Доска качнулась, и вдруг рядом с Лешкой оказалась Смирнова.
— Леш, а Леш?.. Успокойся, Лешенька… Руку — больно!
В комнате истерично завизжали, зазвенела бьющаяся посуда, упала доска. В дверях, матерясь, давились гости. Алексея потянуло за ними. Прохладный воздух шибанул в ноздри, протрезвил немного. В центре двора Лешка увидел Петра Базулевича. Коленвальчатые руки шофера отталкивались от красных морд и втыкались в другие, такие же окровавленные. Лешка рванулся на помощь — и повис на чьих-то руках.
— Пусти! Пусти, су… ка! — хрустнуло в плечах, болью распахнуло рот, в глазах поплыло. — Петька, держись, я сейчас? Я!!
Базулевич лежал на земле, кто-то дотанцовывал на нем. Затем все исчезли, и Лешкины руки безжизненно упали вдоль тела, а сам — на колени рядом с Петром.
— Петь!.. Петя!
— Ничего, братишка, ничего… Со мной они не справятся… Я им… — бормотал Базулевич и размазывал по лицу густую юшку.
— Пошли домой, Петь. — Лешка помог ему встать.
— Все, братишка, дальше я сам… сам… Уйди, Леха, я сам…
Алексей стоял у ворот, смотрел, как грузная, неповоротливая фигура врезается в заборы, с трудом выворачивает на тротуар и рывками, точно бульдозер без тракториста, движется вперед. Теперь надо найти тех, кто бил Базулевича. Хотя бы одного…
Маленькая рука вцепилась в его плечо.
— Леша, подожди!
Худенькое тело прижалось к нему, затряслось в ознобе.
— Лешенька, не ходи туда, не бросай меня. Я так боюсь… Ты в крови весь, пойдем, умою.
Холодная струя с урчанием дробилась о железный желоб и беззвучно — о горячую Лешкину голову. Он вытерся подолом рубашки и попытался вспомнить, что же должен был сделать, куда собирался идти?
— Пошли, Лешенька.
Она посадила его на бревно, которое лежало у задней стены сарая, зажатое с двух сторон молодой крапивой. Алексей прислонился головой к нагретым за день бревнам. Дыхание было тяжелым, словно только что отмахал стометровку на время. Светка что-то говорила, целовала, размазывала тонкими пальцами капли, стекающие на щеки с волос. Вдруг он понял, что должен сделать, чтобы спрятаться от сверлящей боли, и обнял и подмял под себя вскрикнувшую Светку, покрыл ее лицо беспорядочными поцелуями. Она губами ловила его губы, пыталась удержать их, успокоить, но покоя-то Лешка и не хотел.
— Нет… Нет, Леш! — вырывалась она.
Алексей схватил ее за плечи и стукнул головой о стену. Протяжное эхо отозвалось внутри сарая, закудахтала курица. Смирнова, будто сломанная в пояснице, посунулась вперед и вбок, падая лицом на бревно. Лешка подхватил ее, перевернул на спину, а потом сорвал со Светки маленькие и тонкие трусики.
— И-и!.. — на выдохе всхлипнула она, напряглась всем телом, скрипнула ногтями по рубашке и сразу расслабилась, покорно замерла под ним…
Он уже оставил ее в покое, торопливо курил, стараясь не глядеть на Светку, потому что чувствовал к ней отвращение, а она все лежала неподвижно, как мертвая. Вдруг провела рукой по животу и бедрам, одергивая платье, перевернулась на бок и часто и прерывисто засопела, точно принюхивалась и никак не могла разобрать, чем пахнет, а потом, глубоко вздохнув, взвыла, а выдохнув, зарыдала. Голова билась о сложенные крестом руки, конский хвостик подпрыгивал на затылке, узкие плечи дергались, ноги судорожно кривились.
Алексей одной затяжкой докурил сигарету, стрельнул окурок в крапиву. Двинуть бы Светке по голове, размазать по бревну, чтобы не слышать ее плача. Он подошел к цветущей вишне, рубанул ладонью по веткам. Белые лепестки рывками, будто подталкиваемые плачем, полетели к земле. Их парение приглушило Лешкину злость.
— Ну, чего ты?! Хватит реветь! — произнес он, подойдя к Свете, и погладил ее по плечу. Сустав колыхался в его ладони, и Лешка сделал усилие над собой, чтобы не сдавить плечо до хруста. — Не плачь, Свет… не хотел я… ну, хватит…
Домой шли огородами, Смирнова чуть впереди, обхватив руками грудь. Возле садовой калитки остановилась, ухватилась за верхушку штакетины, чего-то ожидая. Алексей переминался с ноги на ногу, не зная, что делать или говорить. Чем дольше так стояли, тем злее становился. Ногти привычно начали врезаться в ладони, в костяшках суставов появился зуд, как в заживающей ране.
И вдруг злость исчезла: Светка прильнула к нему, сухие губы обожгли уголок его рта. Хлопнула калитка, взбрехнул и звякнул цепью Полкан, тихо скрипнула дверь дома.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Жарковатый выдался денек. Тут еще голова после вчерашней пьянки потрескивает, как перезрелый арбуз, а во рту погано, будто кошки там нагадили. Лешка лениво жевал травинку и вспоминал фразы из письма. Первый раз в жизни получил и выучил наизусть. Местами оно было непонятным, городским, а местами — Светкой Смирновой. «Мы же с тобой муж и жена…» Быстро она за обоих решила! Неужели все так просто?! А впереди все как у родителей?.. Лешка сплюнул тягучий зеленый комок.
