Искатель, 1998 №1 — страница 2 из 6

ЛОХ

ГЛАВА I

Следствие — это локомотив, который стоит на запасных путях до тех пор, пока преступник в тени — затаился, просчитывает варианты, ждет благоприятного момента для решающего прыжка…

Скоков был опытным машинистом, со стажем, поэтому трогать локомотив на желтый свет воздержался. «Ситуация прояснилась, — думал он. — Тойота занял исходную для прыжка позицию. Цель — Скалон. Это ясно. Теперь надо определить его аппетит — проглотит ли он своего компаньона целиком, как удав кролика, или ограничится тем, что войдет с ним в дело на равных паях? Впрочем, на этот вопрос может ответить, пожалуй, только сам Скалон: оценит ситуацию правильно — выживет, зарвется, пожадничает — поминай как звали…»

— Так? — спросил Скоков, окинув взглядом свою команду, разбавленную сегодня прикатившим с юга Климовым и его заместителем Смородкиным. Оба муровца находились явно не в форме, ибо по случаю понедельника, а может быть, из-за собственной нерадивости получили с утра пораньше хорошенькую взбучку от начальства, которое вдруг прознало, что личность убитого в квартире Ракитиной до сих пор не установлена. А раз не установлена, то какого черта они вообще в МУРе делают?.. От такой постановки вопроса Климов и Смородкин впали в состояние оцепенелости, которое свойственно домашним животным, в частности, собакам, когда их ни за что ни про что лупят палкой по голове. Обоих в данный момент мучил до похмельной рвоты всего-навсего один вопрос: какая сука их заложила? Кто? Ведь докладная записка из Харькова, в которой сообщалось, что Слепнев погиб в автомобильной катастрофе, легла на стол Климову нераспечатанной и знали о ней лишь двое — хозяин кабинета и его заместитель. Не считая, конечно, людей Скокова, которым Смородкин об этой записке, естественно, доложил.

— Не слышу привычного оживления. — Скоков постучал карандашом по столешнице. — Что скажешь, Виктор Андреевич?

— А что здесь сказать, — пожал плечами Красин. — У меня ощущение, что мы попали в тупик. Более того, мне кажется, что в этот тупик нас кто-то загнал. Умно загнал. Судите сами… — Он загнул мизинец на левой руке. — Первое. У Слепнева имеется загородный дом. Ракитина жила в нем неделю. Но мы этот дом найти не можем. Два наших лучших сыщика… — Он взглянул на Родина и Колберта, сидевших в торце стола, и улыбнулся. — Надеюсь, вы добросовестно искали?

— Мы с Александром Григорьевичем, можно сказать, все Подмосковье прочесали, — вспыхнул Яша. — Рязанку, Ярославку, Каширку — бесполезно! Эта стерва даже район не может вспомнить, где ночевала. Говорит: «Меня ночью привезли и ночью отвезли, так что, извините… В темноте только кошки видят. А я — женщина, и причем, поющая!» — Он почесал затылок и, наконец, выразил то, что думал: — Я Скалона полностью поддерживаю: таких телок можно только доить!

— А не валяет ли она дурака? — спросил Волынский. Он сидел за отдельным, круглым, столиком, предназначенным для чаепития, курил и молча переваривал поступающую в мозг информацию.

— Нет, она не врет, — сказал Родин. — Дело в том, что они выехали на кольцевую, а по кольцевой — хоть к черту на рога катись, а нужный поворот все равно не запомнишь.

— А кто был за рулем, Слепнев?

— Его приятель. Кто — мы так и не выяснили.

— Обслугу в казино пытали?

— Я охраннику у дверей десять долларов сунул, а узнал всего лишь, что тот парень — гусь залетный. И мои денежки плакали. — Яша выразительно посмотрел на Скокова, и тот, не выдержав его страдающего взгляда, пообещал в получку баксы вернуть.

— Что Ракитина в своих показаниях правдива, говорит и то, что она нам довольно обстоятельно и подробно описала убранство дачи Слепнева, — продолжал Родин. — Ее поразило количество фотографий, которые были развешаны на стенах во всех трех комнатах: на кухне, в гостиной, в спальне. На фотографиях, естественно, — хозяин. То в одежде арестанта, то в форме немецкого офицера, то в халате помещика и так далее и тому подобное. Исходя из этого, мы с Яшей решили, что Слепнев — актер.

— Ну и чего вы остановились на полпути? — спросил Красин. — Чего не проехались с Ракитиной по театрам?

— Витя, какое у нас было задание? Найти дачу. И мы два дня добросовестно ее искали. А спросить: «Маша, что вас больше всего поразило на даче?» — я догадался только вчера вечером, когда уже плюнуть хотел… и на Слепнева, и на эту дачу.

— Дело поправимое, — успокоил всех Скоков. — Завтра Яша заедет с утра за Ракитиной, и к вечеру мы узнаем, что на самом деле представлял из себя господин Слепнев.

— Ну, допустим, он петух голландский, — неожиданно подал голос до сих пор молчавший Климов. — Что мы с этого будем иметь? Ровным счетом — ничего. Поймите, нас интересует не сам Слепнев, а игра, которая развернулась вокруг него. И игра очень интересная. Смотрите… Слепнева приговорили к смерти на сходняке, и я думаю, решающим словом было слово Тойоты. Далее. Тойота знал о ссоре между Скал оном и Ракитиной, знал и о связи Ракитиной со Слепневым и обставил дело так, что убитого повесили на Скалона — его, мол, заказ. Убедившись, что мы в эту версию поверили, Тойота решил добить нас — доказать самому себе, что мы — полные идиоты. И подбрасывает нам труп старика Блонского — опять, мол, работа Скалона. И мы снова купились… Я правильно рассуждаю, Семен Тимофеевич?

Скоков поежился под пристальным взглядом своего ученика, но, как это ни горько ему было, пилюлю проглотил. Сказал:

— Грешен, ребята, я действительно подозревал Скалона — думал, свидетелей убирает.

— Мы все так думали, — мрачно процедил Смородкин. — А виноват в этом Гришка Блонский. Это он заявил: «Я и без вас Быку яйца вырежу!»

— Я его, между прочим, в Дагомысе встретил, — сказал Климов.

— Он тебя не узнал? — спросил Скоков.

— Как он меня мог узнать, если мы с ним не знакомы? А вот я его, по фотографиям из дела, моментально опознал. Нахальный парень!

— Чем он там занимался?

— Бизнесом. Интересовался в киосках Роспечати, не поступили ли в продажу игральные карты, которые он заказал специально для города Сочи.

— Странно. — Скоков придвинул к себе перекидной настольный календарь, перевернул несколько листков, и лицо его приняло крайне озадаченное выражение. — Ты не мог ошибиться? Это действительно был он?

— А почему вы сомневаетесь? — в свою очередь озадачился Климов.

— А потому, что сегодня похороны его отца, и по моим сведениям он… Он просто не мог там быть, Костя. Ты ошибся.

— Извините, Семен Тимофеевич, у меня есть доказательства… Мы встретились у киоска Роспечати, а рядом с киоском работал фотограф… «Я Татьяне возьми да в шутку скажи»: Сфотографируйся с этим парнем. А она… — Климов на секунду замялся. — В общем, у меня с ней произошел небольшой скандальчик, я ей сделал строгое внушение, и она после этого внушения восприняла мою просьбу, как правительственный приказ.

— А она-то его узнала?

— В первый момент — нет: не привыкла еще рассматривать людей как объект для наблюдения, поэтому сыграла превосходно. Можно, говорит, с вами фото сделать? А он: «Зачем?» А чтобы, отвечает, мой дурак знал, что я не такая уж дура. А Гриша, значит, сразу клеиться начал: «А твой дурак мне рожу не набьет?» В общем, фото вышло на славу: петух да цесароч-ка — прекрасная парочка!

Климов, забыв про утренний нагоняй, рассказывал весело, в лицах, поэтому рассмешил всех до слез. Расхохотался даже Смородкин, решивший было после разговора с начальством окончательно и бесповоротно покинуть ряды доблестной милиции. Но все сразу притихли, когда Климов поставил дипломат на колени, раскрыл и выбросил на стол пачку фотографий — Татьяна под руку с Гришей Блонским и он, Климов, с Тойотой. Да в таких позах! И в обнимку, и пиво пьют, и закусывают, и друг друга по плечам хлопают, будто сто лет не виделись! А на последней фотографии еще и надпись, коротенькая, незатейливая, но если вдуматься… «Косте Климову на память о нашей встрече в Дагомысе. 2.9.1997 г.» И размашистая подпись — «Тойота».

— Костя, да ты ж, блядь, в люди выбился! — выкатив от восторга глаза, заорал Смородкин. — Да мы ж теперь им кузькину мать покажем!

— Кому «им»? — спросил Родин.

— Всем! — Смородкин вдруг посерьезнел. — Костя, я парочку возьму… Вот эту, где ты с ним пиво пьешь, и с надписью… Хорошо?

— А что ты с ними будешь делать?

— Вот эту, с надписью, я покажу старому пердуну генералу Панкратову, который нам сегодня лекцию читал о долге и бдительности, и при этом скажу так: «Дорогой Василий Федорович, мы фамилию Слепнева специально в конспирации держали и держим, а вы всю нашу с Климовым работу — псу под хвост! Да разве так можно? Кто на нас стукнул?» Вот здесь он, старая калоша, и расколется! — Смородкин, торжествуя скорую победу, огладил себя ладонью по груди. — А вот этот снимочек, где Костя, значит, пиво со своим другом пьет, я покажу Можейко, при этом выпью с ним грамм по сто пятьдесят и на всю прокуратуру начну рыдать: «Витенька, како-ого друга мы с тобой потеряли?.. Витенька, а нас не посадют, ведь мы с ним дружили?»

Здесь уже не выдержал и Скоков. Задыхаясь, прошамкал:

— Смородкин, прекрати! Меня сейчас инфаркт треснет!

— Сто грамм, и я молчу.

— Саша, налей ему, он все равно сегодня напьется.

Родин встал, но Смородкин жестом остановил его.

— Я сам знаю, где что лежит. — Он обогнул стол и направился в соседнюю комнату. Но вдруг притормозил и, указав пальцем на портрет лоха, который презентовал Климову Ягунин, резко спросил: — А это что за тип?

— А это тот самый лох, который обул трех гонщиков в аэропорту Внуково, — спокойно ответил Климов, пытаясь спрятать за этим спокойствием охватившее его волнение — найдут ли ребята сходство человека, изображенного на листе ватманской бумаги с убиенным Слепневым?

Зорче всех глаз оказался у Яши Колберга. Он молча взял из-под руки Скокова ключи, открыл сейф, вытащил дело Ракитиной и, найдя фотографию убитого Слепнева, поставил ее рядом с портретом лоха — решайте, мол, думайте.

— Два сапога — пара! — Смородкин медленно развернулся, и его ошалевший взгляд встретился со взглядом Красина. — Виктор Андреевич, а ты прав: кто-то очень умный решил познакомить нас с нечистой силой… Ведь что мы теперь имеем? Если у меня мозги еще на месте, а я думаю, что они у меня на месте, то мы имеем два покойника в одном лице… Один — неизвестный актер, а второй, значит, — лох. И кого мы будем ловить?

— Обоих, — улыбнулся Красин. — Костя, какого числа убили Слепнева?

— Девятого.

— А гонщиков когда обули? Во Внукове?

— Я понял. — Губы Климова расползлись в извинительной улыбке. — Запамятовал. А может, мне Ягунин об этом и не говорил.

— Если лох раздел гонщиков до девятого, то можно предположить, что он и убитый в квартире Ракитиной — одно и то же лицо. За это говорит и мотив убийства, вернее, формулировка твоего информатора: парень в течение года обувал всех подряд, и его решили убрать с пробега. — Красин задумчиво пожевал губами. — Но если спектакль во Внукове свершился после девятого… тогда извините… гоголевщиной пахнет!

— Хватит гадать на кофейной гуще. — Скоков посмотрел на часы и, резко отодвинув кресло, встал, прошелся по кабинету. В его движениях появилась мягкая кошачья резкость. — Через час похороны Блонского-старшего. Там соберутся почти все интересующие нас лица — Гриша Блонский, его жена Маша Ракитина, заслуженный артист Советского Союза Скалон, адвокат Спицын и, может быть, сам Тойота… Я постараюсь там кое-что раскопать… — С этими словами он взял из рук Смород-кина портрет лоха и спрятал в свой дипломат. — Яша поедет со мной, отпевание, похороны и поминки в Пушкино, такова воля покойного, поэтому машину заправь под завязку.

— Есть! — Яша мгновенно вылетел из кабинета.

Скоков повернулся к Смородкину.

— Ты выпил?

— Забыл, Семен Тимофеевич. Лох карты спутал.

— Выпей и дуй к своему Панкратову. И сделай ему клизму из каустика. Когда он усрется, скажи, что вы с Климовым на днях будете брать очень крутого парня, киллера, который угрохал Слепнева и старика Блонского, и что тебе для этого дела нужны шесть толковых омоновцев. Понял?

— Семен Тимофеевич, ваша воля — Божья воля!

— Пей и сматывайся! — Скоков ткнул указательным пальцем в грудь Волынского. — Борис, езжай на стрельбище МВД, пали до одурения, но форму восстанови — тебе придется брать этого киллера… А так как он мне нужен живой, то стрелять придется по-македонски, качая маятник. Понял?

— Так точно!

— Свободен.

Проводив взглядом Волынского, Скоков присел рядом с Красиным, положил ему на плечо руку и с плотоядной улыбочкой проворковал:

— А тебе, Виктор Андреевич, придется еще раз встретиться с госпожой Басмановой. Не против?

— Что я должен выяснить?

— А вот что… Завтра или послезавтра в их банк должна поступить крупная сумма денег… Костя, какую цифру тебе назвал информатор? — Скоков повел взглядом и, не обнаружив в кабинете Климова, несказанно удивился. — Где этот паршивец? — спросил он Родина.

— По вашему распоряжению приканчивают на кухне со Смо-родкиным бутылку Смирновской.

— Сволочи! — выругался Скоков. — Климов!

— Я слышу, — ответил из-за перегородки Климов. — Сорок шесть лимонов.

— Деньги нужно пометить, а товарища, который их принесет, «сфотографировать». Я правильно вас понял? — спросил Красин.

— Ты умница, Виктор Андреевич!

— А мне что прикажете делать? — спросил Родин, когда за Красиным захлопнулась дверь.

— Тебе, друг мой, придется командовать парадом — сидеть в офисе, отвечать на звонки, кого надо привечать или… посылать к чертовой матери.

— Я к этому не привык.

— Привыкнешь. Обязан привыкнуть — ты мой первый заместитель. — Скоков тепло улыбнулся. — А сейчас выстави за дверь Смо-родкина. А Климова — ко мне. Разговор у меня к нему имеется.

Шесть лет прошло с тех пор, как Скоков покинул стены московского уголовного розыска. За это время некоторые из сослуживцев уже успели забыть сердитого, похожего на напыженного сибирского кота начальника отдела по раскрытию убийств, другие, помня его зловредный характер, просто вычеркнули из памяти, а третьи — новички — вообще не знали, что это за человек, но зато все как один до сих пор употребляли выражение «заскоки Скокова», которое пошло гулять по коридорам МУРа с легкой руки Смородкина и которое шло в ход, когда кто-то чего-то не поняв в действиях начальства, требовал разъяснений. Здесь бедняге и выдавалось: «У тебя что, заскоки Скокова? Приказ есть приказ. Выполняй!»

Климов и Смородкин прекрасно это выражение помнили, поэтому спросить открыто, из какой навозной кучи Скоков выкопал киллера, которого им предстояло брать, не осмелились. Но так как оба понимали, что знать, из какого все-таки яйца вылупился этот чертов маньяк-убийца, они просто обязаны — начальству ведь не скажешь, что он с неба свалился, — то стали мыслить вслух, проще — обмениваться мнениями. Они всегда так поступали, когда заходили в тупик.

— Своих источников у него не было, — убежденно проговорил Смородкин. — На чужом огороде копался.

— В саду у дяди Вани? — поддел Климов.

— Может быть.

— А где был дядя Ваня?

— В Сочи.

Климов задумался, не забыв при этом выпить полстакана водки.

— Я тебе крутил пленку с записью полового акта Марины Скалон?

— Я думаю, она стонала не от страсти.

— А говорила искренне.

— Кошка всегда поступает по-своему.

— Но это не значит, что у нее нет цели.

— Цель была, — согласился Смородкин, закусывая маринованным огурчиком. — Она наизусть выучила адрес Макашеви-ча и… Как там второго зовут?

— Воловик.

— Правильно. Разливай!

— Ты интересно мыслишь, Смородкин!

— Высшее образование. Из точки «А» в пункт «Б».

— Без пересадки?

— На станции «Марксистская» в медвытрезвитель попал. Будь здоров!

— Поехали, — сказал Климов. — Какая следующая остановка?

— Макашевич.

— А отправились с какой?

— Слепневка.

— Молодец! Завтра же доложу генералу, что твоя основная работа — кроссворды.

Смородкин на глаз прикинул, сколько осталось в бутылке и сказал:

— На закуску не наваливайся.

Климов не услышал — погрузился в размышления.

— Значит, начали мы со Слепнева, по дороге заехали к Блонскому, следующий — Воловик или Макашевич… Интересная поездка! Ты мужественный человек, Смородкин?

— Не знаю. Раньше мог литр выпить, а теперь вот с бутылки косею.

В дверях, как тень отца Гамлета, возник Родин. Торжественно объявил:

— В России пьют на троих. — Он вылил остатки водки в стакан Смородкина, выпил и указал ему на дверь: — Приказано выгнать!

Смородкин проглотил обиду добродушно. Он уступил место Родину и, когда тот сел, постучал костяшками пальцев по лбу.

— Костя, держу пари, что он не знает, до какой остановки мы доехали.

— Конечной! — Родин сунул в рот кусок колбасы и жестами объяснил Климову, что его вызывает Скоков и что ему будет, если он немедленно этот приказ не выполнит.

