А Лешка неожиданно для себя быстро захмелел. Он посматривал на соседа по кушетке, на широкую короткопалую руку, покрытую темными волосами и шрамами, на плечо, так распирающее пиджак, что швы расползались, на толстую бурую шею, на прижатое к голове ухо, на низкие бакенбарды и усы подковкой, на массивный подбородок, словно разрубленный посередине. Да, Вовка Жук — мужик что надо! Сила! Петька Базулевич, вон, здоровее на вид, а слушается Вовку, боится. И Коська хороший парень, болтливый, но хороший. А учительница — дрянь! — чего о ней вспоминать?! Вот Жук…
— Прикуривай, Вов… Черт, спички падают… Нет, Вов, Коську больше не буду бить. Но если ты скажешь…
— …Приходи в гараж, шофера из тебя сделаю, — обещал Жук. — Ассом будешь!
— …В кино можешь бесплатно ходить, — лез целоваться Коська, — мы ведь теперь кореша — и все!
И ныряли со стола бутылки, и вязли в клубах дыма слова, и горечь от курева капала в стаканы. Прочь стакан! Вовка — друг!
Лешка долго не расставался с ним. Они куда-то шли, падали в подмерзшую, твердую грязь, подпирали заборы, прикуривая влажную сигарету, одну на двоих, которая все время тухла. Лешка не хотел ночевать у Жука, а тот настаивал. И все-таки отпустил домой, подарив перчатки.
— Бери, у меня еще есть… Кому сказал!.. Все равно возьмешь, в карман засуну. И смотри мне?.. Ты мне друг или портянка??
— Да, — мычал Алексей. — Вовчик, если кто, если кого…
Потом он шел один, часто втыкался руками в грязь, с трудом поднимался, чтобы снова упасть. Со слезами на глазах он доказывал темноте, что за друга — всех? А шлепнувшись, плакал, точно выполнил обещание.
Под руками хрустнул ледок, пальцы обожгло водой. Лешка зачерпнул ее двумя руками. Льдинки резали щеки, грязь затекала в рот. Отплевавшись, он размазал пригоршню жижи по лицу, чтобы остудить жар. Немного просветлевшим взглядом посмотрел по сторонам, пытаясь сообразить, где находится. Ага, вон дом учительницы. Зачем-то он был нужен… Ах. да?
Алексей завозил руками по шершавым складкам земли. Не то — слишком маленький, опять не то… вот! А вон и окно. Над занавеской виден был потолок с овалом света, падающим от ночника. Не спит? Очень хорошо? Лешка вцепился левой рукой в забор, а правой размахнулся.
По окну звонко разбежались трещины от центра к краям, посыпались осколки. Это за Мухомора? Еще бросок — разлетелось второе окно. А это за все — за все?
Свет в комнате погас. Надо бежать, а то увидит. Нет, Лешка не трус. Пусть только кто-нибудь попробует. Пусть только… Больно: земля твердая и холодная. Пора идти домой. Домой…
ГЛАВА ШЕСТАЯ
«БЛЯДЬ» — полуметровыми печатными буквами было написано на доске. Юлия Сергеевна словно ударилась о притолоку и три метра до стола прошла, склонив голову. Руки учительницы мяли журнал, спина согнулась, заострила лопатками, подбородок подрагивал.
— Кто написал?
Класс тихо и тревожно дышал, ни скрипа, ни смешка.
— Что ж, если автор боится признаться… Дежурный, вытрите доску.
И только вдох и выдох, вдох и выдох.
— Неужели в классе одни трусы?
— Это я написал— Порфиров поднялся.
— На большее ты не способен. Вон из класса, — спокойно произнесла учительница.
Алексей с наигранной ленцой выбрался из-за парты. До стола пять шагов. Поднимет она голову или нет? Ну!.. А нос у нее некрасивый — будто сдавленный в переносице пальцами… Голова Юлия Сергеевны поползла вверх. И глаза некрасивые — узкие и злые.
Алексей скривил губы в презрительной улыбке и тихо, но внятно, швырнул как заклятие в расширенные женские зрачки:
— Блядь!
Сдерживая смех, снял с вешалки фуфайку, буцнул ногой дверь. Все — рассчитался!
Дверь еще раз хлопнула, послышался стук каблучков в направлении директорского кабинета. Значит, выгонят из школы. Ну и черт с ними! Пусть даже сегодня выгоняют. Лешка развернулся и пошел в туалет. Возле двери на мгновение задержался. Здесь была его последняя драка в школе— драка, сделавшая его некоронованным королем этого двухэтажного здания. Он сел на подоконник, закурил. Пламя повернутой вверх спички немного не добралось до пальцев, сникло. Черно-белый, загнутый стежок полетел в унитаз.
Лешка знал, что рано или поздно эта драка должна была состояться. После его победы над братьями Тюхниными старшеклассники перестали цепляться к Порфирову и посматривали настороженно, а он прикидывал силенки каждого из них, понимая, что завис в неопределенном положении: неясно было, какое место он занимает в табели о силе среди учеников. Тут еще начал позволять себе больше, чем раньше, во что-то это должно было вылиться рано или поздно.
Вылилось хорошо для Порфирова и по самому короткому варианту. Он тогда потянулся к ручке, но дверь распахнулась от удара ногой изнутри и больно стукнула Лешку по пальцам. Даже не успев сообразить, кто перед ним, врезал на вспышке ярости. Десятиклассник Федька Крикунов, первый силач школы, прилип от удара к стене. Лешка испуганно замер. A-а, терять уже нечего! С левой, с правой — и Крикунов осел на корточки и закрыл голову руками.
