Громкое ржание переполнило кабину.
— А об кого сломала?
— Об кого надо. Пошли они все!..
Бандитка матюгалась минуты три. Жук все это время захлебывался смехом, негромко похохатывал и Лешка, с удивлением и восхищением поглядывая на попутчицу.
Когда у проулка, где стоял барак, высадили ее, Алексей спросил:
— А чего их к нам присылают? Больше некуда, что ли?
— По старой памяти. Здесь же тот самый сто первый километр, что за пятьсот верст от порядочных городов. Вот проституток и кидают сюда на перевоспитание… нас? — Вовка снова заржал.
Дальше ехали молча. Дорога змеилась по лесу, побелевшему от снега. В одном месте спугнули ворон, которые обклевывали дохлятину на обочине. Что это был за зверек — Лешка не успел разглядеть. Теплый воздух в кабине расслаблял, клонило ко сну. Чтобы взбодриться, Алексей закурил.
— А-а-а… — зевнул Вовка, показав черные, прокуренные зубы. — Что-то сморило меня. Садись за руль. — Они на ходу поменялись местами. — Не гони и на левую сторону не выезжай. Перед развалиной, что у райцентра, разбудишь. — Он прислонился плечом и головой к дверце и быстро заснул.
А Лешка вел КамАЗ. Руки сжимали теплое рулевое колесо, под ногами щелкали педали, за спиной погрохивали на ухабах бревна. В кабине приятно пахло горелой соляркой и кисло — сигаретным дымом и сивухой. Лешкина шея быстро устала держать голову в одном положении, покалывало в позвонках. Время от времени он задирал вверх подбородок и вертел им влево-вправо, чтобы размять загривок. Но все равно машину интересно вести. Он уже не сомневался, куда пойдет учиться после школы: только шоферская работа, где, как говорит Вовка Жук, сам себе хозяин-барин.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Новый год Порфиров встречал у Гилевича. Вовкины родители уехали в райцентр к дочери, поэтому в доме, кроме Алексея, собрались братья Тюхнины, их старшая сестра Надька со своим парнем Мишкой Кузиным, Светка Смирнова и ее подруга и соседка девятиклассница Ленка Титова.
Подготовились к празднику основательно. Стол украшали две бутылки самогонки, стянутые Вовкой у родителей, две бутылки водки, купленные Мишкой, и пять вина от Лешки и Тюхниных. И еды было много: маринованные грибы, квашеная капуста, копченый окорок, кровяная колбаса, холодец, жареная рыба, картофельная бабка — постаралась Вовкина мать.
Парни сразу распили две бутылки вина и хотели еще пару давануть, но помешала Надька.
— Хватит, а то до Нового года нажретесь, праздник испортите. Идите лучше телевизор смотреть.
Алексей сидел на диване рядом со Светкой. По телику показывали цирк, соседка весело смеялась, дергала Лешку за рукав. Ничего — забавно. Одного Гришку цирк не увлекал. Он было задремал, потом сходил на кухню и теперь напихивался чем-то, громко чавкая. Вскоре на кухню ушли Ванька и Мишка и не вернулись. Алексей ждал, ждал, не выдержал и сам пошел.
Приятели сидели на низеньких скамеечках у печки, курили.
Из-за сваленных у топки березовых поленьев выглядывало горлышко бутылки.
— Ты, Леха? — облегченно выдохнул Мишка. — Бери посуду, подсаживайся.
Ванька наполнил три стопки, выпили.
— …Они думают, если шибко грамотные, значит, все, — продолжал Мишка рассказывать Тюхнину. — А вот им! — Он хлопнул ребром ладони по локтевому сгибу другой руки. — Командир мне говорит, мол, построже с ними, Кузин, не церемонься, а не будет порядка, с тебя шкуру спущу. Ну, я и не церемонился. Остальные сержанты тоже. Так что в армии вам легко будет: офицеры любят деревенских. Это городских, особенно студентов — чмошников! — тех, как!.. — Кузин лихо, с армейским уклоном выругался. — Так им и надо. А то мастера только бегать и стреляться. Из-за одного такого… — Мишка скрипнул зубами. — Хорошо, командир заступился. Ну, говорит, Кузин, был бы кто другой, пальцем бы не пошевелил, а тебя в обиду не дам, но смотри, больше не перегибай. — Он пососал потухший окурок, кинул в приоткрытую топку. — Наливай, Вань.
На кухню пришел Гришка, налили и ему. Выпив, Кузин спросил у Тюхи-старшего:
— Как там в ПТУ? Местные гоняют?
— Гоняют. На той неделе ввалился в комнату Задар…
— Старший? — перебил Мишка.
— Младшой… Выгнал из комнаты и завалился спать на мою кровать. Я пошел в другую комнату ночевать — повезло мне. Он ночью проснулся, говорит, похмеляйте. А Сенька вякнул, мол, где мы сейчас достанем, закрыто все. Задар и начал его бить. Бил, пока Егор бутылку не принес. Я утром захожу в комнату, а там кровищи!..
— И у нас такое было. Только старший приходил. Ну, парни— сила! — с восхищением вспомнил Кузин. — Ладно, буду в райцентре, поговорю, чтоб тебя не трогали. Я перед службой со старшим работал, бухали часто… Только это — выставить надо будет. Литра два — он конь еще тот.
— Конечно же, поставлю, даже три! — быстро согласился Ванька.
— Ну, тогда это, там еще бутылка есть, разливай и ее.
Четвертую допить не успели. Сначала пришел Вовка, а за ним притопали девки.
— Пьют, скоты! Я же тебе говорила! — сказала Надежда Лене.