На столе Скокова лежала книга Вальтера Шелленберга «Лабиринт», в которой бывший шеф германской службы внешней разведки с неприкрытой гордостью и явным сладострастием поведал читателю о своей деятельности на поприще закулисных интриг фашистской Германии. Климов скользнул по ней рассеянным взглядом, взял в руки, полистал и сразу же наткнулся на место, где Шелленберг описывает свой кабинет: «Микрофоны были повсюду: в стенах, под столом, даже в одной из ламп, так что всякий разговор и всякий звук автомата — чески регистрировались… Мой стол являлся своего рода маленькой крепостью. В него были вделаны два пулемета, которые могли засыпать пулями весь кабинет. Все, что мне было нужно сделать в экстренном случае, — это нажать кнопку, и они тут же начинали стрелять. Одновременно я мог нажать другую кнопку, и вой сирены поднял бы на ноги охрану, чтобы окружить здание и блокировать все входы и выходы…»

Климов удовлетворенно хмыкнул и посмотрел на Скокова.

— Хотите свой офис превратить в нечто подобное?

— Я бы на твоем месте не иронизировал, — сухо ответил Скоков. — И вот почему… Мы, Костя, живем в такое гнилое время, что для того, чтобы выжить, нам, сыскарям, влезающим порой в тайное тайных и знающим иногда то, за что расстреливают на месте, требуется точно такая же осторожность, внимательность и осмотрительность, какой обладал этот парень. А мы по собственной дури до сих пор живем по-русски — душа нараспашку! Вот поэтому и летят наши головы одна за другой… Меня и Родина из МУРа выперли, Красина — из Прокуратуры, Волынского и Градова — из КГБ. — Он горько усмехнулся. — Так что возьми книжечку, почитай, подумай и сделай выводы.

— Что-то я вас не пойму, Семен Тимофеевич. — Климов осторожно присел на краешек стула. — Я где-нибудь наследил?

— Пока нет. Пока, как ни странно, тебя спасает «душа нараспашку», которая на этажах, где сидят начальники, называется несколько иначе — «что с дурака взять»? Но когда начальники сообразят, что ты — угорь, что ты — скользкий, то в тот же день тебе голову и оторвут. Все понял?

— Ни хрена не понял, — честно признался Климов. — Но очень хочу.

— Тогда слушай. — Скоков прижал руку к сердцу. — Костя, ты мне в МУРе нужен. Если тебя выпрут, конец и нам. И нам, и всей нашей деятельности.

— Незаменимых людей нет.

— Это ты из скромности?

— Да.

— Тогда перейдем от теории к практике… Информация о твоем «броске на юг» ушла из кабинета Можейко.

— Денисов?

— Денисов лицо заинтересованное и продавать тебя не стал бы.

Климов посмотрел в окно и надолго задумался.

— О моем путешествии знали только двое — Денисов и Смородкин.

— И Татьяна Васильевна Благонравова.

— Она со мной ездила, — возмутился Климов.

— Я этого не отрицаю.

— Нет, я не могу в это поверить, — покачал головой Климов. — Дура она — это верно, но чтобы… Нет, не могу…

— Костя, тебе за что сегодня утром Панкратов шею намылил?

— За то, что личность Слепнева не установлена.

— Так вот, этого и Денисов не знал. А за Смородкина я ручаюсь.

— Значит, все-таки…

— Не знаю, Костя, — отмахнулся Скоков. — Я тебя сейчас осторожности минера учил, осмотрительности, науке войти незамеченным в ресторан, а думать… Думать ты уже сам научился. Так что флаг тебе в руки, барабан на шею и — вперед!

Климов вышел от Скокова злым и раздраженным, сгоряча подумал: «Пуганая ворона куста боится». Но пока добирался до управления, поостыл, взял себя в руки и стал спокойно, размеренно, шаг за шагом прокручивать в голове разговор с Татьяной «в саду у тети Клавы» Он вспомнил, что сперва Татьяна долго сетовала на судьбу, рассказывала, как торговала пирожками, как встретилась с Можейко и как обрадовалась, когда он пригласил ее на работу. Затем — как ревностно набросилась на эту работу и как охладела, узнав и осознав, что ни один закон, принятый Госдумой не действует. И почувствовала себя… ну, даже не винтиком в механизме, а бабочкой, попавшей в ураган. Говорила: «Я допросила только Машу Ракитину. Она созналась, что была любовницей Слепнева, сказала, что он живет где-то за городом, а где — не помнит, так как ехала к нему ночью… На этом их отношения прекратились, ибо Ракитина пригрозила голодовкой». Далее. Татьяна чуть не расплакалась, и он, Климов, стал ее успокаивать. Сказал: «Да плюнь ты на этого Слепнева, мы сегодня ответ на запрос получили, из Харькова, и выяснилось…» Да, выходит, он проболтался, и девочка этим воспользовалась… Климов выругался, затем обложил матом Скокова: за то, что всегда прав, придвинул к себе телефонный аппарат, позвонил в соответствующую службу и распорядился, чтобы телефон Благонравовой поставили на прослушивание.

Тойота ждал этого звонка, поэтому, когда его сотовый разразился заливистой трелью соловья и Лев Борисович в своей обычной еврейской манере сообщил, что имеет к нему разговор, то он уже был готов к этому разговору — быстренько собрался и прибыл в адвокатскую контору Спицына «Горное эхо» в точно назначенное время, как и подобает мужику, когда его кличет барин.

— Здравствуйте, Лев Борисович! — сказал он с порога, подобострастно улыбаясь. — Как ваш драгоценный голос?

Скалон посчитал вопрос дерзким, поэтому и ответил дерзко:

— Есть голос — поешь, нет — подпеваешь.

— Вы заговорили афоризмами, — усмехнулся Тойота, усаживаясь в кресло напротив хозяина. — Видно, хорошо продумали предстоящий разговор.

— У кого мозги есть, у того они есть.

— Это верно. Курить можно?

Лев Борисович толчком отправил гостю массивную бронзовую пепельницу.

— Чай? Кофе?

— Чай.

— Правильно. — Лев Борисович включил в сеть электрический самовар, скрестил на груди руки и без всяких предисловий кратко, но с юмором рассказал Вячеславу Ивановичу историю, рассказывать которую ему было стыдно и больно, ибо мало того, что эта история привела его к финансовым затруднениям, но он еще и выглядел в ней последним идиотом — влип, как старый Мендель, который, женившись на молоденькой девчонке, в первую же брачную ночь узнал, что она — далеко не девственница.

— Да, это большой обман, — посочувствовал Тойота. — Но это не трагедия. — Он опустил в стакан пакетик с чаем «Липтон», залил кипятком. — Салтыкова помните? Михаила Евграфовича?.. «Злодейства крупные и серьезные нередко именуются блестящими и в качестве таковых заносятся на скрижали Истории. Злодейства же малые и шуточные именуются срамными и не только Историю в заблуждение не вводят, но и от современников не получают похвалы». Хорошо сказано. В масть! Вы не находите?

Лев Борисович пошел красными пятнами, но сдержал себя, ответил шутливо:

— «Любите ль вы сыр? — спросили раз ханжу. — Люблю, ответил он, я вкус в нем нахожу». Это для рифмы. А по существу… Я нахожу, что тюрьма пошла вам на пользу: вы читали книги и тренировали память, вы научились мыслить… А если человек мыслит, то он существует. Я рад за вас.

— Жить и существовать — суть две большие разницы, Лев Борисович, и, чтобы это понять, надо, как минимум, отсидеть пару лет в камере-одиночке.

— Вы хотите сказать, что я существую?

— Я хочу сказать, что вы сморозили большую глупость, дав братьям-евреям обвести себя вокруг пальца. А за глупость, дорогой мой, надо платить…

Лев Борисович глянул в окно, за которым в солнечных лучах пылали золотые кресты далекой церкви, мелко перекрестился и выдохнул:

— Сорок процентов.

Тойоту сумма устраивала, но для проформы он решил поторговаться.

— Лев Борисович, в наше время с соседа долг не выбьешь, а здесь — через океан, мотайся туда-сюда…

— Я потому и предлагаю сорок, а не двадцать, — твердо проговорил Скалон. — Срок исполнения — две недели.

— Нереально. Они, небось, бабки в недвижимость вложили, в квартиры, в земельные участки, так что хлопот будет полон рот.

— А вы построже с ними.

— Можно, конечно, и припугнуть, — согласился Тойота. — Да толку что? Думаете, они от страха долларами срать начнут? Ошибаетесь. — Он сделал глоток чая, неторопливо закурил. — У вас на них компры нет?

— Не знаю, можно ли ей воспользоваться… — Скалон задумчиво прошелся по кабинету. — Они вызывали из России одного-двух своих старых приятелей, открывали им личный банковский счет, такой счет иностранцу в Штатах можно открыть по предъявлению действительного паспорта и формы 1-94, подтверждающей законность его пребывания, а затем отправляли в магазин за покупками.

— Имена ребят знаете?

— Вы собираетесь с ними говорить?

— Слушайте, у кого голова болит? — обозлился Тойота. — У меня или у вас?

— Борис Кудрин и Сергей Солодовников. Им принадлежит магазинчик радиотоваров на улице Заморенова, дом два, — сдался Лев Борисович. — Так вот, Боря и Сережа приобретали внушительное количество дорогостоящих товаров — компьютеров, лазерных принтеров, факс-машин и прочей электроники, предъявляли хозяину магазина свои персональные чеки, если последний сомневался, они просили позвонить в банк и убедиться в их кредитоспособности, а после звонка, который убеждал продавца, что все в полном порядке, хлопали друг друга по плечам и смывались.

После десятка таких операций, Боря и Сережа получали свою долю и улетали в Россию. А Воловик и Макашевич осторожно и неторопливо сбывали купленное.

— А счет?

— А счет вечером того же дня ликвидировался. Поэтому чек, который приходил в банк через несколько дней, оплачивать уже было некому. Просто?

— Проще пареной репы.

— Американцев от этой репы до сих пор тошнит! — хлопнул себя по ляжкам Скалон. — Сгодится вам такая информация?

— На черный день и сухарь пригодится. — Тойота допил чай, задумался, и Скалон, воспользовавшись паузой, спросил:

— На какое число вам заказать билет?

— Какой билет? Куда?

— В Америку.

— Зачем?

— Но вы ведь должны с ними поговорить!

— Я здесь с ними поговорю. — Тойота стукнул кулаком по столу. — В вашем кабинете!

— Если можете такое устроить, пожалуйста. Но каким образом? Вы что, умеете перемещать предметы, не прикасаясь к ним?

— Предметы — нет, людей — да.

— Кио! — восхищенно воскликнул Скалон. — Маг! Волшебник?

— Не иронизируйте, Лев Борисович, — охладил его пыл Тойота. — Деньги я вам верну, но…

— Я вас слушаю.

— Вы помните телефон Макашевича? Московский?

— Естественно. Я недавно говорил с его отцом.

— Вы хотели, чтобы он воздействовал на своего сына?

— Да. Но из этого, к сожалению, ничего не вышло. Старый хрен ответил мне, что дети в СССР за своих родителей не отвечают. И наоборот — папы умирают на родине, а дети бегут в Америку и живут своей, самостоятельной, жизнью. В общем, он посоветовал мне разобраться с Францем за круглым столом.

— Понятно, — сказал Тойота, подумал и кивнул на телефон. — Позвоните ему, я хочу слышать его голос.

— Пожалуйста. — Скалон набрал номер, и Тойота мгновенно зафиксировал его в своей памяти.

— Я вас слушаю, — раздался в трубке густой, бодрый бас.

— Здравствуйте, Густав Илларионович! Это я, Лева.

— Здравствуй, Левушка!

— Вы звонили Францу?

— Он сам вчера позвонил… Твои претензии я ему выложил, но он послал меня куда подальше.

— Это вас. А меня?

— Еще дальше. Так что, извини, не слушается он меня больше…

— А по какому поводу он звонил?

— Интересовался здоровьем сына.

— А разве Густав здесь?

— Приезжал на пару дней по делам, в первый же вечер, как водится, выпил с друзьями и попал в автомобильную катастрофу.

— Сильно разбился?

— Ногу сломал.

— Он в больнице?

— Дома лежит.

— Передайте ему привет и… скорейшего выздоровления.

— Спасибо, Левушка!

Скалон положил трубку, усмехнулся.

— Убедились, Вячеслав Иванович?

— Вы меня неправильно поняли, Лев Борисович, — поморщился Тойота. — Я вам сразу поверил, но…

— Наш договор в силе?

— Я вам дал слово, и я его выполню. Всего доброго!

— Желаю удачи!

— К черту! — Тойота махнул рукой и вышел.

Домой Лев Борисович вернулся в приподнятом настроении — большое дело провернул, — но оно у него моментально испортилось после звонка Спицына, который сообщил, что похороны Блонского в четыре и ему, Скалону, желательно было бы там появиться.

— Ты так считаешь? — помолчав, спросил Лев Борисович.

— Я так считаю, — раздраженно повторил Спицын. — Надумаешь поехать — позвони.

Лев Борисович чертыхнулся, принял сто грамм водочки и принялся размышлять: ехать ему на кладбище или воздержаться? Этот, казалось бы, простенький, не стоивший и выеденного яйца вопрос совершенно выбил его из колеи. С одной стороны, он просто обязан проводить своего старого друга, партнера по картам Илюшу Блонского в последний путь, бросить на гроб горсть земли, помянуть рюмкой водки, а с другой… Он ведь действительно пожелал приятелю смерти, когда узнал, что до него может добраться Скоков, но сделал это в сердцах, сгоряча, как частенько бывает с человеком в приступе гнева или бессильной ярости. И на тебе, пожелание сбылось, пригрела Илюшу мать сыра-земля! Ну разве это не чудо? Лев Борисович до того удивился, что почувствовал легкие укоры совести, которые чуть позже — и это второе чудо — переросли прямо-таки в убеждение: он вогнал приятеля в гроб, его заказ! А затем свершилось третье чудо: Льву Борисовичу стало казаться, что и другие так думают — родственники, соседи, знакомые… И он решил переждать этот момент, обойти стороной, в частности, не ездить на кладбище, ибо боялся, что в ответ на чей-нибудь укоризненный, подозрительный взгляд, вспылит, сорвется, наговорит лишнего — как смеете, мол, так думать? Да, он игрок, бизнесмен, банкир, да, он знает, кому и когда дать взятку, умеет привлекать к работе людей из правительственных кругов, да, у него криминальная крыша — Тойота! Ну и что? Тойота гарантирует ему безопасность, а менты… Эти сволочи свою жизнь не могут защитить, а уж чужую — тем более! И после этого вы, козлы драные, имеете право подозревать меня, заслуженного артиста СССР, в убийстве? Вот хрен вам с маслом! Лев Борисович хлопнул левой рукой по согнутой в локте правой и показал невидимым оппонентам, что за хрен он имеет в виду.

Лев Борисович чуть не задохнулся от душившего его праведного гнева и принял — именно во гневе — положительное решение — ехать! Он мгновенно повеселел, позвонил Спицыну.

— Мы едем! — объявил торжественно. — Ты составишь мне компанию?

— Естественно.

— Жду. — Лев Борисович подошел к зеркалу, пригладил волосы и на всю квартиру разнеслось: «Умру ли я, но над могилою гори-сияй мо-оя звезда-а!»

ГЛАВА II

Поминки хороши тем, что снимают напряжение.

После второй рюмки гости заметно расслабились, стали перемещаться — рассаживаться по интересам, и за столом потекли неторопливые разговоры-воспоминания — каким прекрасным, добрым и отзывчивым человеком был Илья Григорьевич Блонский (дань традиции: о покойниках — только хорошо или ничего), как любил жизнь — природу, охоту, рыбалку, как любил шутить и разыгрывать знакомых.

— Вы знаете, он однажды пригласил меня в баньку, — рассказывал один толстячок, весело поигрывая огромными совиными глазами. — Я приезжаю, мы расцеловались, и он говорит: «Феденька, я гостей встречаю, так что, извини, раздевайся и ныряй, а я потом подгребу. Не возражаешь?» Какие могут быть возражения… Я хлопнул кружечку пивка, чтобы, значит, пропотеть получше, быстренько разделся, влетел в парную и… Мать моя родная! Застолье! Дамы — в вечерних платьях, мужчины — в смокингах! И все вопят: «Браво!» и аплодируют, как будто я на сцену вылетел. Вы представляете?

Скоков улыбнулся и пошел в баньку, вернее, в предбанник, где, если читатель помнит, места было достаточно и где Гриша Блонский накрыл второй стол для гостей, так сказать, рангом поменьше. По дороге кивнул Маше Ракитиной — следуй, мол, за мной, что последняя, к его удивлению, с большой охотой и сделала.

В предбаннике в гордом одиночестве пировали Вадим Решетов и Яша Колберг. Скоков предупредил их о своем возможном приходе, и они, прекрасно понимая его замысел, заранее выпроводили всех гостей в сад, в беседку — там, мол, и пьется лучше, и воздух чище.

Скоков сел в кресло хозяина, стоявшее в торце стола, жестом предложил Ракитиной занять место рядом и, раскрыв дипломат, вытащил портрет Слепнева.

— Вам не знаком этот господин?

— Да, это он, — после продолжительного молчания сказала Ракитина. — А как вам удалось отыскать его дачу?

— Искали, — неопределенно ответил Скоков. — Кто ищет, тот всегда найдет. — Он улыбнулся. — Вы помирились с Гришей?

— Похороны нас примирили.

«Ну что за девка, врет на каждом слове!»

— В воскресенье он был дома?

— Маша, этому человеку врать нельзя.

Скоков обернулся, заметил в дверях Гришу, приветливо кивнул.

— Заходи, коль пришел, присаживайся.

— Спасибо. — Гриша сел напротив Скокова. — Очная ставка?

— Дружеская беседа.

— В таком случае я хотел бы поговорить с вами с глазу на глаз.

Колберг и Решетов мгновенно смылись. Ракитина налила себе рюмку водки.

— Мы будем беседовать втроем.

— Ты так решила? — спросил Гриша.

— Я так решила, потому что ты так любишь.

— Как?