— Хватит!
Порфиров тоже решил, что хватит, и зашел в туалет, где в проходе испуганно расступилась малышня.
Теперь он привык к шараханию учеников, когда шел по коридорам. Сначала это тешило, потом вызывало презрение: трусы! Иногда презрение выплескивалось в непосильный толчок в грудь или щелчок в лоб зазевавшемуся. И жертвы молча сносили.
Открылась дверь в туалет. Алексей по привычке дернулся спрятать сигарету в ладонь, но сдержался.
— Пошли со мной! — рявкнул Мухомор.
Почему бы не сходить? Порфиров ввалился вслед за преподавателем в узкий кабинет при спортзале. Алексею приходилось бывать здесь раньше. Игорь Андреевич часто приглашал сюда самых резвых учеников для «воспитательной работы». «Воспитывал» со знанием дела — без синяков. Вот и сейчас он выдвинул ящик стола, вынул оттуда кожаные перчатки. Медленно, подергав каждым пальцем, надел одну. Лешка достал из кармана Вовкин подарок и, так же подергав пальцами, натянул перчатку.
— Ты чего?! — Мухоморская рука в перчатке замерла у длинного носа, будто защищая его от Лешки.
— А ты?
Красные пятна покрыли лицо и шею учителя.
— Твои выходки надоели всем! — Игорь Андреевич стянул перчатку, швырнул в стол. — Как ты посмел оскорбить учительницу?!
— А ты?
— Вон отсюда! Из школы вылетишь!
— Ну и ладно.
— Я с тобой поговорю в другом месте!
— Поговорим, — согласился Лешка. — Я тебе, Мухоморище, с огромным удовольствием наквашу харю! — Он неторопливо вышел.
— Ты!.. Ты!.. — слышалось сзади.
Он шел по гулкому спортзалу и ждал нападения. Не дождался и, выходя из спортзала, громко захохотал: все, даже учителя, боятся его!
Алексей бродил по центральной улице, всматриваясь в проезжающие автомобили. Темно-красный КамАЗ с желтым пятном грузовика у левой фары не повстречался ему. Чтобы без толку не маячить, пошел в клуб.
Коська копался в разобранной киноустановке. От нее воняло горелыми проводами, а от него — немытым телом и бражкой. Физиономия у Коськи была такая же помятая, как одежда на нем, а одежду будто корова пожевала.
— Деньги есть? — без надежды спросил киномеханик подрагивающим голосом.
Алексей достал из кармана пятерку, стянутую у отца в последнюю получку.
— Ну, Леха, ну!.. — Коська схватил деньги. — Спас, братуха! — и загрохотал по лестнице, крикнув снизу: — Посиди там!
Две большие бутылки вина сдружили их окончательно. Коська поддержал Лешкино решение бросить школу и предложил устраиваться учеником к нему. И сразу дал практический урок — заставил помогать в ремонте киноустановки. Коська давал указания, брызгая слюной, а Лешка долбил отверткой, пока не сломал еще что-то. Тогда Коська махнул на аппарат рукой.
— Огнем пусть горит, ящик чертов! Не установка, а сенокосилка, все ленты порвала! — Он смачно зевнул. — Ой, спать хочу!.. Покемарим, Леха?
Лешку тоже разморило — то ли от вина, то ли от встряски в школе.
— Давай, — согласился он.
Они завалились на кушетку и заснули в обнимку, как братья. Разбудила их завклубом. Она стояла в дверях на фоне вечернего неба и из маленького ротика, краснеющего на ухоженном лице, вылетали совсем неухоженные слова:
— Коська, мать твою!.. Ты кино думаешь крутить?!.. Отсыпаешься, боров… а там народ ждет!..
Коська долго мотал головой и тер глаза, будто хотел навести резкость, чтобы лучше рассмотреть, кто перед ним стоит и лается. Вроде бы сумел и начал утвердительно кивать головой, отмечая кивком конец фраз, а при матах еще и правое ухо выставлял, наверное, чтобы оценить ругательство по достоинству. Когда завклуба на секунду замолкла, захлебнувшись трехэтажным прилагательным к слову «мать», Коська с дурным смехом ляпнул:
— Кина не будет: кинщик заболел! Ха-ха!..
— Как не будет?! Ах, ты!.. — Ах, ты!.. — Наругавшись досыта, объявила — Все, Коська, надоел ты мне! Пиши заявление — и катись к!..
Она хлопнула дверью и по железной лестнице покатились звуки спотыкающихся шагов.
— Выгонит, — посочувствовал Лешка.
— Не-а, — Коська лениво потянулся. — Она меня каждый месяц выгоняет. А кто кино будет крутить?.. То-то! — многозначительно помахал он указательным пальцем. — Ладно, ты иди, а я еще чуток харю подавлю, — бухнулся он на кушетку.
Домой Лешка пошел голодный и злой. Не успел разуться и снять фуфайку, как нарвался на ругань матери.
— Что, допросился, скотина, — из школы выгоняют?! Так тебе и надо! Живи дурак дураком!.. Что киваешь?!.. Я кому говорю?!
— Да иди ты! — огрызнулся Лешка, заходя на кухню.
— Ах ты, паскуда! — Мать ударила его мокрым полотенцем.
— Ну?! — оттолкнул ее Лешка.
Мать удивленно, по-рыбьи, захлопала губами и визгливым, скрипучим, точно несмазанным голосом крикнула отца.
Он зашел в кухню, вопросительно глянул на жену.
— Меня бьет! На родную мать руку поднял!
Отец без слов ударил.