— А ну, сюда бутылку. — Она стукнула Ваньку по затылку и забрала вино. Хотела ударить и Мишку, но сдержалась. — Ладно, давайте за стол садиться. Старый год проводим.
Новый год встречали самогоном: водка и вино закончились. Лешка собрался поесть от души, но за выпивкой как-то некогда было, а потом расхотелось. Он курил сигарету и, выпятив нижнюю губу, медленно выпускал дым, возводя зыбкую стену между собой и сидевшей напротив Светкой, чтобы спрятаться от ее поблескивающих глаз. Она почти без умолку хохотала, раздвигая мокрогубой улыбкой покрасневшие щеки до ушей, а в редкие перерывы задавала Лешке бестолковые вопросы. Слева от него сидела Лена, невнимательно слушала Ваньку и капризно просила что-нибудь подать: то колбасу, то воду, то сигарету. Она почему-то обращалась по очереди к Ваньке и Лешке, словно хотела их поссорить. Стерва. Еще и нос морщит, как Юлия Сергеевна. Это с ее-то пятаком! Надька небрежно отталкивала лезшего целоваться, пьянеющего Мишку и все время ела. Перемешав в тарелке капусту, грибы и холодец, молотила их сосредоточенно, а глаза были пустые, точно смотрела не на еду, а внутрь себя. Ох, оставит она свинью без праздничного завтрака? Гришка и Вовка сидели в обнимку, спорили: Гилевич тарахтел, захлебываясь словами и икая, а Тюха взглядом исподлобья буравил Ленку и изредка ронял тяжелые, как две пудовые гири, слова. Разговоры слились в общий гул, накатывались волнами на Лешку, раздражая его, и откатывались, оставляя после себя липкую тоску. Хотелось зареветь или ударить кого-нибудь. Еще этот Светкин хохот — на вдохе, будто всхлипывает, а не смеется, — заткнулась бы, что ли?!
— Давай выпьем, — предложил ей.
— Я и так пьяная, — игриво сказала Светка, но придвинула к нему свою стопку.
Лешка с интересом наблюдал, как Смирнова со слезами на глазах давилась самогоном.
— Ой, Леш, не могу больше: противная!.. Пойдем лучше танцевать.
— Пойдем, — согласился он в надежде, что удастся разогнать тоску.
Светка прижалась к нему горячим телом, маленькие груди вмялись в его нижние ребра. Волосы бы причесала, а то подбородок ему щекочут. Он топтался со Светкой по кругу, посматривая на экран телевизора. Там тоже танцевали и пили. Пили шампанское, из хрустальных бокалов. Мужчины были одеты в черные хвостатые пиджаки, напоминали ласточек, а женщины — по-разному, но очень красиво. Старые напоминали посельчанок — такие же толстые, а молодые — Юлию Сергеевну. А ведь и Светка худая. И сомлела уже, еле ноги передвигает, носом уткнулась в его рубашку и мнет ее пальцами.
Вскоре ему надоело танцевать, освободился от присосавшегося девичьего тела, пошел на кухню. За столом лишь Вовка и Гришка. Они чуть ли не целовались от взаимоуважения. Выпив с Лешкой, опять принялись доказывать, какие неразлучные друзья, словно две недели назад не Тюха расквасил Гилевичу нос. Собрались и Алексея подключить, но зашла попить воды Ленка и увела его танцевать.
Она была выше Смирновой, прижималась щекой к его щеке. От Титовой пахло приторно-сладкими духами и женщиной. Алексей и не заметил, как оказался с ней в другой комнате на диване. Ленкины губы раздвигали его губы, жадно всасывали их, а Лешка сдвинул плечико ее лифчика вниз, ладонь теперь свободно влазила в мягкий кулек материи. Упругий сосок отскакивал от пальцев, а пойманный, нырял вглубь, становился одной высоты с пупырышками, окружавшими его. Ленка небольно покусывала его нижнюю губу, когда сильно сдавливал ее грудь, но едва он опустил руку ниже, добрался до тугой резинки трусов, сразу отпрянула и неожиданно бесчувственным голосом сказала:
— Убери руку.
Ну и пошла она в к черту! Посидел немного рядом, безучастно отвечая на вопросы, а потом сказал, что хочет пить, и ушел.
В кухне на столе появились еще три бутылки самогонки, причем одна уже была опорожнена на две трети. Гришка спал, придавив лбом тарелку с объедками. Тарелка наклонилась, и объедки сползли к волосам, прилипли к ним. Лешка толкнул Тюху в плечо, голова рассталась с тарелкой, размазала комья холодца по столу. Гришка что-то пробормотал невнятно, почмокал пухлыми губами, но не проснулся.
Алексей выпил и с непонятно откуда появившимся голодом набросился на еду. Черпал ложкой из всех тарелок по очереди, подбирая свободной рукой выпадавшее на стол и тоже съедая. Ленка с бледным лицом сидела у печки, ждала, когда он насытится.
Самогонка и еда взбодрили его, захотелось еще помять женскую грудь. Едва он справился с лифчиком, как Ленка задергалась, болезненно скривив губы.
— Подожди, я сейчас, — и убежала в сени.
Она долго не возвращалась, не оказалось ее и в сенях. Лешка вышел на крыльцо. Колючий ветер резанул по глазам и ноздрям, шершавым клубком влетел в горло. Лешка вытер выступившие слезы. Над центром поселка висел белый купол — это от мощных прожекторов на территории леспромхоза. Бело было и во дворе Гилевичей — от чистого снега, падавшего целый день. Алексей сошел с крыльца, набрал полные пригоршни, остудил лоб и щетки, наполнил сводящим зубы холодом. У-ух!..