— Втроем, — с вызовом ответила Ракитина. — Начинайте, Семен Тимофеевич.

— Только без сцен! — предупредил Скоков. — Гриша, зачем ты летал в Сочи?

Гриша стал похож на мальчика, из-под которого выбили стул.

— Чтобы подтвердить свое участие в первенстве СНГ по картам.

— И когда начнется это первенство?

— Через две недели.

— Первенство командное или личное?

— По желанию.

— У меня вопросов больше нет, — сказал Скоков. — Если не трудно, пригласите ко мне Скалона.

— Нет проблем. — Гриша легко поднялся. — Как продвигаются ваши дела в отношении… Вы меня понимаете?

— Успешно, — кивнул Скоков.

— Когда будут результаты?

— Через две недели.

— О-очень интересно! — протянул Гриша, подтолкнув жену к выходу.

Лев Борисович вошел так, как выходил на сцену: с дружеской ослепительной улыбкой и вытянутыми вперед руками, готовыми обнять весь мир.

— Здравствуйте, Семен Тимофеевич! Вы, конечно, не поверите, но… Я был почему-то уверен, что встречу вас здесь.

— Присаживайтесь, Лев Борисович. Очень рад вас видеть!

— Взаимно! Чем могу быть полезен?

Скоков простодушно, бесхитростно улыбнулся.

— Хочу учинить вам маленький допрос. Вы не против?

— Смотря с чем ваш допрос связан.

— С Блонским. Вы давно с ним знакомы?

— Лет тридцать. Если не больше.

— Встречались часто?

— От случая к случаю.

— Когда виделись последний раз?

— В мае. Мы отмечали его день рожденья.

— Торжественно?

— Традиционно — расписали пульку.

— Кто вам составил компанию?

«Вляпался по собственной дурости, — расстроился Скалон. — А врать бессмысленно — проверит».

— Можейко и Красавин.

— Хорошая команда. — Скоков удовлетворенно кивнул и задумался. — Лев Борисович, Блонский не занимал у вас деньги?

— Вы думаете, что он крупно проигрался и кто-то свел с ним счеты? — спросил Скалон. — Это исключено. Илья был крайне осторожный человек. За свою жизнь он выиграл гораздо больше, чем проиграл. Это редкость. Это не каждому удается.

— А каков ваш баланс?

— Пока в минусах. — Скалон вздохнул и налил себе и Скокову водки. — Семен Тимофеевич, откровенность за откровенность… Почему вас это интересует?

— Потому что я занимаюсь этим делом.

— А наша доблестная милиция…

— Гриша в ней разочаровался и обратился за помощью ко мне.

— Значит, у вас теперь два дела — Ракитиной и…

— Дело Ракитиной, считайте, закрыто.

— Вы нашли…

— Я доказал, что ни Блонский, ни его жена к этому делу не причастны.

— А преступник?

— Преступник в скором времени будет арестован.

— У вас не хватает фактов?

— Лев Борисович, есть вопросы, которые задавать не следует. Не потому, что на них трудно ответить, а потому, что задавая их, вы ставите самого себя в неловкое положение. Например: не изменяет ли вам ваша жена?

— Это вы верно заметили, — согласился Скалон и подумал, что если Скоков действительно сыскал человека, виновного в смерти Слепнева и подозреваемого в убийстве Блонского, то он, Скалон, можно сказать, вышел из воды сухим и должен поставить Скокову памятник. При жизни. Ведь он сберег ему имя, оградил от неприятностей и… возможно, оградит в дальнейшем. Вот кого бы в союзники заиметь! За таким мужиком будешь чувствовать себя надежно и прочно, как за каменной стеной.

— За ваше здоровье, Семен Тимофеевич!

— Спасибо.

Они выпили. Скоков взглянул на часы.

— Я, пожалуй, по-английски удеру, не попрощавшись, так что, если хозяин будет спрашивать…

— Не беспокойтесь, я знаю, что сказать…

— Не сомневаюсь, — улыбнулся Скоков, тепло простился и очень довольный собой и проделанной работой зашагал к выходу.

Звонок раздался в десять часов вечера, когда Климов смотрел вечернюю программу новостей «Сегодня». Он с раздражением покосился на трещавший телефон, дождался второго звонка и снял трубку.

— Я вас слушаю.

— Константин Иваныч?

— Я вас слушаю, — повторил Климов.

— Алексей Васильевич Тюбиков беспокоит. Такси заказывали?

— Заказывал. Вы в каком районе?

— Таганка.

Климов продиктовал свой адрес и сказал:

— Переулок короткий, когда будешь номер дома искать, осматривайся. — Ему ответили саркастическим смешком.

— Не волнуйся, начальник. У меня даже теща на хвосте не сидела!

Тюбикову было за пятьдесят — голова засеребрилась, но выглядел он моложе: худое, резко очерченное лицо, шалые южные глаза, тонкие нервные губы…

— Садись, — сказал Климов, наливая гостю крепкий душистый чай. — Как ты влетел, я знаю… Расскажи, зачем на юг мотался и про разговор с Ягуниным — кто начал.

— На юг мотался — бабки занимать. В Москве поостерегся: глаз много, ушей много, и языки у всех длинные… Ягунина навестил по старой дружбе — чайку попили, за жизнь поговорили… Здесь он мне фотку и засветил…

— За что вы Слепнева приговорили?

— Он нахал, Константин Иванович. Крепкий нахал! Чужих раздевал — ладно, но он и своих не жалел, потрошил, как ку-рей! Ему шептали: остановись, братва осерчает — худо будет! А он свое: я их играть не заставляю, они сами в петлю лезут… В общем, блатные в конце концов не выдержали — снять с пробега! И баста.

— Ваши убили?

— Мы этим не занимаемся, Константин Иванович — за падло. Мы просто бабки отстегнули — и все, с концами.

— Ладно, замнем, — сказал Климов, прекрасно понимая, что лишнего Таксист не сболтнет. Будет говорить только то, что ему выгодно и что не противоречит кодексу чести, который он сам же для себя и выработал. Например, он мог сообщить о факте убийства, но назвать имя убийцы отказался бы наотрез — предательство! Ну где здесь логика?

Тюбиков допил чай, закурил с разрешения хозяина и неожиданно выпалил:

— Сегодня лох объявился, только в другом обличье — моряк торгового флота.

— Где он тебя сыскал?

— Опять во Внукове.

— Играли?

— Нет. Он мне сделку предложил… Я, значит, сдаю ментов, которых мы подкармливаем, а он возвращает мне бабки.

— И ты подписался?

Тюбиков вздохнул и посмотрел на Климова с такой тоской, что последнему все стало ясно — сдал.

— Кого из ментов ты назвал?

— Начальника Внуковского отделения милиции Щупакова.

В памяти Климова мгновенно всплыла крепенькая, ладно скроенная фигурка бывшего чемпиона Советского Союза по самбо в полусреднем весе Анатолия Щупакова. Звание Мастера спорта он получил еще в студенческие годы, поэтому топал по служебной лестнице со скоростью курьерского поезда: в тридцать лет — майор, в тридцать три — подполковник. Ему все прочили блестящее будущее, ибо работник он был неплохой — выдержанный, дисциплинированный, приятный в общении и в меру пьющий, но… Толя сам приостановил свою карьеру — отказался от перевода в главк, заявив, что он — опер и в кабинете ему сидеть тошно и противно. Начальство расценило его заявление как акт скромности и преданности делу, повысило в должности и оставило в покое. А Щупакову только того и надо было. Он давно спелся с внуковскими авторитетами, кормился из их общака, имел машину, квартиру, дачу и считал свое нынешнее положение гораздо более прочным и надежным, чем то, которое занимал бы, бегая в шестерках у министра.

— Деньги он тебе вернул? — спросил Климов.

— Вернул. Но выставил условие… Спросил, каким образом я передаю деньги Щупакову — лично или кладу на счет в банке. Я сказал, что кладу на счет. А он… — Тюбиков витиевато выругался, — значит, мне и говорит: «Ну, тогда рули в банк. Положим вместе. А то ты опять их по дороге проиграешь».

В глазах Климова вспыхнули недоверчивые огоньки.

— И вы поехали?

— Поехали, — кивнул Тюбиков. — И положили.

— На предъявителя?

— Да.

— В какой банк?

— «Лира».

«Что-то здесь не сходится, — подумал Климов. — Толя Щу-паков хоть и мудрый змей, но на сорок шесть лимонов не тянет. Красная цена ему в базарный день — три, ну от силы четыре лимона в месяц, значит, значит… Значит, Тюбиков проиграл общаковские бабки — был вор в законе, а теперь мудак в загоне!»

— Ну и чего ты от меня хочешь?

— Константин Иванович, я подумал, что лох — ваш человек. — Тюбиков тяжело вздохнул. — Ваш?

«Во где собака зарыта! От братвы Тюбиков отмазался — вернул деньги в общак, а вот как отмазаться от лоха, не знает, поэтому и приплелся ко мне. А у меня выбор небольшой… Если я скажу, что лох — наш человек, то эта гнида упадет на колени, признается во всех грехах смертных, но… общак не выдаст. Скажет: «Начальник, я такого слова даже не знаю». Значит, этот вариант исключается…»

— Ошибся ты, Алексей Васильевич. Мастера сыска у нас есть, а вот игроков, которые могли бы с внуковскими гонщиками поспорить, еще не водилось. И не водится.

— Значит, он залетный…

— Залетный, — подтвердил Климов. — А ты его на общак навел! У тебя голова на плечах или кочан капусты? Чем ты думал? Ведь ты же себе смертный приговор подписал!

— До приговора далеко, — зло выдохнул сигаретный дым Тюбиков. — Что у нас общак, знают все: и блатные, и менты, а вот взять его… — Он сложил пальцы в кулак и показал кукиш. — Никому не удастся!

— Зачем же тогда лох с тобой до банка мотался?

Тюбиков пожал плечами.

— Если он из другой группировки и если они что-то задумали, то это война — отстрел авторитетов начнется. И чем все это кончится, одному Богу известно.

Климов встал из-за стола, прошелся по комнате.

— Ты женат?

— Трое детей.

— А какого черта в эту свару полез? Ты же битый пес, а карты раскинул…

Тюбиков погасил сигарету, достал новую.

— Не за то отец сына бил, что в карты играл, а за то, что отыгрывался. Вот и отыгрался…

— А что он тебе напоследок сказал?

— Лох-то?

— Да.

— Пообещал геенну огненную, сказал: не можете жить по-человечески, будете в аду на сковородке жариться — голодные и раздетые.

— Так и сказал?

— Так и сказал.

«Непохоже, что этот парень человек Денисова, — подумал Климов. — Так менты не выражаются».

— Алексей Васильевич, ты же художник, можешь по жестам, говору определить профессию человека. Вспомни его еще разок — любимые словечки, манеру поведения…

— Я его уже и так крутил и эдак, только на попа не ставил, — признался Тюбиков. — На мента он не тянет — жаргон не тот, подход к человеку другой…

— Как это понять?

— Вы, менты, народ подозрительный, норовите сразу за хобот взять, за яблочко пощупать, а этот… Язычок у него бойкий, но к человеку подход имеет, с уважением относится… На интеллигента тоже не тянет — слишком манерный, фальшь проскальзывает… Игрок? Может быть. Но игрок-то ведь не профессия — хобби. — Тюбиков неожиданно улыбнулся. — Для себя я его, правда, определил — устрица! Но мы же ведь не французы, такую гадость не перевариваем.

— Не перевариваем, — согласился Климов. — И какой же выход?

— Выход один, — твердо проговорил Тюбиков. — Расколоть эту сволочь, иначе ни сна, ни покоя!

«Ишь ты какой бойкий!»

— Чтобы расколоть, надо найти. А найти его мы можем только через тебя. Верно?

— Верно.

— Тогда тебе и карты в руки. У тебя есть напарник с машиной?

— Найду.

— Так посади его на хвост этому лоху, пусть вызнает адресок.

— А вы думаете, он еще объявится?

— А куда ему деваться? Ты — его единственная зацепка, он к тебе еще не раз подкатит. — Климов придвинул к Тюбикову лист бумаги и ручку. — Черкани мне на всякий случай свой телефончик.

Тюбиков с удовольствием выполнил просьбу, ибо подумал, что заставят писать нечто более существенное — соглашение о сотрудничестве.

— Звоните рано утром или поздно вечером.

— Договорились.

Климов выпроводил гостя, погасил свет и подошел к окну. Осторожно распахнул одну из створок. Переулок был тих и безлюден. Но вот где-то хлопнула дверь, и со стороны двора в свете уличных фонарей мелькнула тень — вышел Тюбиков. Он привычно осмотрелся, пересек проезжую часть дороги и мышью юркнул в темно-коричневую «Волгу». Климов проводил ее взглядом, пытаясь рассмотреть номер, но, увы, безуспешно — он был заляпан грязью.

В конце переулка «Волга» свернула налево. Климов хотел уже было захлопнуть окно, как вдруг услышал шум заработавшего на малых оборотах двигателя и увидел лихо сорвавшийся с места «жигуленок». Он домчался до конца переулка и тоже свернул налево. «Его ведут. Свои». Климов метнулся к телефону, схватил трубку, подумал и с грохотом бросил на рычаги — понял, что время упущено и помочь Тюбикову в данной ситуации не сможет даже сам господь Бог. Он сел в кресло, закурил и постарался представить, где, когда и каким образом прокололся сексот Ягунина. «Скорее всего, дело происходило так… Кто-то из ментов, а именно тот, кто кормится из общака, допустим, Щупаков, не обнаружив на своем счету оговоренной суммы, связался с человеком, который его в свое время завербовал, допустим, с Тойотой, и последний принял меры: вызвал Тюбикова на ковер, выслушал, дал неделю на возвращение денег и на всякий случай пустил за ним «глаз» — не ссучился ли парень? Сегодня он получит этому подтверждение. Каким образом? Где я живу, Щупаков прекрасно знает, так что, если Тойота ему позвонит и спросит, кто из ментов проживает по данному адресу, то мышеловка захлопнется. И завтра же будет отдан приказ: Тюбикова ликвидировать! Нет, — подумав, опроверг сам же себя Климов. — Сначала они заставят его сыскать лоха — им очень любопытно, что это за птица, как, впрочем, и мне, и, когда он его найдет… Очень интересная ситуация!» — Климов хмыкнул и набрал номер телефона Скокова.

— Семен Тимофеевич, деньги вернули, — сказал он, когда тот снял трубку.

— Прекрасно.

— Ракитина опознала Слепнева? Якобы Слепнева?

— Признала.

— Его надо найти и взять под свое крыло. Иначе… В общем, за ним началась охота.

— Родин завтра этим займется. Людей мне выбил?

— Со скрипом. В десять утра к вам подъедут.

— Спокойной ночи!

— Спокойной ночи!

Климов уже заснул, вернее провалился в сон, не успев дочитать свежий номер газеты, как в дверь позвонили — и раз, и другой, и третий…

«Кажись, по мою душу, — остро кольнула мысль. — Не рано ли? Мне еще и сорока нет». Он мгновенно натянул спортивные штаны, вытащил из кобуры пистолет, прошел в коридор и, прижавшись спиной к стене, бодро спросил:

— Кто там?

— Климов, открой! — раздался истерический женский вопль.

Климов распахнул дверь и увидел перекошенное от боли, будто ее только что ударили, лицо Татьяны Благонравовой.

— Что с тобой?

— Климов!.. — не договорив, Татьяна бросилась ему на шею и разрыдалась. — Прости меня! Прости…

— За что?

— Я испугалась, думала: беда!

— С кем?

— С тобой!

— Успокойся. Живой я и невредимый, — сказал Климов, начиная догадываться, что произошло. Он захлопнул дверь, спрятал пистолет в тумбочку и помог Татьяне раздеться — снять плащ, и… замер, с изумлением взирая на представившуюся картину: девочка была, можно сказать, голая, в одной комбинации, сквозь которую явственно просвечивались женские прелести — крепкие упругие груди с коричневыми сосками и черный треугольник лобка.

— Ты что, с верхней полки свалилась? — Климов от удивления попятился. — Или тебя изнасиловали?

— Вроде того. — Татьяна с неменьшим удивлением посмотрела на себя в зеркало, ахнула и, прикрыв ладонями груди, скрылась в ванной.

Климов бросил на стул плащ и прошел на кухню. Когда появилась Татьяна, аккуратно причесанная, в его халате, который ей был немножечко велик, но все еще трогательно застенчивая и смущенная, он пил водку, закусывая маринованными огурцами.

— Садись, — сказал Климов, указывая на стул. — Выпей и расскажи, что с тобой приключилось.

— Хорошо, — кивнула Татьяна. — Только ты постарайся меня понять.

— Постараюсь.

Татьяна маленькими глоточками выпила полстакана водки, — рюмок в доме не было, — сделала себе бутерброд с колбасой и, прикончив его, сказала:

— Климов, иногда, чтобы понять, что ты вляпалась в дерьмо, нужно сперва на это дерьмо наступить.

— А обойти его нельзя?

— А оно под снегом, его не видно.

— Замаскировано, значит.

— Да.

— Ну и когда ты в это дерьмо вляпалась?

— Сегодня. Час назад мне позвонил Можейко. Мы с ним поболтали о том, о сем, а потом, в конце разговора, он неожиданно спросил: не была ли я у тебя в гостях… Я сказала, что была, что мы однажды заезжали к тебе и пили чай…

— И тогда он поинтересовался моим адресом, так?

— Так, — кивнула Татьяна. — И мне стало плохо, я испугалась за тебя, подумала…

— А подумав, бросилась меня спасать, — закончил за собеседницу Климов. — Так?

— Не иронизируй. Если бы ты знал, что такое любовь…

— Эмоции оставь на закуску, — повысил голос Климов. Он закурил и уставился в темноту окна. — Хорошо. Допустим, ты меня любишь. Я говорю: «допустим», потому что не понимаю, как можно одновременно любить человека и делать ему гадости, то есть убивать его ответное чувство. Как?

— Я тебе уже однажды пыталась это объяснить, — сухо проговорила Татьяна, — но…

— Ты закатила мне истерику, — возразил Климов. — Почему?

