человек говорил о Пауле! Он увидел, как побелели костяшки его пальцев. Чашку он уже поставил на стол.
— Я наконец-то понял, что подразумевают под полицейской жестокостью, Уорден. Теперь вы обходитесь без резиновых дубинок, теперь у вас более тонкие методы. Смерть Паулы потрясла меня. Я в смятении, не могу понять, почему такое случилось, а…
— Вы это переживете, — отмахнулся Уорден. — В пятницу вечером в вашем доме кто-то учинил групповое изнасилование. Я хочу знать, кто, и хочу знать, почему. С самоубийством вашей жены все ясно. Все улики говорят за то, что она покончила с собой без посторонней помощи. Почему, сказать не могу. Может, ей понравилось то, что они с ней делали. Но…
— Черт бы вас побрал, Уорден! — Курт вскочил. Рукав его зацепил блюдце, и чашка слетела на ковер. Уорден, с чашкой на коленях, даже не шевельнулся. Курта так и подмывало врезать здоровяку-детективу в челюсть, но ему удалось сдержать себя. — Я не собираюсь…
И тут его осенило. Паула, ее фото, имя и фамилия в газетах, ее визиты в полицию для просмотра фотографий. «Почему такая жестокость?» — спрашивала она. А я убеждал ее, что все могло произойти случайно. Похоже, Паула была права. Она столкнулась с жестокостью. Один на один, пока он…
— Если б вы чуть-чуть пораскинули мозгами, то и без меня поняли, кому перешла дорогу Паула, — ледяным голосом произнес он.
— Может, обратимся к фактам, профессор? — Оскорбления Уордена не трогали.
— В прошлую пятницу некоего Гарольда Рокуэлла избили на Брюэр-стрит в Лос-Фелисе. Он…
— Лос-Фелис — это не наш участок[5]. Там своя полиция. — Но он призадумался. — Паула была свидетельницей, единственной свидетельницей нападения. Совершили его четверо молодых парней. Вам это о чем-нибудь говорит, сержант?
Уорден кивнул.
— Да. Черт побери, мне следовало помнить об этом. Вы, разумеется, не знаете, кто ведет расследование в Лос-Фелисе, не так ли?
— А не пойти ли вам к черту, сержант? — Внезапно Курт почувствовал безмерную усталость. Поднимаясь по ступеням, он услышал, как за спиной хлопнула входная дверь. Курт успел повернуться, чтобы увидеть в окно торопливо сбегающего с крыльца высокого, широкоплечего детектива. Монти Уорден, подумал Курт, не похож на детективов, которых показывают в телесериалах. Выражение сочувствия он посчитал за слабость.
В этом-то и причина непонимания, подумал Курт. Он-то полагал, что потеря жены оградит его от вопросов. И пришел в ярость, когда Уорден отказался говорить на пониженных тонах, бормотать соболезнования. Уорден был копом, и лишь выполнял свою работу. И, по ощущениям Курта, довольно хорошим копом пусть и не лишенным человеческих недостатков.
Так что выбранный им и его соседями шериф, похоже, не ошибся, наняв Уордена в полицейские[6].
Глава 7
— Благодарю вас, сэр, — весело воскликнула Дебби Марсден.
Она скользнула в «триумф», на мгновение позволив Рику полюбоваться своей ногой, и улыбнулась, когда он захлопнул дверцу. Как только он позвонил ей, она сразу же согласилась прокатиться с ним. Долго сердиться на таких, как Рик, просто невозможно.
Он сел за руль.
— Куда желаете, благородная леди?
— На Эль-Камино, выпить газировки. Завтра вторник, и мне надо готовиться к занятиям.
— Как прикажете.
Ярко-красный «триумф» вырвался с подъездной дорожки у Форрест-Холла, здания, названного в честь седоволосой дамы, портрет которой украшал комнату отдыха.
— Я очень разозлилась на тебя, Рик, из-за прошлой пятницы.
— Извини, крошка. — Он изобразил на лице раскаяние. — Но я же еще по телефону объяснил тебе, что произошло. Я задержался у Хулио, он помогал мне с испанским, а по пути к Холстидам у моей машины спустило колесо. Я позвонил тебе, как только добрался до телефона..
— Мне ужасно не нравится этот Хулио, — ввернула Дебби.
Рик улыбнулся. Теперь-то бояться нечего. Паула Холстид не решится заявить на них, особенно после того угощения, которое он преподнес ей во второй раз. Черт, если б они встретились снова, один на один, он мог бы поспорить на последний доллар, что она позволила бы ему сделать то же самое, потому что эти стареющие кобылки только и думают о том, как бы подлезть под молодого жеребца. Такого, как он. И все это знают.
Он искоса посмотрел на Дебби. Ее тоже можно уложить в постель, но после Паулы Холстид блюдо, как говорится, будет пресноватым. И тут импульсивно, даже удивив себя, он чуть наклонился к девушке и пожал ей руку. Старушка Дебби. Она выросла с той поры, как он последний раз приглашал ее на свидание.
— Привет, куколка, — проворковал он.
Удивилась и Дебби.
