— Да.
— А теперь от конца ее ручки мысленно ведите линию вниз. Вон до той оранжевой звезды. Это Арктур, альфа Волопаса. От него ведите линию дальше. Стоп! Видите синенькую звездочку над горизонтом?
— Вижу. Малюсенькая такая?
— Абсолютно точно, хотя эта ваша малюсенькая в семь раз больше Солнца. Это — Спинка, главная звезда Девы.
— И вы были там?
— Конечно, нет, — улыбнулся Бренн. — До Спинки слишком далеко. Со световой скоростью туда можно добраться за сто шестьдесят лет. Мы летали гораздо ближе, всего лишь к альфе Центавра.
— А эта звезда где?
— В здешних широтах ее не видно. Вот если б мы были южнее тридцатого градуса.
— А куда вы летали во второй раз? Вы же участвовали в обеих звездных экспедициях.
— О-о, ту звездочку можно рассмотреть лишь в телескоп. У меня с ней связаны не самые лучшие воспоминания.
— Это тогда погиб ваш командир?
— Да. А вы, оказывается, в курсе всех дел. Честно говоря, не ожидал.
— Я читала отчеты о ваших экспедициях, хотя и сама не знаю зачем. Меня словно кто-то подталкивал к этому. А почему погиб ваш командир?
— Мы попали в зону какого-то неизвестного излучения, и все, кто находился в командном посту, потеряли сознание. Все, кроме командира. Он громадным усилием воли переборол действие излучения и принял меры к спасению корабля. И лишь потом умер.
— Но как же спаслись вы?
— Нас вернули к жизни те из членов экипажа, которые в момент катастрофы находились в анабиозе. В те несколько секунд, когда командир противостоял излучению, он успел послать сигнал пробуждения в анабиозные капсулы.
— Невозможно поверить во все это.
— Во что?
— В то, что вы, сидящий сейчас на берегу земной реки, были чуть ли не в другом времени, около звезд!
— Я и сам иногда вспоминаю свои полеты как сон. Но, как говорится, из песни слова не выкинешь — они были.
В разговоре наступила пауза, а в мире произошли очередные изменения. Мироздание на глазах принимало иной облик; сиреневые краски, преобладавшие до той поры, сменились темными, даже черными, что придало окружающему уже не романтический, но мрачно-торжественный вид. Казалось, Бренн и Нина очутились на представлении вагнеровского сюжета, где декорации почти неотличимы от натуры. Не хватало лишь музыкального сопровождения, сверхнизких октав увертюры, и тогда эффект присутствия на спектакле был бы полным.
— А вы верите в магию звезд, Крис? — неожиданно спросила Нина.
— Как вам сказать? — замялся Бренн. — Наверное, нет. Если б я верил в нее, мне вряд ли удалось бы довести корабль до цели. Я астролетчик, штурман, и верю лишь в цифры и формулы.
— А Кеплер? Ведь он открыл законы движения светил и в то же время составлял гороскопы и предсказывал по ним судьбу!
— Кеплер! Он жил в другое время. Живи я тогда — кто знает, может, тоже стал бы предсказателем.
— Но Крис! — воскликнула Нина. — Нельзя же быть таким рационалистом! Вот вы знаете, как отыскать на небе Деву, а что вы скажете, например, о Дендерском зодиаке?
Бренн напряг память.
— Дендерский зодиак? Это тот, что создали еще древние египтяне?
— Вы молодец, Крис! Тогда скажите, что означает символика его знаков?
— Чего не знаю, того не знаю, — признался Бренн. — Наверное, это связано с магией?
— В каком-то смысле — да. Но все-таки философия знаков гораздо глубже. Возьмем хотя бы ту же Деву, ваше созвездие. На Дендерском зодиаке Деву изобразили с хлебным колосом в руке — символом жизни. Она стоит неподвижно, и это означает, что она вне времени и пространства, — вечна. За спиной Девы — Анубис, один из богов подземного царства древних египтян. Он идет, то есть пребывает в пространстве и подчинен времени. На этом этапе эволюции человек познает идею жизни и смерти, их единство. Понимаете, единство! Но почему все же Дева поставлена впереди Анубиса?
— Клянусь всеми туманностями, не знаю!
— Да потому, что жизнь сильнее смерти, Крис! Помните, на кольце царя Соломона было начертано: «Все проходит»? Ошибался мудрейший из мудрых. Умрем мы, умрут целые цивилизации, даже звезды, которые мы сейчас видим, погаснут, но жизнь не умрет. Ее всходы взойдут на других нивах и пажитях, потому что зерно падает с колоса Девы, чтобы прорасти. Это сказано о звездах, Крис, и сказано семь тысяч лет назад!
Бренн с удивлением смотрел на Нину. Она открывалась с совершенно неожиданной стороны, и, говоря откровенно, Вренн не ожидал таких суждений от совсем еще юной девушки. Поэтому спросил без всякой иронии:
— А вы сами, случайно, не астролог? Слушая вас, я подумал, что так рассказывать о небесных тайнах может лишь маг и чародей.
— Иллюзия, Крис! Я лишь робкая последовательница тех, кого вы назвали магами и чародеями. Просто мне нужно знать о многом, ведь я собираюсь стать референтом Мирового института древних цивилизаций, что в Ярославле.
Нина замолчала, и Вренн интуитивно почувствовал, что она борется с желанием еще о чем-то спросить его. И не ошибся.
— Скажите, Крис, у вас когда-нибудь была семья?