— Потому что уже было поздно, Климов. Мне уже и без тебя все объяснили.

— Кто?

— Можейко.

— И что он тебе наговорил?

— Что ты и твой зам Смородкин давно мышей не ловите, вам бы только выпить и пожрать, а чтобы этой выпивки и жратвы было вдоволь, связались со Скоковым — на него работаете, а на МУР и прокуратуру наплевали, растерли и давно забыли.

Климов сжал кулаки, задыхаясь от злости и негодования, чуть не гаркнул во все горло: «И ты, сука, могла в такое поверить?» — но сдержал себя, выпил водки и подумал, что трижды прав Скоков, когда говорил ему, дураку: «Прежде чем с врагом бороться, надо изучить его сильные и слабые стороны, недооценить противника — значит, проиграть».

Климов растерянно посмотрел на Татьяну, увидел в ее мученически блестевших расширенных зрачках почти физическое страдание и боль, и ему стало неловко и стыдно: ведь он мог протянуть ей руку, когда она споткнулась и грохнулась о камни, но не протянул, ибо думал только о себе и своих делах — о полковничьих погонах, которые, как оказалось, ему и на хрен не нужны, и совершенно забыл об окружавших его людях — о Смородкине, незаметно и безропотно тянувшем свою трудную лямку, вот об этой женщине, вляпавшейся в дерьмо…

«За все надо платить». Климов молча выругался и раздраженно спросил:

— Ты с ним спала?

— Да.

— Где вы встречались?

— У него есть конспиративная квартира в районе Маросейки. Он как-то затащил меня туда, ну я и не смогла отказать — человек все-таки на работу устроил, консультировал, советовал…

— Вы до сих пор встречаетесь?

Татьяна утвердительно кивнула.

— Я теперь, Климов, выражаясь твоим языком, шлюха на компромате.

— На чем же он тебя держит?

— А он, сволочь, наши упражнения на видео записал. У него в спальне трехрожковая люстра…

— Понятно, — сказал Климов. — И долго это будет продолжаться?

— Пока я его не посажу.

— Здесь наши с тобой желания совпадают. — Климов поставил на газ чайник. — А каким образом ты хочешь это осуществить? Есть план?

— Квартира служит ему не только для любовных утех, но и для деловых встреч. Я научилась пользоваться аппаратурой — записываю. Когда материал потянет лет на десять-пятнадцать, я запущу его в производство.

Климов изумленно вскинул брови и посмотрел на Татьяну так, как обычно смотрят на редкого, доселе невиданного зверька.

— Кто тебя научил пользоваться аппаратурой?

— Яша Колберг.

Такой оплеухи Климов не выдержал — налил себе еще полстакана водки.

— Где вы познакомились?

— Мы занимаемся с ним в одной группе на юридическом факультете МГУ. — Татьяна мстительно улыбнулась. — После трагической гибели его жены мы с девчонками частенько забегали к нему домой — помогали по хозяйству… Дружили. Делились планами на будущее… Когда Можейко устроил меня в прокуратуру и стал домогаться, я рассказала об этом Яшке, предварительно взяв с него слово, что он будет держать язык за зубами.

Климов вспомнил, как лихо Яша расправился со своим братом — заставил повеситься, узнав, что тот, связавшись с ворьем, ограбил банк, а затем предпринял еще и покушение на его, Яшкину, жизнь, и, вспомнив, подумал, что нечто подобное Яков может запросто устроить и с Можейко. И не потому, что кровожаден, не потому, что не верит в Божью кару или там в наше демократическое правосудие, нет, он просто считает, что за кровь человек должен расплачиваться кровью. Как в Сицилии. И Климов, который частенько вызволял Яшку из мелких и крупных передряг, зачастую так к нему и обращался: «Сицилиец, как дела?» На что Яша неизменно отвечал: «Дела в Кремле, у нас делишки». И улыбался, таинственно и мудро — знаем, мол, мы их дела.

— И что тебе Яшка посоветовал? — спросил Климов.

— Сказал, что он — твой должник, сказал, что Можейко насолил тебе выше крыши, поэтому мы должны, даже не должны, а просто обязаны упрятать эту сволочь за решетку. — Татьяна положила на стол руки и, наверное, с минуту рассматривала тонкое золотое колечко с бирюзой, украшавшее ее безымянный палец. Затем подняла глаза и дерзко, с вызовом, усмехнулась. — Яша сказал: «Старуха, я не посылаю тебя на костер во имя государства Российского, но от тебя не убудет, если ты с этой тварью переспишь и войдешь к нему в доверие… Тогда мы с ним разделаемся. Он будет умирать долго и мучительно!»

— Сволочь! — На сей раз Климов не выдержал и грохнул-таки кулаком по столу. — Сам бы ему свое очко подставил!

— Если бы Можейко был голубой, он бы подставил, — тихо произнесла Татьяна. — Яша ради возмездия на все готов.

— Вы — два сапога! Замечательная пара? — скрипнул зубами Климов. — Ну его я еще могу понять, он — афганец, он кровь видел, у него жену взорвали, а ты… Как ты могла? Ведь говорила — любишь!

— Климов, мое отношение к тебе зависит от твоего отношения ко мне. А ты относился ко мне довольно скверно. А может, вообще не замечал.

— А теперь заметил?

— Заметил — сидим, разговариваем.

— Ты этого добивалась?

— Этого.

— Счастлива?

— Очень.

Климов снова потянулся за бутылкой, но Татьяна жестом остановила его.

— Хватит! Уже два, а тебе в семь на работу.

— А закурить можно?

— Кури. — Татьяна чиркнула зажигалкой и, глядя на подрагивающий огонек, спросила: — Зачем Можейко потребовался твой адрес? Отвечай! Это вопрос следователя.

— Хороший вопрос. — Климов заварил чай с мятой и принялся рассказывать. С подробностями, подчеркивая те детали, которые обычно интересовали Скокова.

ГЛАВА III

Утром Скоков получил подкрепление — шесть молодых крепких парней в защитной армейской форме. Он бегло познакомился с ними, провел во внутренний дворик и представил Волынскому. Сказал:

— Надеюсь, вы сработаетесь. Он… — короткий наклон головы в сторону Волынского, — майор бывшего Отдельного учебного центра КГБ, вы, по-моему, тоже из того же гнезда выпали… Успеха вам!

Волынский пристроил ребят в беседке, угостил чайком и, узнав как кого зовут, провел короткую разведку словом.

— Коля, — спросил он рыжего парня с задумчивыми васильковыми глазами, — ты за что медаль получил?

— Так на ней же написано… За мужество и отвагу.

— А конкретно?

— А конкретно — за пакость. Мы с Володькой, — он толкнул в бок соседа, спокойного, неторопливого в движениях парня, обстреляли колонну наших бронетранспортеров, но дело обставили так, — естественно, по приказу начальства, — чтобы даже дураку было ясно: палили чеченцы.

«Он меня проверяет, — решил Волынский. — Как прореагирую? А как мне реагировать?»

— Каким видом оружия владеете? — Он перевел взгляд на третьего парня, деревенского увальня по фамилии Осинец.

— Пистолеты всех систем, автомат, снайперская винтовка.

Волынский вытащил десантный нож, вручил его четвертому парню, Валерию Деревянко, и указал на щит, расположенный метрах в десяти от беседки. Валера встал и неожиданно сильно и без замаха бросил. Нож угодил точно в середину щита. Волынский удовлетворенно кивнул и обратился к двум крайним — Павлу Сорокину и Коле Кузьмину.

— Из «Макарова» с глушителем по движущейся цели стрелять приходилось?

— Из «Макарова» приходилось, — сказал Сорокин. — А вот с глушителем только в тире палил.

— С десяти метров в коленную чашечку попадешь?

— Слону — обязательно! — ответил за Сорокина Коля Кузьмин, стеснительно улыбнулся и добавил: — Мы давно не тренировались, товарищ майор.

— Борис Николаевич, — поправил Волынский. — А чем вы сейчас занимаетесь?

— Откомандированы в распоряжение МВД, вроде бы бандитов ловим…

— А на самом деле?

— А на самом деле мы еще ни одного бандита живьем не видели, — признался Кузьмин. — Участвуем в каких-то непонятных облавах, квартиры проверяем, рынки прочесываем — будничная милицейская работа.

«История повторяется, — вздохнул Волынский. — Война закончилась — солдаты не нужны».

— Объясняю задачу… Нам необходимо взять киллера, опытного, хладнокровного, в общем, специалиста с хорошим послужным списком. — Он сел за стол, развернул лист бумаги, провел две прямые линии. — Вот улица Гагарина, вот дом восемь… В квартире двадцать один на втором этаже проживает некий гражданин Макашевич, лет ему достаточно, но бегает бодро…

— Он знает, что его хотят убрать? — спросил Коля, награжденный за мужество и отвагу.

— Если бы знал, то из дома бы не выполз, — сухо ответил Волынский. — Так вот, у киллера вариантов много, но мы рассмотрим пока два. Первый… Старика попытаются шлепнуть прямо в квартире. В этом случае работаю только я — я буду дежурить этажом выше. Второй вариант… Старика могут убрать не выходя из машины, которая будет дожидаться его на улице, а на улицу он выползает, как правило, в девять утра — за молоком, хлебом и прочими продуктами. В этом случае вся работа падает на вас…

— Во дворе есть стол? — спросил Коля Кузьмин. — Стол, на котором обычно старики в домино режутся?

— Есть, — кивнул Волынский, отдавая должное находчивости паренька. — Вот за этим столом четверо и сядут — козла забить. Пятый будет фланировать вдоль подъезда и, когда старик выползет на улицу, умышленно прикроет его…

— Как Александр Матросов дот? — спросил Коля, позвякивая медалью за мужество и отвагу.

— У тебя бронежилет будет, — успокоил его Волынский. — Киллер замешкается, и «доминошники» начнут действовать — брать убийцу. Но живьем. Понятно?

— А мне что делать? — спросил Осинец, почему-то решивший, что он по негласному списку — шестой.

— Машину водишь?

— Мы все умеем.

— Сядешь за руль и, как только начнется стрельба, блокируешь выезд, сделаешь все возможное, чтобы их задержать. Усек?

— Усек.

— Вопросы есть?

— Вы говорили, что вариантов несколько…

Волынский закурил, выпустил колечко дыма, задумчиво посмотрел на собиравшиеся в грозовые тучи облака.

— Возможен вариант с похищением.

— Старик богат? — спросил Коля Кузьмин.

— Богат его сынок, который в Америке проживает, а старик так, приманка, — сказал Волынский. — Но если такое случится, то вывезти попытаются не старика, а его племянника, который лежит в квартире с поломанной ногой.

— И как же они будут действовать?

— Здесь все зависит от их фантазии. Могут, например, карету «Скорой помощи» подогнать, пройти в квартиру под видом санитаров и вынести племянничка на носилках. Могут?

— Вполне.

— В таком случае мы тоже меняем тактику… «Доминошники» разбираются с водителем машины и с охранником, который останется на улице, а я — с мнимыми санитарами. Пятый номер меня- подстрахует.

— А нас кто страховать будет? — спросил дотошный Коля Кузьмин.

— В каком смысле?

— Если менты нагрянут, они нам могут всю игру сломать.

— Не нагрянут, — сказал Волынский. — Климов кого надо предупредит. Это в его интересах. — Он встал, осмотрел экипировку ребят, брезгливо поморщился. — Вам необходимо переодеться… чтобы на водопроводчиков походили, слесарей там каких-нибудь… Где вы обитаете?

— В Лефортове.

— Часа хватит? Туда и обратно?

— А зачем обратно? — озадачился Осинец. — Мы прямо на Гагарина подгребем. Там и встретимся. Детали уточним.

Замечание было дельное. Волынский проводил ребят до машины, взял у Скокова рацию и помчался домой — пообедать, привести себя в полную сексуальную готовность, как говорил его лучший друг Леша Градов, который считал, что к поединку с прекрасной дамой надо готовиться — если, конечно, хочешь выиграть, — столь же тщательно, как и к встрече с врагом.

Катран — это притон, квартира, небольшой ресторанчик, где круглосуточно идет игра. В такую квартирку вечером можно приехать на велосипеде, а утром уехать на «жигулях». Или, наоборот. Хозяин катрана обязан предоставить играющим все необходимое: помещение, колоды на выбор, чай, курево — сигареты, травку, пьющим — вино и закуску, желающим — девочек. А также поддерживать чистоту и порядок. За это с каждой крупной ставки он имел свою долю и, как правило, за ночь, не напрягаясь, зарабатывал больше, чем многие за месяц.

Именно в такой катран и отправился Алексей Васильевич Тюбиков, покинув квартиру Климова. Катран работал, естественно, нелегально — под крышей ресторана «Семь сорок», веселого, неунывающего заведения с традиционной еврейской кухней, музыкой и песнями, который был расположен в районе когда-то тихого и провинциального, а ныне делового и довольно шумного Перовского рынка. Ресторанчик принадлежал выходцу из Одессы Михаилу Викторовичу Магнеру, мужику умному, хитрому и жестокому. Воровская братва, которая, как известно, клички так просто не навешивает, окрестила его страшным словом — Спрут.

В Москву Михаил Викторович перебрался на волне перестройки — в девяносто первом, купил квартиру для своей многочисленной родни (сам, несмотря на почтенный возраст — сорок шесть лет, был холост и мотался по друзьям), затем — двухэтажный особнячок и начал понемногу обустраиваться: на первом этаже открыл ресторанчик, в котором по вечерам собиралась погулять и поразмышлять о смысле жизни еврейская братия… ну, буквально, со всех районов Москвы — от Маросейки до Малаховки, а на втором — катран, куда были вхожи… Здесь, пожалуй, стоит сделать небольшое отступление, чтобы читателю было ясно, с кем имел дела Михаил Викторович Магнер…

Иерархия карточных игроков довольна сложна. На вершине лестницы располагаются катранщики. Это — элита, авторитеты, которым играть в общественных местах за падло. Они катают, как правило, на собственных дачах, квартирах и ресторанах, оплачивая через доверенных лиц услуги ментов (чтобы не приставали, а в отдельных случаях — охраняли). И только друг с другом. На эти игры-рауты нередко приглашаются любители острых ощущений — высокие должностные лица, правительственные чиновники, банкиры. Поначалу они выступают в роли наблюдателей, затем желают сыграть по маленькой и… Петля затягивается. Расчет простой — пригодятся…

За катранщиками следуют так называемые гусары. Они работают обычно в поездах дальнего следования, на вокзалах, пляжах, в аэропортах, в общем, их можно встретить везде. Это милые, приятные в общении люди, готовые в любую минуту прийти к вам на помощь, а тем более — скрасить ваш досуг.

Следующая категория шулеров — паковщики. Эти ребята очень опасны. Они «катают в половину», то есть жертва сперва обыгрывается полностью, а затем ей дается возможность отыграться на одну треть и возликовать — «А могло быть и хуже!»

Карты — это деньги, а там, где деньги, есть и прилипалы — ростовщики, перекупщики. Первые дают деньги под процент, вторые — скупают долги и, таким образом предоставляют — тоже небезвозмездно — своеобразную рассрочку уплаты долга. Но тем и другим нужны гарантии, поэтому в карточном мире существуют люди, которые эти гарантии подкрепляют — «жуки», воры в законе. Их слово надежнее любого суда и указа Президента. Кто нарушит его — приговор один: смерть!

Так вот, уважаемый читатель, Михаила Викторовича Магне-ра посещали отнюдь не избранные — все, кто имел отношение к картам: элитные игроки, гусары-гонщики, майданщики, паковщики, ростовщики, «жуки», воры в законе. И со всеми Михаил Викторович был вежлив и обходителен, внимателен и приветлив. Но при необходимости и строг. Строг до жестокости. Что, впрочем, было вполне объяснимо — на иерархической лестнице карточных игроков Михаил Викторович стоял на самой верхней ступеньке, и при разрешении споров, недоразумений, конфликтных ситуаций именно его слово зачастую подводило черту человеческой жизни.

Захаживал к Михаилу Викторовичу на огонек и Леша Тюбиков. Но не для того, чтобы лишний раз пожать руку и выразить свое расположение хозяину, просто катран стал частью его жизни, и он забегал сюда с той же целью, с какой писатели, актеры, архитекторы и многие другие господа не менее престижных профессий посещают свои клубы — выпить, поболтать с приятелями, сыграть партию-другую в деберц или бильярд и вальяжно отвалить на тачке до дома, то есть самоутвердиться, доказать всем и в первую очередь самому себе, что дела идут, контора пишет, братва уважает, бабы любят и жизнь прекрасна и удивительна. Осуждать за это Лешу Тюбикова было нельзя: человек есть человек и ничто человеческое ему не чуждо.

Охрана знала Тюбикова прекрасно, поэтому он без осложнений проник на второй этаж, где находился буфет, который до семи вечера обслуживал персонал фирмы, а после семи, превратившись в небольшой — на десять столиков — бар, — посетителей катрана.

За стойкой — восточного типа крепыш лет тридцати. Передвигается бесшумно, как кошка, и, как кошка, чувствует обстановку — засекает малейшее движение, вступающее в диссонанс с общей атмосферой в зале, и моментально приходит в действие. А действовать он умеет. Под легкой белой курточкой на тоненьком пояске — набор метательных ножей в замшевых ножнах. Может закусочку порезать, а может и человека на тот свет отправить. Смотря по обстоятельствам.

Тюбиков кивнул нескольким знакомым и направился к стойке бара.

— Здравствуй, Володя!

— A-а, такси подъехало. — Взгляд Володи потеплел. — Что пить будем? Или ты играть пришел?

— Хозяин нужен.

— А он тебя ждет?

— Ждет.

Володя вытащил из-под стойки телефонную трубку, набрал цифровой код.

— Михаил Викторович, к вам гости.

— Кто?..

Михаил Викторович положил трубку и задумчиво посмотрел на сидящего по другую сторону стола смуглокожего брюнета лет двадцати пяти.

— Он сам пришел, Боря. И желает со мной поговорить.

— Наглец! — Боря пожал накачанными плечами. — Мне уйти?

— Подожди внизу.