— Леха, так ты в ПТУ не пойдешь? — спросил Гришка. Лежал он на спине, с закрытыми глазами, и время от времени, выпятив нижнюю губу, сдувал с носа назойливую муху.
— Не-а.
— А чего, давай со мной на тракториста. Он сказал, что примет.
— Да пошел он. — Алексей отшвырнул травинку.
— Зря поссорился. Ванька говорил, он выделываться любит, припомнит все. К нему ведь попадешь: больше некуда.
— В город, может, поеду, если денег достану, — сообщил Алексей.
— В городе хорошо. — Гришка шлепнул ладонью по щеке, завозил толстыми пальцами, смахивая расплющенную муху.
Лешка отвернулся, чтобы не видеть пальцы. Они были похожи на те — бескровные, белые, с прямоугольными плоскими ногтями, а ногти с синеватым ободком. Но те спокойно лежали на животе. Лешкина рука тогда потянулась к ним — и опала на черную материю, которой была обшита сосновая доска, плохо оструганная, если рукой проведешь по ней, поймаешь занозу. Лицо было совсем непохожее: из-за шрамов. И вовсе это был не Вовка Жук, кто-то другой…
— Будешь, Леха? — угощает сигаретой Гилевич. После избиения он стал надломленным каким-то и заискивающим до тошноты.
Чиркнула спичка, и бесцветное пламя заколыхалось перед глазами, затемнило кончик сигареты, налила его красным. Горечь набилась в горло, щекочет ноздри.
Возле забора Димка Титов дразнит козу. Та мелко трясет бородой и, подогнув ногу, изображает нападение: чуть подается вперед, наставив на мальчишку рога. А Титов, высунув язык, кривится и хлещет веткой по бородатой морде. Себя бы похлестал. Треугольная физиономия Димки как бы вогнута от ударов кулаком. Первый раз ударили по переносице, и вперед торчат чуб и остренький нос, а второй — по зубам, и подбородок стал такой же острый и выпирающий, как нос.
— Над козой, гад, издевается, — равнодушно произнес Алексей.
Гришка приподнялся.
— Титов, что ли?
— Угу.
— Может, всыпем? — лениво спросил Тюха.
— Бить некого, — возразил Лешка. — Лучше привязать к забору и козу натравить.
— Кричать начнет, а Титиха дома, услышит, — заметил Гилевич. — Отведем куда-нибудь, а там…
— И что с ним сделаем? — спросил Гришка.
— Раба, а? Как в киношке, что в субботу смотрели, — предложил Вовка.
— Можно, — согласился Лешка и поручил Гилевичу: — Позови его на Пашкино болото. Рыбу ловить.
— Откуда там рыба?
— От верблюда.
— А-а… — дошло до Гилевича. — Димка! Иди сюда?
Титов остановился метрах в пяти, чтобы успеть смыться в случае чего. Остренький нос дергался и целился то в Порфирова, то в Тюхнина, то в Гилевича. На треугольной физиономии любопытство чередовалось с подозрительностью.
— Пойдешь с нами на Пашкино болото рыбу ловить?
— Разве там есть рыба?
— Ну. Караси. Вот такие, — отмерил Гилевич ладонь. — Вчера бреднем ведро наловили.
Титов смотрел на него недоверчиво.
— Мы будем бредень таскать, а ты рыбу и нашу одежду переносить. Улов поровну, — объяснил Алексей.
— А бредень где?
— Там спрятан.
Титов колебался.
— Как хочешь, — равнодушно произнес Тюхнин, — и без тебя справимся.
— Нет, я пойду, — согласился Титов.
Порфиров шел последним. Титов не поспевал за Гришкой, приходилось подгонять.
— Не отставай, — толкал в спину Алексей.
Доходяга чертов! Сестра вон какая, а этот… Но та тоже — стерва! Смеялась ему в лицо и грозила написать Светке, недотрога, а саму за клубом…
Кулак Лешкин опять угадал между острыми лопатками.
— Не отставай?
— Я и так запыхался! — ноющим голосом оправдывался Титов.
Расположились на том месте, где год назад пекли утку. От костра осталось несколько головешек, да трава была пониже и зеленее, чем вокруг. А вокруг!.. Пашкино болото захлебывалось в зелени. Казалось, белые с темными метинами стволы берез чудом удерживаются на поверхности и вот-вот, прощально качнув кронами, утонут в сочной траве. Над островками камыша без опаски кружились стайки чирков. В дальнем конце луга призывно крякал селезень. Ему отвечала из леса сорока. И в лесу было по-летнему радостно. Звонкие стволы сосен будто собирались оттолкнуться от земли и полететь в небо, а рядом с ними, точно боясь последовать их примеру, испуганно присели елочки. Вот только запах — смолистый, липкий — напоминал, что из сосен делают гробы. Чтобы заглушить его, Лешка взял у Гилевича сигарету.
Они сидели на траве, курили, а Димка стоял, вцепившись руками в штаны на бедрах, и носик у него подрагивал, как поплавок при легкой поклевке. Титов догадался, что с рыбалкой его надули, и пытался угадать, зачем привели. На всякий случай спросил:
— А где бредень?
Ответа не услышал.
— Пойду я домой? — попросил он.
— Успеешь, — ответил Порфиров. — Сначала расскажи, зачем козу мучил?
— Я не мучил… Ребята, вы чего?! — Маленькие кулачки затерли глаза, крысиная мордочка скривилась, готовясь зареветь, тихое повизгивание задрожало на губах.
Оно и взбесило Лешку. Ну, гнида, еще ведь не били? И не хотел же бить, но как такую мразь??. Он вдавил окурок в землю, рывком поднялся. Не целясь и не в полную силу влепил по носу.