— Была, — ответил Вренн. — У меня, Нина, были даже внучки, но я пережил всех. Мы летали на околосветовых скоростях, когда уже сказывается эффект замедления времени на движущемся корабле и когда его экипаж превращается в своего рода Мафусаилов. Из своей первой экспедиции я вернулся тридцатидевятилетним, тогда как жене, которая была на пять лет моложе меня, к моменту моего возвращения исполнилось сорок три года. А нашего второго прилета на Землю она так и не дождалась…
— Ужасно, — сказала Нина. — Всю жизнь ждать! Но я бы ждала.
Она в упор посмотрела на Бренна, и это было как признание. Бренн молча взял ее руку и поцеловал.
В пансионат они вернулись уже ночью, когда вовсю сияла полная июльская луна. В ее тревожном свете над крышами отелей бесшумно проносились летучие мыши, а цикады звенели так оглушительно, словно впали в экстаз и пели свою последнюю песню.
Проводив Нину до отеля, Бренн пошел домой. Спать не хотелось, и он, достав из буфета вазу с яблоками, прошел в кабинет. Дом был большой, когда-то Бренн жил в нем со всем своим семейством, теперь же он пользовался лишь кабинетом, где и спал на кожаном допотопном диване.
С удовольствием съев сочное яблоко, Бренн взял томик Заболоцкого и уселся в кресло у настольной лампы. Некоторое время листал страницы, отыскивая любимые строки, но и они не могли перебить какого-то смутного предчувствия, вдруг охватившего Бренна. Он читал великого поэта, но смысл написанного не доходил до него; он чувствовал, что внутри у него будто натянулась некая настороженная струна, за которую только задень…
Отложив Заболоцкого, Бренн встал и прошелся по кабинету. Вышел в коридор, зачем-то заглянул на кухню и наконец решительно направился к комнате, которую когда-то занимала жена. Он заходил в нее крайне редко, и вот, повинуясь непонятному внутреннему позыву, повернул ключ в замке и открыл дверь.
Ничего не изменилось в комнате за те долгие годы, когда в ней никто не жил. На старых местах стояли японские статуэтки и висели маски, которые собирала Нина; на своем месте, в углу, стояла бронзовая жаровня-хибати; на прежнем месте был и Нинин портрет, написанный их знакомым художником.
Бренн смотрел на портрет и в сотый раз не мог смириться с мыслью, что Нины нет. Повсюду в комнате стояли вещи, к которым она прикасалась; они хранили ее тепло, а самой Нины не было. Правда, на какой-то миг Бренну показалось, что Нина просто вышла из комнаты и сейчас вернется. И они сядут в кресло, и Бренн станет рассказывать ей о своем последнем полете, а она будет слушать и по привычке наматывать на палец свой белокурый локон. И так живо было «это ощущение, что Бренну показалось, будто он слышит за дверью приближающиеся Нинины шаги.
Стряхнув с себя наваждение, Бренн еще раз обвел взглядом комнату и вернулся в кабинет. Присел к столу, выдвинул средний ящик. Достал то, что хранилось в нем долгие годы и к чему уже давно не прикасалась рука, — синий продолговатый конверт. Последнее письмо Нины, переданное ему сыном по возвращении второй звездной экспедиции.
Бренн раскрыл конверт и вынул письмо. Первая же строчка ударила, как пуля: «…у нас ночь, и я одна, и так ноет и болит сердце…»
Бренн рванул ворот рубашки. Вот они, эти слова! Прошедшим вечером их сказала Нина, и он тогда же подумал, что уже слышал их, но только не мог вспомнить, где и когда. А оказывается, их написала не дожившая до его возвращения жена! Но что же тогда происходит?! Как объяснить эти чудовищные совпадения — встречу с девушкой, как две капли воды похожей на Нину, носящей такое же имя и произносившей слова, которые задолго до нее были сказаны другой Ниной, его женой!
Вгорячах Бренн решил тут же идти в отель к Нине и попробовать разобраться во всей этой мешанине, но, взглянув на часы, опомнился — было почти два часа ночи. Нина уже давно спала, и его визит выглядел бы более чем двусмысленно. Приходилось надеяться лишь на то, что утром вся эта мистика развеется, как дым.
Бренн стал читать письмо дальше.
«…Где ты, что с тобой? Это слабость, я знаю, и ты простил бы меня за нее, но иногда мне кажется, что я больше не увижу тебя. И тогда сердце останавливается… Я все время думаю, почему я такая счастливая? Почему судьба, которая ничего просто так не дает, дала мне тебя? Помнишь, я говорила, что оказалась в Заповеднике случайно? Сейчас я с ужасом думаю о том, что было бы, если б я не приехала в тот раз и мы никогда б не встретились! Вся жизнь пошла бы по-другому, и я не хотела бы жить в той жизни. Там не было бы ничего, что делает меня такой счастливой — ни нашей первой ночи, ни твоего возвращения от альфы Центавра, когда я увидела тебя, седого, и мне хотелось кричать от боли, словно это я родила тебя, а не другая женщина, ни ожидания теперь — ожидания, которое переполняет меня верой и радостью. Я вспоминаю все. Как мало мы были вместе. И как много! Так много, что мне хватит счастья до конца дней. Ночью я смотрю на звезды и не могу представить, что где-то среди них — ты. И мчишься с такой скоростью, что время для тебя замедляется. Сколько тебе будет, когда ты вернешься? Не знаю. А я стану старухой. Но я не страшусь даже старости, хотя она хуже, чем смерть. Смерть отнимает только жизнь, а старость — любовь. Каждое утро я просыпаюсь с ощущением, что я только что родилась, и мне еще предстоит прожить жизнь и встретить тебя. И счастье переполняет меня, и я живу этим ощущением, которого не знала раньше, потому ч