Боря откинул портьеру и покинул кабинет через запасной выход, который сообщался с рестораном узенькой винтовой лестницей.

Михаил Викторович ущипнул себя за мочку уха, что делал всегда, когда находился в затруднительном положении, и постарался разыграть в лицах спектакль, в котором главная роль выпала на долю Тюбикова. Рассуждал он при этом здраво, не хуже опытных муровских сыскарей, но всякий раз дойдя до вопроса: «Зачем Таксист мотался ночью на хату Климова?» — вставал в тупик. Борис думает, что Таксист давным-давно ссучился, и его поездка к Климову не что иное, как очередная, запланированная встреча муровского сыщика со своим секретным агентом. Этот ответ лежал на поверхности, лез в голову первым и именно поэтому не устраивал Михаила Викторовича — слишком прямолинейно, примитивно, непрофессионально. «А если предположить, что Климов специально подставил Тюбикова? Это уже интереснее… Но что в таком случае ему надобно? Чего он ищет, чего разнюхивает? Мы и так все друг о друге знаем — кто на кого пашет, кто на ком женат, кто командир, кто подчиненный…»

Михаил Викторович ломал бы, наверное, голову над этим вопросом еще лет сто, если бы его вдруг не посетила довольна неожиданная мыслишка: поменять действующих лиц местами. Он так и сделал. И в результате этой перестановки главным действующим лицом в спектакле оказался не Таксист, а лох. Вот здесь-то его извилины заработали на полную мощность. Таксист перед братвой отмазался — вернул деньги в общак, а вот как отмазаться от лоха, не знает, поэтому бросился за помощью к ментам. А для Климова лох — тоже темная лошадка и, чтобы найти эту лошадку, он Таксиста и подставил…

«Хорошая игра, господин Климов, но ведь и мы не лыком шиты — хрен с морковкой не перепутаем!» Михаил Викторович рассыпался мелким смешком, придвинул телефон, набрал номер.

— Володя, как там Таксист себя чувствует?

— Засадил сто пятьдесят «смирновской», сидит с корешами — Воробьем и Пророком, что-то обсуждают…

— Давай его ко мне.

— Сейчас доставим. Тепленького. — Володя сунул телефонную трубку под стойку — Таксист! — Тюбиков обернулся. — Двигай на полных оборотах. — И он указал на противоположную от входа дверь.

Михаил Викторович встретил гостя жестким неподвижным взглядом змеи, предложил сесть и металлическим голосом — таким голосом прокурор требует обычно для подсудимого высшей меры — произнес:

— Леша, ты ведешь себя неприлично!

Тюбиков вздрогнул: вспомнил таможенный зал аэропорта Шереметьево и последние слова Михаила Викторовича, который провожал, как говорят в таких случаях, на историческую родину своих многочисленных родственников — младшего брата, его жену, троих детей и семерых внуков.

— Дети мои, — сказал он тихо, но убежденно, — еврей на родине — уже не еврей, поэтому ведите себя прилично, чтобы мне не было стыдно за вас!

Тюбикова поразили эти слова, — «вор в законе, и такое ляпнуть», — и на обратном пути он спросил:

— Михаил Викторович, что значит «ведите себя прилично»?

— Леша, нам евреям, здесь, в России, приходилось выживать, а выживание — это всегда маленький гешефт, обман, каждодневное ожидание расплаты — «передайте тете Соне, что Беня знает за облаву». Понял?

Тюбиков никогда не слышал о тете Соне и не был знаком с Беней, но на всякий случай утвердительно кивнул.

— Так что, если хочешь жить прилично, веди себя прилично, — усмехнулся Михаил Викторович.

— Но при чем здесь я? — воскликнул Тюбиков, не ожидавший, что вопрос, превратившись в бумеранг, ударит по его собственной персоне.

— Вор тоже должен жить прилично, иначе… — И Михаил Викторович сделал жест, который наглядно показывал, что ожидает вора, если он будет жить неприлично.

— Не по закону? — переспросил Тюбиков.

— До тебя доходит, как до жирафа, — хмыкнул Михаил Викторович.

«Неужели я где-то прокололся? — подумал Тюбиков. — Но где, когда? Может, Спрут за мной хвост пустил?» — Переборов страх, он поднял на хозяина глаза, но произнести что-либо в свое оправдание не смог — язык словно к гортани прилип, онемел.

— Что бабки вернул, хорошо, думаю, на первый раз братва тебя простит, — наконец заговорил Михаил Викторович. — Но лично у меня имеется к тебе пара вопросов… Ты лоха сыскал?

— Пока нет.

— А хорошо искал?

Тюбиков вздохнул и выложил на стол ксерокопию портрета лоха.

— Вот! Я его размножил и всем корешам раздал, чтоб, значит, подсуетились.

«Исправно змееныш ментам служит, портретик даже слепил».

— По памяти рисовал?

— По памяти. Позировать он мне отказался.

— А не подвела тебя память-то?

— У меня котелок варит. — Тюбиков сделал вид, что обиделся. — А что касается сходства этих двух идиотов — Слепня, которого сняли с пробега, и лоха… Это для меня самого загадка.

— Не врешь? — строго спросил Михаил Викторович.

— Матерью покойной клянусь!

— Вот во имя покойной матери ты мне его и найди. Три дня на розыск даю. Не найдешь, к покойнице в гости отправлю. Все понял?

— Да.

— А чтобы не скучно было, я тебе помошничка дам… Борю Кирпича знаешь?

— Знаю, — кивнул Тюбиков. — Где его сыскать?

— В ресторане. — Михаил Викторович брезгливо повел рукой, и Тюбиков выкатился из кабинета воздушным шаром.

В подвале дома номер восемь по улице Гагарина «водопроводчики» меняли трубы. К этой уловке Волынский должен был прибегнуть в первый же вечер, когда убедился, что его ребята, с азартом забивающие «козла», могут привлечь внимание не только жильцов, но и самого киллера. Он быстро разыскал начальника РЭУ, объяснил ситуацию, получил ключи от подвала, и уже утром следующего дня «водопроводчики» принялись за работу. Они что-то резали, пилили, переносили трубы с одного места в другое, в общем — «гнали план».

Киллер появился неожиданно. Впрочем, такие вещи всегда происходят неожиданно, сколько к ним не готовься. Он вышел из притормозившего рядом с домом «жигуленка» и спокойным шагом направился к подъезду. В первый момент на него никто не обратил внимания; таких ребят — кроссовки, джинсы, потрепанная кожаная курточка — «водопроводчики» за сутки своего дежурства насчитали с дюжину. Если не больше. Да и вел себя парнишка вполне естественно — не суетился, не оглядывался, более того, заметив двух работяг, один из которых держал трубу, а второй работал ножовкой, проявил природное любопытство: чуть притормозил и смерил их быстрым, но ленивым взглядом, таким взглядом обычно провожают бездомных собак.

И все-таки киллер прокололся. Его выдало спокойствие и нарочитое безразличие к окружающей обстановке. Волынскому да и «водопроводчикам» это не понравилось: такая уверенность могла исходить только от профессионала. Но они еще больше насторожились, когда шофер «жигуленка», на котором приехал киллер, развернулся и поставил машину так, чтобы можно было сразу, без помех, рвануть в сторону Москвы.

— Вариант номер два, — сказал Коля, награжденный за мужество и отвагу.

— Ежу понятно, — кивнул Валерий Деревянко. Он дал отмашку друзьям, и спецназовцы приготовились к боевым действиям — захвату машины и страховке Волынского, которому в данной ситуации выпала роль главного действующего лица.

Всякое ожидание томительно, но ожидание противника, с которым предстоит встретиться в смертельной схватке, — томительно вдвойне. Поэтому Волынский, заметив парня в кожаной курточке, понаблюдав за ним и признав, что это именно тот человек, которого они ждут, с явным облегчением вздохнул.

Стрелять «по-македонски» и «качать маятник» Волынского учил Федор Ильич Таганцев, старый, но еще крепкий, бритоголовый, чтобы курсанты не знали, что он сед, как лунь, опытный контрразведчик. Первым делом он помог выбрать Волынскому оружие. Сказал: «Это так же сложно и трудно, как подыскать себе верную и преданную жену. Угадаешь — будешь счастлив всю жизнь, нет — запрыгаешь по кочкам».

Путем долгих проб Волынский выбрал девятимиллиметровый семнадцатизарядный полицейский пистолет «Глок» и палил из него до одурения. И днем, и ночью. Когда достиг совершенства — научился бить влет подбрасываемые консервные банки, Таганцев вручил ему второй пистолет.

— Теперь будем учиться стрелять по-македонски, то есть на ходу из двух пистолетов по движущейся цели. Что здесь главное?

Волынский благоразумно промолчал. А Таганцев, глянув на него, как на придурка, оскалился:

— Глаза! Теперь стреляй не через прицел, а глазами. Глаз видит, рука делает…

Через пару недель Волынский овладел и этим искусством — валил бегущих кабанов в тире с такой же быстротой и ловкостью, с какой дикая кошка ловит полевых мышей.

— А теперь представь, что это не кабан, а самый натуральный фашист, — сказал Таганцев, насмешливо улыбаясь. — Он хорошо вооружен, прошел спецподготовку и после встречи с тобой имеет огромное желание сходить в ресторанчик и съесть кусок мяса с кровью. У тебя желание, естественно, такое же. Поэтому ты должен победить. Но чтобы в такой ситуации победить, необходимо научиться качать маятник — упреждая каждый выстрел, идти на противника вразножку, приседая и покачиваясь из стороны в сторону. Понял?

— Понял.

— Давай попробуем. — Таганцев встал в боевую стойку, в руках у него оказались невесть откуда взявшиеся пистолеты. — Бери меня!

Волынский вскинул «Глок» и… замер, боясь пошевелиться: вокруг его головы засвистели пули-пчелы. И свистели до тех пор, пока Таганцев не приблизился и не выбил из его рук оружие.

— Ты будешь проигрывать до тех пор, пока не научишься презирать смерть, — рассмеялся Таганцев. — Это не так уж сложно. Для этого ты должен захватить инициативу и внушить, доказать противнику, что он в этом мире — клоп, тварь, ничтожество! Докажешь — он твой. Тогда и бери его. Живьем!

Волынский помянул своего учителя добрым словом, прислушался и, когда уловил звук приближающихся шагов, вытащил и приготовил к бою пистолеты.

Громко и мелодично пропел звонок.

— Кто там? — почти сразу же отозвался старик-Макашевич.

— Вам телеграмма, — ответил киллер. — Международная.

— Из Америки?

— Да.

— Молодой человек, из Америки мне обычно звонят.

«А ты парень не промах». — Волынский мысленно аплодировал старику.

— На этот раз вам прислали телеграмму, — продолжал гнуть свою линию киллер. — Могу зачитать.

— Сделайте одолжение.

Киллер вытащил из-за пояса «Макарова» с глушителем. Он, очевидно, решил стрелять сквозь дверь.

— Вы слушаете?

Больше терять нельзя было ни секунды.

— Слушаю! — громко, так, что по подъезду прокатилось эхо, гаркнул Волынский.

Киллер обернулся и увидел то, что никогда в своей жизни не видел: с площадки третьего этажа спускалось ему подобное, спускалось и раскачивалось, раскачивалось и палило из двух стволов. Это было до того жуткое зрелище, что киллер не выдержал — попятился и от испуга нажал спусковой крючок. Неудачно! Этот чертов орангутанг, продолжая раскачиваться, неумолимо приближался. И стрелял. Пули рвали одежду, обжигали кожу, одна из них ударила в плечо, и он, выронив пистолет, буквально влетел в стену, тут же получив еще один удар — стволом в солнечное сплетение, согнулся и сполз на пол.

— Борис Николаевич, вы гений! — крикнул Коля, награжденный за мужество и отвагу. Он в два прыжка одолел пролет, заломил киллеру руки, надел наручники.

— Шофера взяли? — спросил Волынский.

— Вроде да.

— Что значит «вроде»? — Волынский, перепрыгивая через две ступеньки, бросился к выходу. Но торопился он зря. Осинец все сделал грамотно. Как только раздались первые выстрелы, он перекрыл дорогу «жигуленку», выхватил пистолет и, открыв дверь, взял водителя на мушку.

— Руки за голову!

Водитель подчинился. Осинец сел рядом, обыскал его, но кроме сигарет, водительского удостоверения и паспорта ничего не нашел. Заглянул в бардачок — тоже пусто. Спросил удивленно:

— Ты кто?

— Парамонов Сергей Васильевич.

— Я спрашиваю: кто ты есть на самом деле? — Левой рукой Осинец прихватил Парамонова за волосы, а правую, с пистолетом, запустил между ног. — Наврешь — яйца отстрелю!

— Он меня нанял.

— Через кого?

— Сам. На улице.

— Куда ты его должен отвезти?

— До метро.

— И сколько же он обещал тебе отвалить… за две минуты работы?

— Пятьсот тысяч.

— Как его зовут?

— Сказал: Лева из Могилева.

— Стреляю!

— Кляну-у-усь! — заверещал Парамонов.

— Сейчас проверим, сознательный ты гражданин или сраный демократ. — Осинец выдернул из зажигания ключи, по привычке осмотрелся. Коля конвоировал киллера, Волынский, чуть поотстав, говорил с кем-то по сотовому, а по дороге в сторону Москвы бежал «жигуленок», не шибко бежал, около их «уазика» даже притормозил, и как только притормозил, из заднего окна появился ствол с глушителем. Осинец пулей вылетел из машины.

— Коля, ложись!

Крик слился с автоматной очередью. Коля в падении подсек ноги киллеру, упал, прижался щекой к земле. Подбежал Волынский.

— Живой?

— Вроде.

— Что значит «вроде»?

— Живой.

Волынский перевернул на спину киллера, приложил пальцы к шее. Пульс не прощупывался. Он расстегнул рубашку и обнаружил на теле парня два пулевых ранения.

— Я пытался его сбить… — Коля виновато развел руками.

— Ты все сделал грамотно, — мрачно пробормотал Волынский, поднялся и посмотрел на дорогу, за поворотом которой скрылись неизвестный «жигуленок» и бросившийся в погоню Осинец.

ГЛАВА IV

С главным режиссером Молодежного театра Борисом Ильичем Эквасом Родин познакомился, когда раскручивал дело Редькина. Они до того умно тогда поговорили, до того выгодно представили свои профессии, до того понравились друг другу, что желание продолжить знакомство возникло у обоих еще в процессе разговора. Обменявшись визитками, они стали перезваниваться, и в конце концов деловое знакомство переросло в дружбу — Родин с женой исправно посещали по праздникам театр, а Борис Ильич и его знакомые частенько обращались к Родину с вопросами юридического характера.

Родин позвонил Эквасу вечером и спросил, не произойдет ли на Гавайских островах землетрясение, если Борис Ильич уделит ему минут пятнадцать — двадцать своего драгоценного времени.

— Если ваши вопросы будут соответствовать культурному уровню жителей этих островов, то, я думаю, ничего страшного не случится, — не остался в долгу Борис Ильич. — Вы хотите слушать меня живьем?

— Желательно.

— Тогда жду вас завтра в девять тридцать в своем рабочем кабинете. И не опаздывайте — в десять начинается репетиция.

Кабинет Бориса Ильича представлял нечто среднее между фотовыставкой театрального искусства и мастерской художника-декоратора. Чего здесь только не было! Камзолы, костюмы, статуэтки великих монархов, гипсовые маски, старинные часы, фотографии. И все это висело и валялось в таком беспорядке, что у Родина даже слов для сравнения не нашлось.

— Так вас заинтересовали жители Гавайских островов? — спросил Борис Ильич, закуривая трубку.

— Один из его представителей. — Родин вытащил из кейса портрет лоха. — Вам не приходилось встречаться с этим типом?

Борис Ильич мгновенно скис.

— Что он натворил?

— Так вы его знаете? — обрадовался Родин.

— Как же мне его не знать, если он работает у меня. По контракту.

— Как его зовут?

— Перцов Василий Васильевич.

— Что он из себя представляет? В двух словах.

— Провинциальный актер, болезненно самолюбив… Отсюда — замкнутость, подозрительность, в каждом видит конкурента. — Борис Ильич огладил свою красивую, аккуратно подстриженную хемингуэйевскую бородку и печально вздохнул. Так что он натворил?

— Пока ничего. Он просто похож на одного человека, и мне любопытно, кем он этому человеку приходится, — не стал темнить Родин.

Борис Ильич взглянул на рисунок с расстояния вытянутой руки. Сказал:

— Портрет выполнен очень неплохо, профессионально, но мне непонятна одна неточность: у Василь Василича родинки нет, а здесь она — во всей красе. Что вы мне на это скажете?

— А что я вам могу сказать? — развел руками Родин. — Я с Перцовым не знаком.

— Хотите его видеть?

— За этим к вам и пришел.

— Желание выполнимое. — Борис Ильич собрал со стола бумаги и, резко отодвинув кресло, встал. — Сейчас я его к вам пришлю.

— Так он здесь?

— Репетирует, — сказал Борис Ильич, направляясь к выходу. — У вас долгий разговор?

— Не знаю, — признался Родин.

— На звонки не отвечайте. Если захотите смыться по-английски, захлопните дверь. А вечером позвоните. Удачи!

Перцов выглядел довольно респектабельно: свежая рубашка, галстук, замшевая курточка спортивного покроя, под цвет курточки брюки и опять-таки замшевые туфли.

— Садитесь, Василий Васильевич, — предложил Родин.

Занять кресло главного режиссера Перцов не решился, сел рядом, на свободный стул, закинув нога на ногу.

— Чем могу служить?

— Василий Васильевич, у вас есть брат?

— Есть.

— Это он? — Родин указал на портрет лоха, лежащий на столе.

— Это Димка, а Володька пропал без вести, — угрюмо проговорил Василий Васильевич. — Недели полторы назад ушел из дома и не вернулся.

— Вы обращались в милицию?

— Нет.

— Почему?

— Понимаете, я все еще надеюсь…

— Его убили, Василий Васильевич.

Минуту или две Перцов сидел неподвижно, изучая изношенность паркетных дощечек на полу, затем спросил:

— Кто это сделал?