— Привет, привет, Рик Дин, — и радостно рассмеялась. Ветер развевал ее длинные волосы. Она ответила на рукопожатие. — Пожалуй, вместо газировки тебе придется угощать меня мороженым.
Они выехали на Эль-Камино, и две мили спустя Рик свернул к маленькому кафе.
Когда они устроились в кабинке, Дебби вернулась к прошлой пятнице.
— Я вся дрожала от страха, сидя в темноте и дожидаясь твоего звонка. А потом мимо проехал мальчик, который раньше привозил нам газеты…
Рик чуть не спросил, не говорит ли она про того мальчишку на велосипеде, но сдержался, чтобы не выдать себя.
— Привозил газеты?
— Он подъехал прямо к будке, словно хотел позвонить. — Глядя на Рика, она почувствовала, как учащенно забилось сердце. Все-таки она неравнодушна к этому красавчику. Ее родители переехали в Сан-Леандро, на другой стороне Залива, лишь после ее выпускного вечера, чтобы ей не пришлось менять школу перед поступлением в институт. — Мимо как раз проезжала машина, и я отчетливо разглядела его. А после того, как я услышала о том, что случилось позже…
Если б только Дебби знала, что случилось позже! Да и чего им волноваться из-за этого засранца-велосипедиста, если Паула Холстид не заявит на них в полицию. Рик пребывал в столь радужном настроении, что даже подмигнул официантке, двадцатипятилетней старухе, когда та принесла их заказы. Рику — чизбургер и шоколадный молочный коктейль, Дебби — «Райское наслаждением — три вида мороженого с орешками, вареньем и шоколадом.
— Будете еще что-нибудь заказывать? — Официантка приготовила карандаш и блокнотик. Рик заметил, что блондинка она крашеная.
— Пока все, мадам, — вежливо ответил он.
Она выписала чек, положила на столик. А поворачиваясь, оказавшись спиной к Дебби, подмигнула Рику.
От этого настроение его улучшилось. Он впился зубами в чизбургер.
— А что случилось потом, Дебби?
— Об этом только и говорят в кампусе. Все-таки профессор Холстад преподает в университете. Газеты-то уделили этому не больше абзаца…
У Рика захолодело внутри. Он положил недоеденный чизбургер на тарелку, не замечая соуса, вытекшего на пальцы.
— Что… что случилось с профессором?
Дебби нравилось сообщать новости.
— О, с ним-то ничего. Если что и случилось, так с миссис Холстид. — Рик даже перестал жевать, опасаясь, что лопнет кожа на висках. — Она покончила с собой. В пятницу вечером. Вскоре после того, как я ушла… — Она не договорила. — Рик, что с тобой? Тебе нехорошо? Что…
Рик с силой сжал зубы в отчаянном усилии подавить приступ тошноты. Покончила с собой? Но она… второй раз ей так понравилось… она не могла… не могла…
— Что с тобой, Рики? — в голосе Дебби звучала тревога. — Рик, ты так побледнел! Что у тебя…
— Я… э… у меня внезапно потемнело в глазах. Я…
— Готова спорить, ты заболеваешь гриппом, дорогой. — «Дорогой» вырвалось у нее автоматически. Рик казался таким ранимым, таким беззащитным, что у нее защемило сердце. — Тебе надо немедленно ехать домой и ложиться в постель.
Словно во сне, Рик заплатил кассирше и отвел Дебби к «триумфу». Она просто не могла этого сделать! Может, профессор вернулся, она все ему рассказала и… Может, он убил ее, а потом обставил все как самоубийство.
И вот тут, после того, как он усадил Дебби в мощный спортивный автомобиль и уже обходил его, чтобы сесть за руль, перед его мысленным взором возникло лицо Паулы: высокие скулы, разбитые губы, глаза, ярко-синие, наполненные презрением к себе. Не к Рику. В нем она видела лишь безликий объект, ставший причиной ее деградации.
Нет. Он отогнал от себя этот образ. Он лично, Рик Дин, возбудил ее. Ей это понравилось, еще как понравилось. Она покончила с собой по другой причине. У нее был рак. А может, какая еще неизлечимая болезнь.
Он заставил себя двинуться дальше, плюхнулся на водительское сиденье, отвез Дебби домой. Не поцеловал на прощание. Даже не заметил, что она этого ждала. А дома, улегшись в кровать, Рик долгие часы ворочался без сна. Потом внезапно сел, словно его ткнули шилом.
Разносчик газет! Он их видел, видел их машину, видел Рика! А если полиция выяснит, что Паула была с мужчиной, — о том, что они ее изнасиловали, он уже не думал, — начнет розыски, выйдет на этого парня…
Тревожась из-за него, Рик как-то забыл о Дебби, которая также лежала без сна в нескольких милях к югу. Лежала и думала о причинах внезапного недомогания Рика, случившегося после того, как она сообщила ему довольно прозаические новости о самоубийстве миссис Холстид. Не может же его болезнь иметь отношение к ее смерти. В конце концов, Рик виделся с этой женщиной лишь однажды, когда помял крыло ее машины на автостоянке у бара на Эль-Камино. Или их встреча произошла при иных обстоятельствах?