Потом в пачку нырнули толстые обрубки Тюхнина, за ними — с обгрызанными ногтями Гилевича, и пяток сигарет припал к одной стороне.
— Берите, мне не жалко, — говорил Дудин. — Вам, наверное, деньги нужны? Дал бы, да нету. — Он принялся подробно объяснять, куда дел подаренный на праздник трояк — настолько подробно, что поверить было трудно.
— Ладно, иди, — все-таки отпустил его Порфиров. — Стой!
Дудин вздрогнул и обернулся, пытаясь спрятать ухмылку удачливого жулика.
— У кого деньги есть?
— У Фили должны быть. И у Акулинича, — словно искупая вину за ухмылку, сообщил Дудин. — Привести?
— Веди.
Семиклассник Филиппский, крепыш с широкими скулами, под которыми, когда нервничал, бегали острые желваки, попытался было сопротивляться, но Тюхнин помог Гилевичу, вдвоем быстро справились. Акулинича обработать не успели, помешал Мухомор.
Красноносый учитель с шумом ввалился в туалет, увидев курящих учеников, закричал:
— А ну!.. — разглядев Порфирова, снизил тон, — идите на улицу курить.
Алексей собрался огрызнуться: а какое твое, свинячье, дело — где хотим, там и курим.
— Уводите приятелей, Порфиров, — просьбой упредил учитель оскорбление.
Это польстило.
— Уходим, — примирительно сказал Алексей.
На улице Тюха жадно поинтересовался:
— Ну, сколько там?
Лешка пересчитал деньги.
— На курево хватит.
— И на кино?
В клубе было тихо и пусто, лишь на втором этаже, в библиотеке, слышался ворчливый женский голос. До фильма хотели поиграть в бильярд, но не нашли кий. Вовка покатал рукой желтые шары по вытертому зеленому сукну, восхищенно вскрикивая, когда загонял в лузу. Порфиров и Тюхнин сидели у стены, молча наблюдали.
В бильярдную зашла завклубом.
— Чего надо? — раздраженно спросила она.
— Поиграть хотели до фильма.
— Не будет. Коська уехал вчера в райцентр и до сих пор не вернулся. Пьет где-то, выродок!.. — Она перечислила обычные прилагательные к Коськиному имени. — И вы мотайте отсюдова! Нечего. Закрываю.
Дружки потоптались у клуба, соображая, чем заняться, потому что расходиться по домам желания не было.
— Может, бормотухи возьмем? — предложил Лешка.
Вино называлось «Золотая осень». Мужики шутили, что из-за этой «осени» и лета не увидели. Не увидят и зиму. Пили вино за магазином. Горлышко прилипало к губам, мороз обжигал облитый подбородок, но алкоголь согрел, придал боевитости.
Они побродили по поселку, выискивая, к кому придраться. Никто на пути не попался, поэтому твердыми комьями снега разбили фонарь у леспромхозовского забора. Потом катались, цепляясь за бревна на лесовозах. Проедешь метров пятьдесят, мотыляясь по колее, затем растянешься на пузе и еще десять скользишь за машиной. Вскоре стемнело, и Лешка, уставший от дурацкого времяпровождения, решил:
— Пойду я домой.
Втроем они добрели до Вовкиного дома, выкурили там по сигарете и разошлись.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
В начале февраля забастовали проститутки. Они ни на что не жаловались, требований никаких не выдвигали, а просто не ходили на работу. Поселок сначала с язвительной улыбкой, а затем, после приказа директора леспромхоза не продавать им продуктов в магазине и не обслуживать в столовой, с сочувствием наблюдал за необычным в этих местах поединком. Первое время, после получки, проститутки редко появлялись на улице. Гости в бараке не переводились, шумные гулянки растягивались до утра. Но вскоре деньги у мужиков кончились, и все чаще можно было видеть у магазина или столовой проститутку, которая упрашивала купить съестное. Покупать боялись. И в гости не приглашали: жалость жалостью, а беду в дом незачем приводить: ничего хорошего от проституток поселковые женщины не видели.
Порфиров и братья Тюхнины столкнулись с Бандиткой случайно. Зашли в магазин за сигаретами, на обратном пути завернули в столовую, где работала Надька, и увидели, что кто-то роется в куче мусора у черного входа. В сумерках трудно было разглядеть, кто это, лишь по пуховому платку догадались, что женщина.
— Никак Бандитка, — предложил Лешка. — Бандитка, что ищешь?
— Пошел ты… — беззлобно ругнулась она.
— Закурить дать?
— Давай, — как бы нехотя согласилась она.
Пока Гришка разговаривал на кухне с сестрой, Ванька и Алексей подначивали проститутку.
— Что — с голоду опухла так?
— Не с похмелья ж.
— А есть, наверное, хочешь!
— Все хочут.
— Почему же мужика не поймаешь?
— Они сами сейчас без денег.
— Зато накормят.
— Не кормят, — уверенно сказала Бандитка.
— Слышь, Бандитка, а если мы тебя накормим, дашь? — полушутя-полусерьезно спросил Лешка, уверенный в отрицательном ответе.
— Обоим?
— Троим! — со смешком ответил Алексей.
— А водка будет?
— Бутылку возьмем.
— Две, — решительно заявила она.
Порфиров от неожиданности приоткрыл рот. Отступать было поздно, а согласиться… Он нерешительно посмотрел на Тюху-старшего: Ванька считался бывалым, часто рассказывал о похождениях в райцентре, где женщины, не в пример поселковым, более покладистые.