— Мы ищем, Василий Васильевич. И надеемся на вашу помощь.

— Чем я могу помочь?

— В кармане вашего брата нашли документы на имя Слепнева Владимира Николаевича. Каким образом они к нему попали?

— Не знаю.

— А что он игрок, профессиональный игрок вы знали?

— К сожалению.

— Давно он начал играть?

— На первом курсе института.

Углубляться в биографию Перцева-младшего у Родина желания не было — и так все ясно, а вот какую роль сыграл в этой истории лох-Дима, — что лох и Дима — одно и то же лицо, Родин теперь не сомневался, — ему было очень любопытно, и он принялся раскручивать его биографию…

Дедовщина в армии, рост преступности, коррупция в верхних эшелонах власти — это звенья одной, экономической, цепи, лицо страны, отраженное в зеркале. Экономика процветает — в зеркале лицо. Человеческое. Интеллигентное. Экономика развалена — в зеркале морда. Звериная. Клыкастая. Беспощадная. Эту прописную истину Дима Перцов усвоил в Афганистане, когда собственными глазами увидел, во что превратилась некогда могущественная, прекрасно вооруженная и хорошо обученная, дисциплинированная Советская армия, а конкретно — Краснознаменный, орденов Ленина и Суворова II степени мотострелковый полк, в котором ему довелось служить.

Предчувствуя, что дело, скорее всего, кончится цинковым ящиком, офицеры пьянствовали, воровали и мародерствовали, солдаты грабили местных жителей, курили анашу, а накурившись, устраивали драки. Особенно усердствовали старички — солдаты второго года службы. У каждого из них был свой «гарем» — пять-шесть солдат-первогодков, которые выполняли то, что им приказывали. Один, допустим, стирал и заправлял отцу-командиру койку, второй драил за него туалет, третий читал вслух газеты, четвертый… В общем, работенка находилась для всех.

Перцов попал в услужение к ростовчанину Славе Макарову по кличке Макар, красивому племенному бычку — прямо хоть на ВДНХ отправляй!

— Откуда родом? — спросил он, завалившись на койку Перцова после отбоя.

— Москвич.

— О, высокий гость из столицы! — В холодных голубых глазках вспыхнула неприязнь — извечная неприязнь провинциального жителя к обитателю столицы. На чем она зиждется, не знает никто. Может, на зависти? Оттого, что жителям Москвы больше привилегий положено? Или оттого, что по складу ума и характеру москвичи иные, нежели их периферийные российские собратья — истинные, так сказать, русские, кондовые?

— Спортсмен? — задал второй вопрос Макар, похотливо рассматривая загорелую мускулистую фигуру собеседника.

— Любитель, — хмыкнул Перцов. — Восточные единоборства изучал.

— Духи об этом знают?

— Еще нет.

— А что полезного умеешь делать?

Чтобы снять все вопросы, Перцов достал колоду, бросил ее веером, одним движением собрал и показал пару примочек.

— Ловко, — сказал Макар. — Одобряю. Завтра мне травки принесешь. Как это делается, тебе ребятки объяснят. — И пошел, покачиваясь, на свое место.

Перцов приказ проигнорировал. «Обойдешься, — подумал он. — Ты мне ничего не говорил, я ничего не слышал».

Через три дня, ночью, его вырубили ударом табуретки по голове, оттащили в умывальник и жестоко избили. Очухавшись, Дима еле добрался до койки. Следующую ночь он не спал, опасаясь нападения, не сомкнул глаз и вторую ночь, а когда наступила третья, к нему подошел «дед» из Курска Ваня Славин. Сказал:

— Дима, это не люди — суки. Так что смирись, дождись своего часа.

— А когда этот час наступит?

— Сам поймешь, — сказал Славин. — Силенки еще есть?

— Есть.

— Тогда пошли.

— Куда?

— К контрабандистам, — усмехнулся Славин.

Полгода Перцов снабжал Макара травкой и полгода в нем накапливалась, словно вода в отстойнике, бродила и зрела ненависть к этому ядовито-остроумному и жестокому парню, с которым вынужден был вместе спать, есть из одной миски, ходить в разведку, участвовать в боях. Самое смешное, что они вроде бы притерлись друг к другу, да так плотно, что ни один человек, наблюдая за их действиями со стороны, не мог бы сказать, что перед ним — два заклятых врага.

Однажды Макар предложил Перцову покурить. Перцов неожиданно согласился. Согласился не потому, что в нем ослабло чувство ненависти, просто ему захотелось вдруг понять, что испытывает его враг, потягивая анашу. Они вышли из палатки, уединились.

— Держи, — сказал Макар, протягивая Перцову сигаретку. — Вспоминай Москву, девок, которых трахал…

Перцов затянулся. Раз, второй, третий… Приятно закружилась голова, исчезло чувство вины за убитого в бою душмана, провалился куда-то в тартарары омерзительный Макар, а затем сквозь дурман, волнами захлестнувший сознание, появилось лицо любимой девчонки. Он ощутил ее губы, грудь, потянулся к ней и вдруг услышал:

— Поймал сеанс?

Перцов отбросил сигарету, резко встал. Он не мог признаться, что улетел, что полет этот был прекрасен, что он хоть на мгновение отторг его от кошмарной действительности, подарил радость встречи с любимой, покой, счастье, и он с удовольствием продолжил бы этот чудесный полет, но… Эти же чувства, которые несли оправдание содеянному, испытывал и его враг, признаться в этом — значит, простить, простить Дима не мог: ненависть оказалась сильнее.

— Я пойду, — уронил он глухо.

Макар лениво повел рукой — проваливай, мол, дуракам закон не писан.

— А ко мне пришли Рыжего.

— Зачем?

— Отсасывает здорово.

Через три дня Перцов пристрелил Макара…

Они прочесывали дворы, выбивая из кишлака последних душманов, не успевших соединиться с основной группой и уйти в горы. Макар бежал вдоль глухого дувала, как вдруг в одном из промежутков между отдаленными и уже редкими выстрелами услышал едва различимый на слух стон. Он резко притормозил и заглянул во двор.

— Есть кто? — гаркнул Макар, не сводя глаз с небольших подозрительно подслеповатых окон глиняной хибары.

Стон повторился. Макар еще раз внимательно осмотрел двор и в самом дальнем его углу заметил кучу тряпья. Куча шевелилась. Вернее, внутри нее кто-то шевелился. Но кто? Макар, держа на мушке автомата подслеповатые оконца, за которыми могли прятаться не только перепуганные насмерть хозяева, но и застигнутые врасплох бандиты, боком пересек двор, расшвырял сапогом тряпье и увидел… обезображенный труп мужчины. У него были отрезаны уши и выколоты глаза. И отрублены пальцы. А на запястье левой руки, продолжая отсчитывать секунды жизни, как ни в чем не бывало, тикали золотые часы — «Ролекс».

Макар положил на землю автомат, присел на корточки. Опять кто-то застонал, затем скрипнула дверь. Он вскинул голову. В дверном проеме стоял среднего роста мужчина. У него было худощавое, восточного типа лицо и спокойный, может быть, чуть насмешливый взгляд. Секунду-две они смотрели друг другу в глаза. Один — торжествующе, зная, что добыча не уйдет, другой — несколько оторопело, ругая себя последними словами за беспечность: стоило лишь на миг расслабиться, потерять бдительность, контроль за обстановкой и… пожалуйста, получай по заслугам…

Сухо и твердо ударила автоматная очередь. Макар вытаращил глаза, удивленно раскрыл рот: мужчина в дверях, вскинув руки, ткнулся лицом в землю. Не веря в спасение, Макар обернулся и увидел Перцова. Он стоял у ворот и сочувственно улыбался.

— Страшно было?

— Чуть не обоссался, — признался Макар. — С меня бутылка.

— Сейчас обосрешься, — сказал Перцов, меняя магазин. — Часики верни хозяину.

— Себе хочешь взять?

Перцов усмехнулся и нажал на спусковой крючок.

Через два дня Перцова вызвали к командиру батальона. За столом сидел незнакомый подполковник и внимательно просматривал какие-то бумаги в темно-синей папке. Перцов представился, соображая, что бы это могло значить.

— Садитесь! — Подполковник оторвал взгляд от бумаг. — И расскажите мне, пожалуйста, с какой стати вы устроили Макарову самосуд, за что? Только не пытайтесь врать, — строго добавил он. — Я работаю по этому делу второй день, и у меня есть неоспоримые доказательства… Хотите знать какие?

— Да, — ошарашенно пробормотал Перцов, еще не понимая, что этим «да», выдал себя с головой.

— Во-первых, есть заявление Самохина Петра Васильевича. Знаете такого?

— Рыжий из Ленинграда.

— Правильно, — кивнул подполковник. — Рыжий был любовником Макарова, а вы его любовь расстреляли. Он обиделся и накатал на вас заявление, ибо все видел собственными глазами.

— Ну и падла! — выдохнул Перцов.

— Мразь, — согласился подполковник. — Далее. У душмана был израильский автомат «узи», у вас — Калашников. Догадываетесь, какого калибра пульки мы извлекли из груди убитого?

Перцов мрачно кивнул.

— Подведем итог. — Подполковник захлопнул папку. — Итог печальный: преднамеренное убийство. По законам военного времени — вышка. Устраивает?

Греха на себе Перцов, как ни странно, не чувствовал. Не почувствовал он угрозы и в голосе подполковника — так мягко и сочувственно с убийцами не разговаривают. Но что в таком случае ему от него нужно? Признания? Так он признался. Согласен ли он с приговором?

— О содеянном не жалею, — твердо проговорил Перцов. — Гадов надо уничтожать!

Именно такого ответа и ждал подполковник. Два месяца назад ему, работнику КГБ, начальство вменило в обязанность создать сеть секретных агентов для выявления и… физического уничтожения наркоторговцев и прикрывающих их сотрудников МВД. Эта идея родилась в кабинете Андропова, и не с бухты-барахты, а после длительного совещания, на котором один крутой генерал на вопрос председателя: «Почему оперативная работа по борьбе с наркобизнесом зашла в тупик?» — по-военному четко ответил: «Мои ребята вылавливают наркобарыг косяками. Садятся же — единицы: нет законов, суды безмолвствуют, дела рассыпаются, уходят в песок. И так будет продолжаться до тех пор, пока правительство открыто не признает, что наркобизнес — наш враг номер один». «А если не признает?» — спросил Андропов. Генерал хлопнул себя ладонью в грудь. «В таком случае, Юрий Владимирович, чтобы избежать в дальнейшем нареканий, да и вас не подставлять, я буду вынужден отстреливать этих наркобарыг, как зайцев». Ответ был краток: «Не возражаю».

Так спонтанно, и для многих совершенно неожиданно, возникло управление по борьбе с организованной преступностью — управление «В» Третьего Главного управления КГБ. А Дмитрий Перцов стал его секретным агентом. Другого выхода у него не было. Или вышка, или… Он предпочел последнее.

Сексотами люди становятся по разным причинам. Одни, засыпавшись, работают на страхе, другие — чтобы отомстить, третьи — из-за подленького характера: у меня не сложилась жизнь, и ты, паскуда, гнить будешь! Но есть и такие, которые вступают на эту стезю по идейным соображениям — гадов необходимо душить!

Идейный сексот — ценный материал. Секретного сотрудника, который работает не за страх, а за совесть, берегут, ему доверяют, а потому тщательно готовят. Прошел особую подготовку и Дмитрий Перцов. Для начала его упекли в Бутырку, когда следствие по липовым документам закончилось, отправили на зону усиленного режима, чтобы освоился, приобрел связи, стал у ворья и наркобарыг своим человеком. Через полгода выдернули, придумав легенду, что он «купил» свободу, и отправили в учебный центр КГБ…

Перцов стал работать по Средней Азии — Узбекистан, Таджикистан, Киргизия.

Куратор Перцова, им оказался его вербовщик, подполковник КГБ Владимир Владимирович Семенов, сказал:

— Не спеши. Вживайся. Создавай собственную информационную сеть. Помни: информатор не должен знать, что представляет собой какую-то ценность, он просто твой собутыльник, обладающий природной склонностью к сплетням. Его надо только слушать. Аналитическая работа — на потом, когда останешься один. Или придешь с докладом ко мне. Все. С Богом!

К наркоманам Перцов внедрился легко. Он «случайно» встретил во Фрунзе «чалившегося» вместе с ним домушника Фиму Гвоздева по кличке Гвоздь, у которого была твердая криминальная репутация. Гвоздь встрече обрадовался и предложил взять квартиру по наколке. Дело выгорело. Гвоздь привел Перцова на блатхату, представил, колесо завертелось…

Основными потребителями киргизского гашиша были исконно лагерные регионы — Кемерово, Новосибирск, Омск. В те годы гашиш давал более ощутимый доход, чем опий. При правильной постановке дела его можно было получать и копить тоннами. А гнать в Сибирь, в те места, где преобладали лагеря и колонии. Тамошняя братва расплачивалась лесом: досками, брусом, фанерой, — который реализовывался через торговые базы. Полученная сверхприбыль оседала в карманах криминалитета и партийно-хозяйственного актива. Этот процесс назывался отмыванием наркоденег, и в нем по уши сидел вор в законе Мурат Хаджиев, на которого работал друг Перцова Гвоздь. Он и проболтался о времени и месте встречи курьера из Кемерова с барыгой…

План операции был прост. Контора берет курьера, Перцов и его напарник — блатхату. Задача: уничтожить барыгу, изъять деньги и ценности. И — маленький пожар. Для прикрытия.

Куратор выдал ребятам оружие, ампулы с огневой смесью и шприцы с психостимулятором — «винтом».

— С Богом!

Ребята нырнули в машину, подъехали к знакомому дувалу. Затаились. Когда раздался условный сигнал, мигом приставили к стене лестницу-шест и оказались во дворе. Перцов устранил охранника, напарник — собаку. И — в дом.

Барыга не успел опомниться, как получил удар стволом в живот. Ему тут же связали руки, ноги, а на голову натянули полиэтиленовый мешок с ватой, обильно смоченной нашатырным спиртом — немой заговорит!

— Где тайник?

Через двадцать минут барыга сломался. Ребята забрали товар, золото, деньги, разбили зажигательные ампулы и быстренько смылись.

На следующее утро Гвоздь по секрету сообщил Перцову, что «русаки» замочили барыгу, забрали отраву и свалили домой, спалив блатхату. Таким образом, вина за содеянное целиком и полностью легла на плечи «русаков». Авторитеты решили наказать виновных. Для этого дела в Кемерово и Омск отправили группу «исполнителей» — киллеров. Началась междоусобная война — война авторитетов…

Органам МВД и прокуратуре такая война была на руку, и они всячески поддерживали ее — стравливали преступные группировки. Но вскоре авторитеты разобрались, что к чему, поняли, что их уничтожают собственными руками, и приняли меры. В 1990 году воры Средней Азии и Казахстана собрали большой сходняк и постановили: всех, кто будет разделять преступный мир по национальному признаку, убивать. И в зонах, и на свободе. Преступный мир — интернационален!

Факт есть факт, и от него никуда не денешься. Воры оказались гораздо мудрее и проницательнее официальных правителей, и принятое решение помогло занять им в будущем, демократическом, обществе главенствующее положение.

В 1991 году СССР развалился. Республики обрели независимость. В стране начался хаос, полнейшая неразбериха, и в этой неразберихе первыми всплыли на поверхность авторитеты. Они захватили ключевые посты, повели борьбу за чистку кадров. Крестные отцы получили возможность свести счеты с теми, кто им когда-то мешал. Замаливая грехи, им активно помогали многие сотрудники МВД. Одной из первых жертв этого невидимого террора стал куратор группы Перцова подполковник КГБ Владимир Владимирович Семенов. Его машину взорвали на перевале, и он триста метров падал в глубокое ущелье. Перцов и его напарник остались без хозяина.

Родин знал: есть люди, которые умеют врать. К их числу относился, например, Яша Колберг. В его байках правда всегда выглядела вымыслом, а ложь — правдой. Перцов, по всей вероятности, тоже умел врать, но в его рассказ Родин поверил сразу. И не потому, что фамилию подполковника Семенова он слышал из уст Егорова, под началом которого год служил в КГБ, нет, он просто почувствовал, что парень говорит правду, нутром почувствовал, как мышь сало, и сейчас думал и задавал себе лишь один вопрос: как парень весь этот ужас вынес, как у него хватило сил столько лет молчать и каким образом он добрался до него, Родина. Действительно, как ему это удалось?

— Ты на меня через кого вышел?

Перцов хитровато прищурился.

— Один паренек, я с ним служил в Афганистане, возил командира полковой разведки…

— Яша Колберг!

— Верно. Яшка, — подтвердил Перцов. — Я с ним встретился, рассказал все, как есть, и он посоветовал мне обратиться к вам. Сказал: Родин из Конторы, будешь работать на него.

— А ты собираешься работать?

— А что мне еще остается делать? Меня как такового, Дмитрия Васильевича Перцова, на свете нет. Я похоронен на Кузьминском кладбище. Могилка даже есть. Красивая могилка… Родители постарались, дай им Бог вечного успокоения! Пришел я их навестить и… встретил брата.

— Василия?

— Володьку. Близнецы мы с ним.

— А почему он в армии не служил?

— Отмазался. Наглотался какой-то дряни, полгода на горшке просидел, но своего добился: белый билет получил.

— Ну и как прошла ваша встреча?

— На уровне, — усмехнулся Перцов. — Наврал я ему с три короба… И как в плен попал, и как мусульманство принял, и как в Турции проживал, и как, соскучившись по родине, пробрался на советский сухогруз, спрятался в трюм и сидел там до самой Одессы.

— Поверил?

— Как отцу родному. Всплакнул, документы мне липовые достал. — Перцов выудил из кармана пиджака паспорт, бросил на стол.

— Грабарь Петр Иванович, — прочитал вслух Родин. — А братец твой — Слепнев. Почему?

— Не захотел светиться, — сказал Перцов. — И ему это удалось. В карточном мире его знали как Слепня. Злого. Кусачего. Беспощадного. Чему вы улыбаетесь?

