Я встал, собираясь уйти.
Фаллер затараторил:
— По крайней мере, дайте мне несколько дней, чтобы как следует изучить его дело. Может быть, мне все-таки удастся найти какой-нибудь выход. Но предупреждаю — если этот случай и впрямь безнадежен, я буду вынужден отказаться от него.
— Уверен, вы найдете выход. — сказал я.
Он проводил меня до двери.
— Могу я попросить вас выплатить часть вознаграждения в виде задатка?
— Разумеется, — ответил я. — Позвоните завтра утром в «Рузвельт-отель», и я выпишу вам чек.
Я вышел в приемную.
— Вы получите разрешение на мое свидание с Хиндсом? — спросил я напоследок.
— Нет проблем! Вероятно, он ваш родственник? — вежливо поинтересовался Фаллер.
— Нет, — ответил я.
Фаллер не удивился.
— Стало быть, близкий друг?
— Сказать по правде, — усмехнулся я, — Хиндса я и в глаза не видел. А впервые услышал его имя — несколько дней назад.
На этот раз Фаллер онемел от изумления.
8 декабря
Сегодня Стернли поехал в Рено — чтобы повидать мисс Джеральдину Хиндс. Я сказал ему, что перед смертью Донован велел мне заботиться об этой женщине, а также о другом Хиндсе, водопроводчике из Сиэтла.
Стернли становится невыносим. Ему невдомек, как это мне удается писать почерком Донована и снимать деньги со счета, принадлежащего другому. А чем объяснить мою трогательную заботу о людях, которых я не видел никогда в жизни?
По-моему, он был бы рад сбежать от меня.
9 декабря
Утром позвонил Фаллер. Он уже поговорил с начальником окружной тюрьмы — пытался выхлопотать мне разрешение на свидание с Хиндсом.
Поскольку Фаллер не смог толком объяснить, кем я прихожусь обвиняемому, сей блюститель порядка пожелал лично побеседовать со мной, а уже потом принять то или иное решение.
Фаллер основательно проштудировал дело Хиндса и пришел к выводу, что у нас остался только один выход. Он не стал обсуждать свой план по телефону — сказал, что завтра заедет ко мне в отель.
Оптимизм Фаллера не вызывал у меня никакого доверия. Сдается мне, не пообещай я ему приличный куш, он бы и не подумал браться за это дело. Перед тем, как повесить трубку, он напомнил, в какой банк и на какой счет нужно перевести сумму, причитающуюся ему в качестве задатка.
Уверен, мозг сохранил ясность мысли. Мои страхи оказались необоснованными, поскольку все его приказы логически вытекали один из другого. Единственный тревожный симптом — те строки, без конца повторяющиеся в моих снах. Иногда они звучат и днем, тогда я не в силах подавить безотчетного ужаса, неизменно сопровождающего их.
Влияние мозга постепенно распространяется на все мое сознание: думаю, он уже способен воспринимать некоторые ощущения, переработанные сигналы сенсорных клеток. Если это так, то мои органы чувств сообщают ему огромное количество информации об окружающем мире — о звуках, цветах, запахах, вкусе пищи и многом другом. Мое предположение все еще нуждается в доказательстве, но мне кажется, что благодаря моему телу мозг Донована живет полноценной человеческой жизнью. При помощи моей руки он может писать, посредством языка — разговаривать с другими людьми. Даже может увидеть меня, когда я смотрюсь в зеркало. И в то же время он автономен. Моя смерть не грозит ему гибелью.
10 декабря
По пути к зданию суда я зашел в табачную лавку и купил дюжину кубинских сигар.
Курить я бросил много лет назад, и с тех пор запах табачного дыма вызывал у меня отвращение. Сегодняшняя покупка была сделана под влиянием какого-то внезапного порыва, неосознанного побуждения.
Я сразу раскурил одну сигару, но не почувствовал никакого вкуса. Тем не менее, когда я попытался бросить окурок, моя рука лишь сильнее сжала его и против воли поднесла к моим губам.
Я затянулся и с недоумением посмотрел на два пальца левой руки, державшие сигару.
Донован был левшой!
Интересно, какой сорт табака предпочитал Донован? И почему я не почувствовал никакого вкуса? Что случилось с моими вкусовыми рецепторами? Вчера вечером я почему-то отказался от привычных мясных блюд и заказал вегетарианский ужин. Он тоже оказался совершенно безвкусным. Был ли Донован вегетарианцем? Надо будет спросить у Стернли.
Я еще раз затянулся — глубже, чем прежде. И снова никакого привкуса, точно вдохнул пар из кипящего сосуда с дистиллированной водой. Неужели мозг Донована испытывает какие-то ощущения, отнимая их у меня?
Бесспорно одно: мозг развивается. Но чем обернется его развитие — не только для меня? Неужели в будущем всеми людьми вот так же будет управлять какой-нибудь супермозг, посылающий сигналы из своей превосходно оборудованной станции?
Мои ноги сами привели меня к массивному серому зданию в центре города. Окружная тюрьма расположена на его верхних этажах.
Я вошел в приемную. Служащий в рубашке с короткими рукавами повел меня на девятый этаж, в кабинет начальника тюрьмы. В коридоре, на лестнице и даже в лифте стояли охранники. Видимо, служащий заметил мое любопытство — потому что вдруг повел себя, как гид на экскурсии, и принялся рассказывать о своем заведении.