— Значит, две бутылки, закуска… — перечислил Ванька.
— Жратвы побольше, — вставила Бандитка.
— …И дашь троим?
— Угу.
На вытянутом лице Тюхина засветлилась счастливая улыбка.
Так это, я за деньгами сбегаю, водки возьмем, а то магазин закроется. Вы это, стойте здесь, я быстро.
— А чего здесь стоять? Я лучше в тепле подожду. К тебе пойдем или к нему?
Порфиров отрицательно покачал головой: родители дома. У Тюхниных тоже не развернешься. Он понял, что дело срывается, в барак ведь не пойдешь: увидит кто-нибудь, раззвонят по всему поселку.
— Может, в бане? — нерешительно спросил Ванька. — Мы топили ее сегодня, не выстыла еще.
— Можно и в бане, — согласилась проститутка.
— Ну, я — за деньгами, а вы Гришку подождите и идите в баню. — Добежав до утла, Ванька вспомнил: — Жратвы принесите.
В предбаннике было не так тепло, как предполагали. Керосиновая лампа освещала бревенчатые стены, лавку вдоль одной и перевернутые вверх дном бочки у другой. Крайнюю бочку подтащили к лавке, разложили на днище закуску, хлеб, сало, кровяную колбасу и вареную картошку, поставили бутылки и стаканы. Красные руки Бандитки хватали еду, плямканье слышалось даже не изо рта, а немного ниже, из горла, стакан подлетал к губам, из него отпивалось с причмокиванием, как сладкую воду, и быстро опускался на днище, чтобы и вторая рука могла хватать.
Алексей сидел на перевернутом ведре напротив женщины и представлял, как все будет дальше. Водка уменьшила опасения, давнишняя мечта казалась не такой уж трудно выполнимой. А хотелось сильно, особенно, когда женщина наклонялась, и глубокий вырез летнего платья позволял видеть белые, выпирающие из материи груди.
Бандитка тяжело отвалилась от бочки, выдохнула, по-лошадиному шлепая губами. Допив водку, она сыто отрыгнула, поковырялась ногтем в зубах.
— Ну, чего, пойдем? — равнодушно спросила проститутка.
Дружки переглянулись: кто первым? Ванька смотрел на Лешку, а тот на него, уступая очередь.
— Пошли, — не своим голосом произнес Тюха-старший.
Бандитка грузно поднялась, прихватив с днища кусок сала. Из бани послышался ее недовольный голос:
— Говорил, тепло… мокрое все… пальто давай.
Алексей и Гришка сидели молча, прислушивались. Ворчание стихло, заскрипели доски. Лешка плотнее сжал ноги. Он смотрел на лампу, на пляшущий язычок пламени. Язычок был телесного цвета и напоминал женскую голову, от которой исходил густой дым, похожий на вставшие дыбом черные волосы. Дым бился о стенки лампы, особенно там, где стеклянный колпак суживался и переходил в трубу с отбитой половиной и был покрыт жирной копотью. Иногда язычок пламени резко падал к стеклу, раздваивался, превращаясь из головы во вставшее на руки тело с раздвинутыми в стороны толстобедрыми ногами. Ноги поднимались вверх, сливались — и опять женская голова со вздыбленными волосами…
Скрипение досок стихло. Шаги. Толчок в дверь.
— Следующий! — высокомерно произнес Тюха-старший и с хлюпаньем сглотнул слюну.
Алексей повел плечами, скидывая фуфайку. Деревянная ручка врезалась в ладонь, утянула дверь за собой. Из бани пахнуло теплой прелью. На полках лежала женщина с темным телом и белыми ногами. Лешка приближался к ней и боялся, что Бандитка одернет платье и встанет. Он торопливо упал на влажные доски рядом с ней. Что делать дальше — не знал. Набравшись духу, опустил руку на растекшуюся грудь. Она была большой и вялой. Теперь вроде надо поцеловать. Губы наткнулись на жирные солоноватые пальцы.
— Ну?! — пробурчала Бандитка набитым ртом.
Алексей испуганно отпрянул и замер в неудобной позе. В локоть резался твердый край Ванькиного пальто. Подняться бы и уйти, но в предбаннике сидят Тюхнины. Лешка чуть не заплакал от злости и обиды.
Бандитка недовольно вздохнула, зашевелилась. Ее рука придвинула Порфирова, зашарила в брюках. Лешке было неловко, хотелось ударить по ней. Шершавая ладонь высвободила упругую плоть, подтолкнула Лешку:
— Залазь.
Женское тело было мягким и теплым, Алексей ощущал его через свою и ее одежду, но боялся налегать, думал, что сделает больно, а за это грубо оттолкнут. И ждал — подсказки или помощи.
Бандитка еще раз вздохнула, ее рука протиснулась между телами, с бесцеремонностью указала путь…
Кап… кап… кап… — дробилось у уха. Лешка лежал на мягком и тяжело дышал. Все произошло быстро и совсем не так, как мечталось, хоть плачь от обиды и разочарования. Возле другого уха послышалось чавканье, и кулак просился унять его. И еще было удивление: и стоило из-за этого так мучиться, гореть?
Алексей неуклюже слез, стараясь не прикасаться к женскому телу, потому что чувствовал к нему отвращение, желание избить. Шагнул — баня качнулась, потолок налег на плечи. Алексей тряхнул головой и рванулся к двери.
— Следующий! — ухарски повторил он.