— Странной судьбе братьев Перцовых… Ты погиб в Афганистане под своей фамилией, продолжаешь жить — под чужой, он жил под своей фамилией, погиб — под чужой. Фантастика! Василий удивился твоему возрождению?

— Отнесся философски. Сказал: «Бывает… что и бабка рожает».

Родин закурил, подошел к окну и распахнул форточку.

— Сколько ты на этой даче просидел.

— Три месяца.

— Ты мог найти меня и поговорить после беседы с Колбертом. Но вместо этого, казалось бы, самого естественного решения, предпочел более сложное и запутанное: подставил Василия и стал ждать, когда я выйду на тебя. Зачем?

— Я хотел убедиться, что наши с вами интересы совпадают. Когда и в этом убедился, когда понял, что я вам нужен, я начал действовать.

— Ты решил отомстить за брата?

— Мстить — не то слово, — решительно проговорил Перцов. — Я понял, что я опять в работе. А в каждой работе должен быть смысл. Розыскная собака не может работать в одиночку. Ей нужен проводник. Я стал искать его… Вы меня понимаете?

— Понимаю. С чего ты начал?

— Сыграл лоха. И мною сразу заинтересовались: сперва Таксист, потом — вы. Чьи деньги засадил Таксист и на кого он работает, я сообразил мгновенно. Таксист сам себя выдал. Он попал под пресс, на него свои же наехали — сообщаковая братва, которая заподозрила, что я — мент, и раскручиваю его, Таксиста. Потом моей персоной заинтересовались вы…

— Когда ты это понял? — быстро спросил Родин.

— Когда вы за Таксистом пустили хвост.

«Климов установил за Таксистом наружное наблюдение утром, после ночной беседы… Если верить этому парню, то за Таксистом пустила «наружку» и братва, значит…»

— Больше ты ничего не заметил?

— Как не заметил! — усмехнулся Перцов. — Братва вас вычислила и теперь постарается сожрать меня прежде, чем это сделаете вы.

— В сложный ты переплет попал, парень, — посочувствовал Родин. — И что собираешься делать?

— Прежде чем ответить на этот вопрос, я хотел бы с вами договориться…

— О чем?

— Берете вы меня на работу?

— Ты имеешь в виду именно Контору или наше сыскное агентство?

— Без разницы. Мне нужен хозяин, проводник.

— Ты не против, если я посоветуюсь с начальством?

— Со Скоковым?

«Сволочь, Яшка! Все разболтал!»

— Да.

— Не против.

— Сколько ты получал у Семенова?

— Как обыкновенный советский инженер — сто восемьдесят рублей в месяц. Плюс текущие расходы.

— Мы получаем по две тысячи баксов. Устроит?

— Вполне.

— Хорошо, я поговорю со Скоковым, — сказал Родин, погасил сигарету и неожиданно даже для самого себя, повинуясь внутренней дисциплине, спросил:

— Ты меня не подведешь?

— Александр Григорьевич, у нас задача общая: обезвредить преступника, — помолчав проговорил Перцов. — Если по каким-либо причинам упрятать за решетку его невозможно — мешают, то «исполнить». Верно?

— Верно.

— Сколько стоит совет, благодаря которому от группировки Тойоты останется только мокрое место?

— Дорого.

— На премию я могу рассчитывать?

«А он себе цену знает».

— Безусловно.

— Тогда слушайте… Кто-то пустил слух, что банк «Лира», в котором хранятся, я так думаю, общаковские бабки, на грани банкротства. Кто этот «кто-то», я не знаю, но уверен — великий человек! Он, чтобы спасти деньги вкладчиков, подал идею обратиться за помощью в Центробанк Российской Федерации. Пусть он, мол, создаст комиссию на предмет финансовой проверки банка «Лира».

— И что это даст? — не выдержал Родин.

— Как что? Комиссия нагрянет, убедится, что деньги есть, и, не подозревая, даже духом не ведая, что эти деньги — общак Тойоты, распорядится немедленно выдать их вкладчикам. Ну, а что бывает с человеком, который не сумел сохранить общак, вы знаете не хуже меня — найдут хоть в Австралии и четвертуют!

«А что, неплохая идея, — подумал Родин. — Если Красин поговорит с Гавриловым, который уже на грани нервного срыва, а Скоков — со Скалоном и последний задумается о вечности, поймет, что лучше остаться в сердцах потомков порядочным человеком, а не держателем общака, проклятым и презираемым сотнями тысяч вкладчиков, то дело, пожалуй, выгорит. Правда, Тойота без боя бабки не отдаст, будет стрельба, и очень большая, и в самом центре Москвы, но… Москвичам к стрельбе не привыкать, а Климов… Да он будет прыгать от счастья!»

ГЛАВА V

Московский уголовный розыск.

Начальнику отдела по раскрытию убийств.

От гражданина Карнаухова Федора Ильича,

проживающего по адресу:

Москва, ул. Генерала Белова, д.25, кв. 7

Заявление

Гражданин начальник, я — киллер! Как докатился до такой жизни? Сам не знаю. Но ответить попытаюсь…

В 1990 году забрали меня в армию, в конвойные войска. Служил в городе Тулун, охранял зону строгого режима, СТ-2. С одной стороны — служба блатная, по крайней мере, лучше, чем в Афганистане, а с другой — не приведи Господь! От зэков мы отличались только тем, что жили по другую сторону забора, в казарме, а в остальном — близнецы-братья! Мы вместе отправлялись на подневольный труд, вместе возвращались с него, и неизвестно, кому было тяжелее — зэкам или конвою, ибо торчать на вышке в палящий степной зной или в пронзительный зимний холод с промозглыми ураганными ветрами — ничуть не легче, чем клепать железки в теплом цеху промзоны и даже таскать кирпичи на стройке.

Что же касается пищи, качество ее было практически одинаковым, а уж свободное время, как в лагере, так и в роте, проходило по единому образцу: сон, воскресная киношка, стирка одежды и чистка сапог.

Кроме того, каждый из нас, солдат, точно так же, как и граждане уголовнички, отбывал свой срок не по доброй воле — и мы, и они считали дни, оставшиеся до желанной даты освобождения.

Вот так мы и жили, серо, грязно, буднично, как кроты под землей. И развлекались подобным же образом: мотались за несколько километров в женскую зону и трахали там девок. Естественно, за деньги. А где их взять? Каждый крутился как мог. Я лично таскал в грелке зэкам водку — они платили в пятикратном размере. Однажды сгорел. Застукал меня опер, Рогов Александр Иванович. Очень приличная сволочь! Он долго издевался надо мной, грозил штрафной ротой, затем, как бы между прочим, сказал: «Завтра в зону грузовичок заедет, тормозные барабаны проточить… Ты шмон, конечно, устрой, но не очень старайся. Понял?»

Наутро и впрямь грузовичок подкатывает. Я нырнул в кузов, а там… Мать моя родная, под брезентом, в тряпках, шесть ящиков водки! Что делать? Поднял глаза, на меня Рогов смотрит. Улыбается. А взгляд льдистый, колючий. Спрашивает: «Все нормально, Карнаухов?» «Порядок», — отвечаю. А у самого зуб на зуб от страха не попадает. «Проезжай!» — скомандовал Рогов шоферу. И сам следом пошел, ручкой мне дружеский привет послал. Скотина!

Вот так он меня и повязал. Накрепко. На весь срок. Я, значит, во время дежурства водку в зону пропускал, а он, подлюга за меня деньги собирал. Теперь на «мерсе» ездит, в Москве проживает. Как-то встретились. Он с дружком был. Крепким, жилистым.

Пашей Коростылевым представился. Зашли в ресторан. Выпили. «Паша, — говорит Рогов, — вот благодаря этому парнишке, — указывает на меня, — ты на зоне водочку и попивал». «Очень приятно», — отвечает Паша. И ко мне: «Желаешь продолжить знакомство?» «А почему бы нет?» — говорю. И сдуру дал свой телефон.

Паша позвонил через несколько дней. Мы встретились, и после длительного и обстоятельного разговора, в котором весы склонялись то в мою сторону, то в сторону собеседника, я получил «заказ» — убрать одну сволочь. Не буду размазывать кашу по тарелке и объяснять, почему я согласился. Любое объяснение — это слезы. А Москва слезам не верит.

Первое время я работал в паре с Венькой Гущиным. Три «заказа» прошли нормально, а после четвертого Паша мне говорит: «Венец квасит много, болтает лишнее, жить хочешь — убери». Я Веньку «исполнил» и мне дали нового напарника, Витю Бахреева по кличке Камаз. И здесь до меня, дурака, дошло: мы — шприцы, одноразовые. Использовали — выбросили. И следующий в этой жуткой очереди — я, Федор Карнаухов.

Гражданин начальник, моя ксива, по всей вероятности, вам не поможет: Паша Костыль и Рогов — посредники. Кто заказчик — духом не ведаю. И все-таки пишу вам, исповедуюсь, так сказать. Но надежды, что вы отпустите мои грехи, у меня нет: исповедуются живые, а вы услышите мою исповедь, когда я буду уже покойником.

Федор Карнаухов.

Это письмо Волынский обнаружил в нагрудном кармане рубашки убитого, поразмышлял над ним и понял, что ощутимой пользы живой Карнаухов им бы не принес — слишком мало знал, но легче ему от этого не стало: да, он взял киллера, но не сберег, и вся его работа — кошке под хвост.

Скоков же, ознакомившись с письмом, наоборот, пришел в хорошее настроение. Сказал:

— Это свидетельство против Рогова. Причем, в письменном виде и скрепленное личной подписью. — Он вернул бумаги Климову, который тут же спрятал их в свой объемистый кейс. — Но потребуется образец почерка Карнаухова…

— Я уже послал к нему на квартиру человека. Думаю, что пару писем раздобудем. — Климов поморщился. — И что дальше?

Вопрос прозвучал издевательски, и его тайный смысл поняли все. Климов спрашивал: «Господа, не пора ли открыто признаться, что мы зашли в тупик? Или топчемся на месте? Что в принципе одно и то же. Мы должны были уничтожить группировку Тойоты, а его самого упрятать за решетку. Это, так сказать, программа максимум. Мы ее выполнили? Шиш! Мы выявили предателя Рогова, взяли киллера, который неизвестно на кого работал, да узнали, что существует воровской общак. А вот взять этот общак, доказать, что его хозяин вор и бандюга, жила тонка! Нет у нас против него улик и фактов! И, по всей вероятности, не будет! А мы улыбаемся, произносим тосты и без зазрения совести врем друг другу, нагло врем, как коммунисты в свое время: «Не падайте духом, товарищи! Вперед! За следующим поворотом — коммунизм!»

— Костя, я понимаю твое нетерпение, — осторожно возразил Скоков. — Но ты пойми… Мы всю жизнь ловили грабителей и убийц, а сейчас, когда правила игры изменились, мы вынуждены ловить тех, кто стоит за их спиной. Это гораздо труднее. Работа усложнилась. Чтобы вычислить заказчика, необходимо время…

— Заказчика мы вычислили — Тойота! — остановил его Климов. — Я спрашиваю: что дальше?

— Ждать, — раздражаясь, проговорил Скоков.

— Чего? У моря погоды?

— Один японец несколько веков назад наблюдал, как сломалась ветка яблони под шапкой снега. А ивовые ветви, упруго прогнувшись, сбросили снег и остались невредимы. Японец поразмышлял над увиденным и создал «джиу-джитсу», позднее ставшую «дзюдо». И сформулировал принцип: «Поддайся, чтобы победить!»

— Ваш японец создал честный вид спорта, а мы сели за стол с шулерами, — возразил Климов.

— Значит, надо поймать их за руку, — сказал Скоков. — И мы это сделаем, как только они допустят ошибку.

— Опять ждать. — Климов скроил ядовитую усмешечку. — Сколько можно?

— Мы ждем, — сказал Яша, подразумевая себя и Татьяну. Климов его понял и от злости пошел красными пятнами.

— Вы у меня дождетесь, — прошипел он. — Оба дождетесь!

Фраза предназначалась Яшке, но Скоков, который не был посвящен в суть вопроса, принял ее на свой счет. Он мгновенно выбросил руку на стол, сжал пальцы в кулак и голосом тихим, но достаточно твердым произнес:

— Константин Иванович, таким тоном не разговаривают даже с подчиненными!

Родин, видя, что Климов вот-вот взорвется и наговорит лишнего, о чем впоследствии, конечно, будет сожалеть и ходить сам не свой, решил предотвратить назревающий скандал.

— Господа, в древнекитайских шахматах…

— Простите, Александр Григорьевич, а разве шахматы изобрели в Китае? — спросил Яша.

— Именно в Китае, — кивнул Родин. — А не в Индии, как многие считают. Так вот, древние шахматы, кроме известных нам фигур, имели еще одну фигуру — «мину», которая подкладывалась на любое поле, и как только фигура соперника попадала на это поле, она считалась уничтоженной.

— Поле минировалось заранее?

— Естественно.

— И что вы предлагаете?

— Сыграть с Тойотой в китайские шахматы. — И Родин выдал на-гора идею Димы Перцова.

Скоков, который был уже в курсе событий, налил себе крепкого чаю и сделал вид, что задумался. Впрочем, он мог этого и не делать, ибо до сих пор продолжал ломать голову над предложением Перцова — принять, взвалив на себя бремя моральной ответственности, или отвергнуть, похоронив тем самым живого человека. Что Перцов, работая в одиночку, погибнет, он не сомневался.

Вопрос был архисложный, и, чтобы его решить, Скоков решил посоветоваться со своим старым другом Виктором Афанасьевичем Егоровым, который когда-то возглавлял контрразведку в Первом управлении КГБ, а ныне в том же ведомстве, правда, переименованном в ФСБ, руководил отделом по борьбе с организованной преступностью. «Семенова я знал, — подтвердил Егоров. — Знал его и Родин, а что касается контактов с Перцовым… Не скрою, мне такие люди нужны, но взять его в данный момент в штат я не могу — засвечу парня, начну утрясать этот вопрос с начальством и… кто-нибудь, где-нибудь, когда-нибудь его продаст. Да и денег у меня нет, сами с хлеба на квас перебиваемся». «А мне-то что делать?» — спросил Скоков, не скрывая разочарования. «Бабки есть, бери! Такие агенты на дороге не валяются, — сказал Егоров. — А я потом, когда небо прояснится, у тебя его перекуплю. Но, я думаю, ты мне его уже не отдашь».

Как и ожидал Родин, идея Перцова пришлась его коллегам по вкусу. Особенно Климову.

— Гениально! — воскликнул он, вскакивая и возбужденно расхаживая по кабинету. — До того просто, что я не могу поверить… Признайся, ты сам додумался?

— Народ подсказал, — усмехнулся Родин. — А точнее, вкладчики банка «Лира». Они уже организовали инициативную группу, и эта группа, собрав подписи, решила обратиться за помощью в Центробанк!

— А их не пошлют к едрене фене? — спросил Волынский.

— Может, и пошлют, — сказал Климов. — Но задумаются. Верно, Виктор Андреевич?

Губы Красина тронула мудрая, таинственная улыбка будды.

— Костя, толпой надо управлять. Умно. Толково. Грамотно. Как Тойота.

— Тойота уже выпустил вожжи из рук, а мы должны их подхватить — усадить на козлы своего кучера… — Климов, забыв, что минуту назад чуть не послал своего бывшего начальника к чертовой матери, перевел на него взгляд и, примирительно улыбнувшись, прижал ладонь к сердцу. — Семен Тимофеевич, воздействуйте на Скалона, сочините для него такие слова, чтобы душа дрогнула, чтобы он не выдержал и запел…

— Поговорю, — сдался Скоков. — Но не ради тебя, ради Отечества. Спецназовцы еще в твоем подчинении?

— Могу затребовать в любую минуту.

— Борис, — обратился Скоков к Волынскому, — ты ребят в деле проверил… Они сумеют отстоять банк, если на них навалится сотня отпетых головорезов?

— Мы им всыпем по первое число, — ответил за Волынского Яша. — Кишки на турецкий барабан намотаем! Намотаем, Борис Николаевич? — спросил он, сообразив, что зарвался.

— Намотаем, — расхохотался Волынский. Он хотел еще что-то добавить, но его прервал телефонный звонок.

— Слушаю вас, — снял трубку Скоков.

Климов, воспользовавшись паузой, кивнул Колбергу, — следуй, мол, за мной, — и вышел во внутренний дворик.

— Яша, — сказал он, присев на скамейку в беседке, — ты оказал мне медвежью услугу.

— Вы о Татьяне?

— Да. Ты же подставил ее. Можешь себе представить, что с ней будет, если Можейко докопается до истины?

— Истина в том, что она вляпалась в эту историю по собственной инициативе. Я ее с Можейко не знакомил и на аркане к нему не квартиру не тащил — сама пришла. — Яша задрал голову и посмотрел на облака. — А я этой ситуацией воспользовался. Это, во-первых. Во-вторых… Если бы ваша подруга работала в одиночку, то ей бы точно пришел конец. А сейчас она — под охраной.

— Твоей?

— Моей, — кивнул Яша. — Я снял комнату этажом выше. Так что, можете не волноваться: когда она там, я — рядом. Телохранителем, так сказать, работаю.

Климов поморщился.

— Слушай, телохранитель, во-первых, Татьяна не моя подруга, она — следователь. Молодая, еще неопытная, поэтому ее нужно беречь. А во-вторых… В квартире есть телефон?

— Имеется.

— Что ж ты молчал! Я бы его «на кнопку поставил».

— Я его сам слушаю. И все разговоры Можейко записываю. И встречи фиксирую. Пока — ничего интересного. Одни бабы. Косяком плывут.

— Значит, Татьяна у него не единственная?

— Яша, — прервал разговор вышедший на крыльцо Скоков, — у тебя костюм есть?

— Джинсовый.

— Босяк, — сделал вывод Скоков. — Маша Ракитина приглашает нас в концертный зал «Россия»… Забронировала ложу… Среди почетных гостей — Скалон…

— Семен Тимофеевич, не волнуйтесь! — Климов подхватил Яшу под руку. — Через час он будет во фраке и новых штиблетах.