Здесь содержится огромное количество заключенных, — с гордостью объяснил он, — тысяча восемьсот мужчин и женщин.
На девятом этаже мы прошли через просторную приемную и очутились в еще более просторной комнате с панорамными окнами.
Начальник тюрьмы оказался сухощавым, подтянутым мужчиной лет пятидесяти. Новенькая серая униформа сидела на нем с какой-то особой щеголеватостью.
Увидев меня, он встал из-за письменного стола и подошел к другому, сделанному из черного дерева и, судя по всему, предназначенному для одной цели — производить впечатление на посетителей. Рядом стояла напольная голубая ваза с далиями. На одной стене висели дорогие электронные часы с монографией ювелира, выгравированной на циферблате. Другую стену украшали фотографии офицеров с женами.
Поздоровавшись со мной, начальник тюрьмы удобно расположился в кресле с высокой спинкой и задумчиво посмотрел в окно. У него был вид профессора, уставшего от ежедневных лекций.
— За вас хлопотал мистер Фаллер, — сказал он. — Он просил выдать вам разрешение на разговор с Хиндсом.
— Мистер Фаллер действовал по моему поручению, — заметил я.
— Он относится к числу самых высокооплачиваемых адвокатов нашего штата, — продолжал начальник тюрьмы. — Интересно, какую сумму вы предложили ему за работу над этим безнадежным делом?
— Хиндс признал свою вину? — спросил я.
— О нет, люди его сорта не сознаются в совершенных преступлениях, — спокойно произнес он. — Но у Хиндса нет денег на защиту. Насколько я понимаю, вы заинтересованы в результатах этого судебного разбирательства. Скажите, Фаллер уже получил аванс за выступление на предварительных слушаниях?
Он доброжелательно улыбнулся, и у меня сразу сложилось впечатление, что наш разговор записывается на пленку.
— Я психолог, занимаюсь различными патологиями, — ответил я. — Меня интересуют все судебные дела, подобные делу Хиндса. Неужели существуют какие-либо препятствия для моей беседы с ним?
Начальник тюрьмы задумался. Ему явно хотелось услышать ответ на свой вопрос. Однако с ним уже говорил Фаллер, поэтому я решил не разглашать сведения, о которых почему-либо умолчал мой адвокат.
— Мне известно, что вы не состоите в родстве с Хиндсом, — сказал он.
Итак, обо мне успели собрать кое-какие сведения.
Некоторое время мы сидели молча, затем он произнес:
— Хиндса у нас сразу невзлюбили, слишком уж много хлопот он доставляет персоналу. Я был вынужден поместить его на пару дней в одиночную камеру: этот паршивец ударил охранника. Такие поступки в нашей тюрьме не поощряются. У заключенных он тоже не пользуется уважением.
Он с улыбкой посмотрел на меня — как профессор, довольный своим классом.
— Мои парни привыкли иметь дело с убийцами и стараются не усложнять жизнь заключенных. А вот трусов они презирают. Я их понимаю. Малодушные преступники — самые отвратительные.
Видимо, он собирался прочитать мне лекцию по криминальной психологии. Тюремщиков, как и медиков, тяготит бремя жизненного опыта, вот почему они так охотно делятся случаями из своей практики. У меня нет почти ни одного знакомого врача, не написавшего книгу воспоминаний. В этом смысле тюремщики ничуть не лучше врачей.
Я вежливо слушал.
— Вы хорошо знаете Хиндса? — вдруг поинтересовался он.
— Нет, — ответил я, радуясь тому, что он не спросил, знаю ли я его вообще.
— Так вот, он тоже не помнит вас. — Начальник тюрьмы улыбнулся. — Это делает вашу просьбу не совсем обычной.
— Я пишу книгу по психопатологии, — сказал я.
Он кивнул.
— А вам известно, в чем его обвиняют?
Я промолчал.
— Управляя автомобилем, Хиндс сбил одну женщину — умышленно!
Он пристально посмотрел на меня и добавил:
— Хуже всего, он дал задний ход и переехал ее еще раз, всмятку раздавив лицо и ноги. А затем скрылся. Точнее — пытался скрыться, потому что мы нашли его. По отпечаткам протекторов.
— Это была его любовница? — поинтересовался я.
— Нет, мать.
Начальник тюрьмы нахмурился. Затем с досадой произнес:
— Разумеется, Хиндс не помнит никакого наезда. Говорит — возвращался с вечеринки, был немного пьян… И случайно задавил свою мать! Странное, очень странное совпадение.
— А мотив преступления? — снова спросил я.
Начальник тюрьмы пожал плечами и посмотрел в окно. Очевидно, как все в этом заведении, он не испытывал особой симпатии к Хиндсу, а потому не вникал в причины его поступка.
— Могу я видеть Хиндса? — напрямик спросил я.
Он встал и позвонил в колокольчик.
— Я приказал держать его отдельно от остальных заключенных, иначе они устроили бы расправу над ним. Мне еще не приходилось замечать в них такой единодушной ненависти к кому-либо, даже к судьям. Они бы подсыпали яд в его пищу, если бы у них была такая возможность.