Из газет, радио и телевидения Скоков знал, что театр и кино пришли в полнейший упадок, и это явление ему было совершенно непонятно. «Как так, — думал он, — в застойные годы, когда режиссер был скован цензурой, как раб цепями на галерах, «Мосфильм» выпускал больше ста картин в год, а сейчас, при полной свободе — одну-две, в театрах — затишье, на концертных площадках — безвкусица, мещанство, полублатные песни, которые исполняют безголосые девицы под грохот ударных инструментов. Успехом, как правило, пользуются те, кто выше задерет юбку. Этот вопрос Скоков и задал Скалону, когда окончилось первое отделение концерта, и они остались в ложе одни — Яша и жена Скал она Марина, которая была в новом, от Кардена, платье, ушли в буфет.

— Переходный период, — усмехнулся Скалон. — А в переходный период, когда общество еще не разделилось на классы, царствует толпа. А у толпы один лозунг: «Хлеба и зрелищ!» Хлеб, как вы знаете, един, а что касается зрелищ… Здесь проще: нет гладиаторов, подавай хоть голых девок, лишь бы визжали погромче. Вас устраивает такой ответ?

— Слишком упрощенный.

— Полезем в дебри. В застойные времена была в моде частушка: «Шумит, гремит эфир московский, с голосом и без, там, где с голосом — Козловский, а там, где без — Бернес». Помните?

— Прекрасно.

— Так вот, голос — это еще не все, нужна душа, нежная, тонкая, ранимая. Как у Маяковского. Она невидимыми ниточками связывает певца со зрителями, залом, народом. Отсюда и звание — Народный артист. Народного публика любит, боготворит, идет на него… Я был в Америке. На Брайтон-Бич есть ресторан «Одесса». Он принадлежит Саше Школьнику по кличке Капуста. Так вот, местная публика, отправляясь в этот ресторанчик, идет не к Саше Школьнику, а к Вилли Токареву, который там поет. Они так и говорят: «Сегодня собираемся у Вилли Токарева». Вот это настоящая слава! Народная! А Токарев — народный артист. Хотя и без звания. Вы уловили мою мысль?

— Прекрасно, — кивнул Скоков. — А почему бы вам такой ресторанчик не открыть? Совмещали бы полезное с приятным.

— Петь в собственном ресторане? — фыркнул Скалон. — Не солидно!

— А Ракитина, я думаю, не отказалась бы, — сказал Скоков. — Вы бы ее там обкатали, поставили голос, научили работать с публикой — зажигать ее, петь на заказ, а затем… Концертный зал «Россия» — это не для начинающих, провалишься — ставь крест на своей карьере! А провалиться здесь, по-моему, пара пустяков: сюда приходят не певицу послушать — себя показать. — Он повел взглядом по полупустым креслам. — Это, как вы говорите, толпа. Тусовка!

— Вы рассуждаете, как профессионал. — Скалон задумался. — Я могу сделать такой ресторан. И, пожалуй, сделаю. Я буду открывать звезд, и в гости ко мне покатят со всей России!

«Клиент созрел, — подумал Скоков. — Пора его брать. Живьем!»

— За идею платят.

Скалон мгновенно собрался.

— Вы хотите наличными?

— Не жадничайте, Лев Борисович, — рассмеялся Скоков. — Я вам, можно сказать, дарю вечность, а вы мне — деньги! Несерьезно.

— Ничего другого я вам, к сожалению, предложить не могу.

— А я ничего и не требую. Я просто рассуждаю… Деньги — это пыль, доброе имя — вечность! Что вы предпочитаете?

— Доброе имя.

«Ему нужен покой и гарантия безопасности. Ни того, ни другого я ему обещать не могу, — рассуждал Скоков. — Но если ничего не даешь, ничего и не получаешь. А без его помощи мне не обойтись. Он — единственное слабое звено у Тойоты. Вербовать можно только его, я обязан подобрать к нему ключ».

— Так сохраните его.

«Он протягивает мне руку помощи. Взять?»

— Каким образом?

— Чтобы это объяснить, я обязан раскрыть карты.

— Ну что ж, давайте вистовать вместе. Делайте ваш ход.

Скоков коротко изложил ситуацию, в которую попал Скалон по милости Воловика и Макашевича, как воспользовался этой ситуацией Тойота и не пожалел красок, чтобы нарисовать общую картину краха банка «Лира», непредсказуемых деяний обманутых вкладчиков и как результат — смерти самого Скалона. Это в лучшем случае. В худшем — навеки опозоренное, смешанное с грязью имя.

Скалон слушал Скокова сосредоточенно, хмуро сдвинув к переносице широкие густые брови. Ему явно было не по себе. Все, что говорил сыщик, являлось подтверждением его же собственных ночных раздумий, которые в последнее время стали одолевать его и днем — за завтраком, обедом, ужином, то есть в часы, когда он отвлекался от работы. Сегодня они набросились на него, словно свора голодных псов, в машине, по дороге в театр, и он ощутил вдруг острую потребность поделиться с кем-то своими сомнениями, высказаться, излить душу, как изливают ее иногда первому встречному в вагоне скорого поезда. И вот сбылось. Только говорит не он, а заклятый враг. Но слова его, Скалона, и он, слушая их, испытывал странное облегчение. Такое облегчение испытывает обычно пьющий человек, приняв с тяжелого похмелья стакан водки — прижилась!

И все-таки Скалон сдался не сразу. Его поразило не то, что Скоков говорил так, словно присутствовал при его разговоре с Тойотой, а то, что его, Скалона, в этой игре с самого начала использовали как пешку. В это он поверить не смог и потребовал доказательств.

— Пожалуйста, — сказал Скоков, вытаскивая из кармана предсмертное письмо Карнаухова. — Это копия. Оригинал — в прокуратуре, у следователя Благонравовой.

— «Я не верю никому, я верю только в то, что все люди — мерзавцы!» Знаете кто это сказал? — спросил Скалон, возвращая Скокову письмо. — Царь Александр Первый.

— Наверное, у него были на то основания.

— Теперь они есть и у меня. Что вы хотите?

— Чтобы вы сделали ответный ход — сыграли ва-банк.

— А это не равносильно выражению «сыграть в ящик»?

В ложу вошли чем-то возмущенная Марина и Яша.

— Нет, это безобразие! — с ходу выпалила Марина. — Вы даже не представляете, что творят в буфете эти новые русские… Они хлопают шампанским, как мелкие шулера, они курят, они не выбирают выражений! Один так вообще обнаглел, спрашивает: «Мадам, вы не будете возражать, если я выпью за ваше здоровье?» Спасибо Яше! Яша ему ответил, чтобы он пил за свое, которое у него уже кончилось!

— Где ты, там и приключения, — вздохнул Скалон.

— Можно подумать, что ты их избегаешь. Яша, открывай шампанское!

Скалон бросил на жену укоризненный взгляд.

— Я хочу, чтобы ты проснулся, — отрезала Марина. — Семен Тимофеевич, я его не узнаю, последнее время он похож на рыбу, которая уже немножко… пахнет! Вы слышали этот анекдот?

— Марина! — воскликнул Скалон.

— Ты сам мне его рассказывал, — отмахнулась Марина. — Слушайте… Один биндюжник продает на Привозе рыбу: «Живая рыба! Покупайте живую рыбу!» Подходит господин в шляпе. Присматривается: «Послушай, у нее же глаза закрыты». «Она дремлет». Господин принюхивается: «Послушай, она же пахнет». «Поц, а ты за себя ручаешься, когда спишь?»

Яша от смеха расплескал шампанское. Марина легким наклоном головы простила его.

— Господа, сделайте так, чтобы мой муж проснулся.

— Скаковую лошадь может разбудить только удар колокола, — сказал Скоков.

— Я его уже слышу. — Скалон принял из рук Яши пластмассовый стаканчик с шампанским, выпил и сжал пальцы в кулак — стаканчик превратился в бесформенную массу.

Для проникновения в банду Тойоты Перцов решил использовать картежного шулера Ефима Кирилловича Гурина по кличке Валет…

До революции игроки международного класса именовались «червонными валетами» и так же, как и международные карманные воры — марвихеры, были хорошо известны за рубежом. Молодое советское государство закрыло границу на замок, и карточный бизнес в России на долгие семьдесят лет заглох, увял, как цветок, оставшийся без ухода. Но после перестройки, когда дунуло свежим ветром, снова распустился и обрел международные связи.

Ефим Кириллович Гурин, как и многие другие гонщики экстра-класса, всячески укреплял эти связи, за что вскоре и заработал кличку Валет. Одевался он не броско, но со вкусом, соответственно своему положению — светло- или темно-серый (в зависимости от сезона) костюм, защитного цвета рубашка, дорогие запонки. В общем, если учесть вечно улыбчивое выражение его скульптурного лица, впечатление он производил самое что ни на есть благоприятное.

Выбор Перцова был далеко не случаен. Во-первых, Ефим Кириллович одно время работал вместе с его братом (в поездах дальнего следования гонщики, чтобы быстро и качественно обобрать клиента, объединяются, как правило, в бригады), они, правда, не поладили, но повод для знакомства — лучше не придумаешь, а во-вторых, Ефим Кириллович хорошо знал людей, работающих на Тойоту, что довольно существенно, если желаешь выйти на самого Тойоту.

Как и ожидал Перцов, Ефим Кириллович звонку не удивился, даже больше — обрадовался и, не откладывая дела в долгий ящик, предложил встретиться в ресторане «Семь сорок», где за ним на три года вперед был забронирован столик, который он выиграл в карты у хозяина ресторана Михаила Викторовича Магнера, и где он всегда себя чувствовал свободно, раскованно и в полнейшей безопасности.

Ефим Кириллович занял угловой стол, откуда хорошо просматривался весь зал, приветливо улыбнулся подошедшему официанту.

— Федор, у меня встреча, так что, если будут спрашивать, проводи к моему столику.

— Значит, накрывать на двоих?

— Да.

— Спиртное?

— Ты же знаешь — я не пью.

— А гость?

— Я и забыл… Водки. Только…

— Я понял. Из личных запасов. — Щедрость и услужливость Федора объяснялись просто: Ефим Кириллович хоть и не платил за столик, но чаевые кидал щедрые — иногда превышающие заказ.

Перцов, рослый, крепкого телосложения мужчина лет тридцати пяти, появился минут через десять. Он был в белоснежном кителе офицера торгового флота, эффектно подчеркивающем загорелость его крупного мясистого лица, которое являлось точной копией физиономии Слепнева.

— Теперь я верю, что вы братья, — сказал Ефим Кириллович, пожимая Перцову руку. — Водочки выпьете?

— Если играть не будем, выпью.

Ефим Кириллович озадачился: не хотелось признаваться, что только исключительно по этой причине он и согласился на встречу.

— А у вас есть желание?

— Выпить?

— Сыграть.

— Возникло, — сказал Перцов и с разрешения хозяина принялся уничтожать закуску — огурчики, помидорчики, осетрину холодного копчения.

— По телефону вы мне сообщили, что имеете пару вопросов, — проговорил Ефим Кириллович. — Но прежде, чем вы их зададите, я хотел бы сам спросить…

— Я понял вас, — сказал Перцов. — Володя влез в карты под чужой фамилией…

— Чтобы свою не позорить?

— Именно.

Ефим Кириллович выпил стакан боржоми.

— Можешь задавать свои вопросы, — сказал он, переходя на «ты».

Перцов отложил в сторону вилку.

— Вам известно, кто убил моего брата?

— Хочешь отомстить?

— Второй вопрос: за что?

Ефим Кириллович сделал паузу, во время которой тщательно изучил татуировку на тыльной стороне ладони Перцова.

— В лагере кололся?

— В Доме.

— Статья?

— Непреднамеренное убийство, — усмехнулся Перцов. — У меня автомат случайно выстрелил.

— Тогда поймешь… Его на сходняке приговорили.

— За что? Он же с вами работал.

— А в перерывах своих трахал! У него крыша от жадности поехала, — зло проговорил Ефим Кириллович. — Вы что, в детстве плохо жили?

— Какое это имеет значение? — удивился Перцов.

— Прямое. Иногда у ребят из бедных семей вырабатывается на этой почве комплекс, и они, достигнув зрелого возраста, начинают заглатывать все, чего им не хватало в детстве. Для них деньги — все! Мать родную продадут!

— Я за ним этого не замечал, — сказал Перцов. — Но человек он был азартный, жадный до игры.

К столику тенью скользнул официант.

— Ефим Кириллович, вас к телефону.

— Спасибо. — Гурин извинился перед гостем, встал и вслед за Федором прошел в кабинет метрдотеля.

— Я вас слушаю.

— Здравствуй, Фимочка! — раздался веселый голос Михаила Викторовича Магнера. — Я нарисовал на тебя огромный зуб!

— Я тебя обидел?

— Очень. Зашел и даже не поздоровался.

— У меня деловое свидание.

— Фима, прости, что влезаю в твои дела, но… Тебе хоть известно, с кем ты за столом сидишь?

— С братом Слепня.

— Собираешься играть?

— Все зависит от настроения.

— Маленькая справочка: он Таксиста на сорок лимонов сделал.

— Молодец! — одобрил Ефим Кириллович. — Что еще?

— Можешь меня с ним познакомить?

— Зайди, когда мы будем играть. — Ефим Кириллович положил трубку и погрозил Федору кулаком.

— Твоя работа?

— Извините, Ефим Кириллович, но этого человечка хозяин третий день ищет.

— Зачем?

— Не ведаю.

— Не врешь?

— Клянусь! — Федор истово перекрестился. — Узнаю — доложу.

Ефим Кириллович протянул ему стотысячную бумажку и вернулся к столу.

— Горячее еще не подавали?

— Как видите… — Перцов развел руками и улыбнулся. Он чувствовал легкое, пьянящее возбуждение, которое испытывал всякий раз, когда отправлялся на заведомо опасное, рисковое дело. Пока все шло по строго намеченному плану. Ефим Кириллович им заинтересовался и притащил в ресторан. Здесь его быстренько вычислили и обложили. Ну, а раз обложили, значит, все в порядке, скоро начнут беседовать — прессовать! Кто? По всей вероятности, один из приближенных Тойоты.

Федор принес солянку из осетрины, кинул взгляд на нераспечатанную бутылку водки и, удивленно оттопырив нижнюю губу, спросил:

— Убрать?

— Спиртным командует гость, — ушел от прямого ответа Ефим Кириллович.

— Уберите, — сказал Перцов, принимаясь за солянку.

— И тащи второе, — добавил Ефим Кириллович. — Кофе не заказывай — в баре выпьем.

Федор с достоинством поклонился.

За два часа Перцов проиграл двенадцать минимальных зарплат российского гражданина, бросил карты на стол и скрестил перед собой руки. Ефим Кириллович жест понял — «Хватит», — удивленно вскинул брови и спросил:

— Отыграться не хочешь?

— Мне карта сегодня не идет, — отмахнулся Перцов. — А потом… Я думаю, вы удовлетворили свое любопытство.

— Удовлетворил. Не хочешь прокатиться по Европе?

— Я не профессионал, Ефим Кириллович. Любитель.

— Для любителя ты играешь слишком сильно — спокоен, выдержан, умеешь просчитывать варианты. А что проиграл… Так это, по-моему, входило в твой план. Чего ты хочешь?

— Я дал слово отомстить за брата, и я это сделаю.

— Не советую.

— Это угроза?

— Повторяю: дружеский совет. И даю я его тебе только потому, что ты мне симпатичен.

В дверь коротко постучали. Ефим Кириллович крикнул: «Войдите!» — и в номер с радостным возгласом вкатился Михаил Викторович Магнер.

— Фимочка, глазам не верю!

И начался спектакль.

Михаил Викторович крепко пожал Перцову руку и, узнав, что игра окончена, пригласил дорогих гостей к себе в кабинет.

— Это событие надо отметить, — сказал он, продолжая похлопывать приятеля по плечам. — Фимочка, ты не против?

— Против. Ты прекрасно знаешь, что у меня больная печень и алкоголь мне противопоказан.

— За компанию посидишь. За компанию, говорят, и жид удавился. Посидишь?

— В другой раз.

Они вышли в коридор, и Перцов сразу же увидел двух мордоворотов в спецназовской форме и направленные на него стволы. Но не удивился: что-то вроде этого на закуску и ожидал. Спросил шутливо:

— Охрана?

— Общественного порядка, — хихикнул Ефим Кириллович. Он приложил ладонь к сердцу и галантно поклонился. — Господа, желаю приятно повести время!

— Спасибо, — сказал Михаил Викторович, поворачиваясь лицом к Перцову. — Пошли?

— Под конвоем я ходил только в лагере.

— Где?

— В исправительно-трудовой колонии номер сто сорок восемь дробь восемь, город Альметьевск, Татария.

— Молодой человек, не юродствуйте! Я пригласил вас в гости…

— Тогда и ведите себя достойно, как подобает хозяину солидного дома, — перебил Перцов. — А вы… Вы опустились до уровня районной ментовки!

— Ты мента из себя не строй, — процедил Михаил Викторович, от злости переходя на «ты». — Был бы ты мент, мы выпили бы с тобой бутылку коньяка и разошлись, как в море корабли — каждый своим курсом.

«Они меня за суку держат, — догадался Перцов. — И виноват в этом Таксист — подставил меня как ссучившегося вора».

Он тихо выругался и полез в карман за сигаретами.

— Закуришь у меня в кабинете, — остановил его Михаил Викторович. — Пошли.

— Я сказал: под конвоем не хожу.

— Это охрана.

— Для вас — охрана, для меня — конвой! — Перцов сжал губами сигарету, но охранник, сделав стремительный шаг навстречу, выбил ее.

— Тебя предупредили: курить нельзя.

— Извини. — Перцов сделал вид, что разворачивается лицом к Магнеру, и во время разворота коротко и сильно, без замаха ударил охранника ребром ладони по сонной артерии. Тот рухнул, будто ему подрубили ноги. Перцов подхватил автомат и направил его на второго охранника. — Не дергайся!

Охранник на мгновение замер, и Перцов, воспользовавшись этим мгновением, бросил ему автомат. Тот поймал его свободной левой рукой и оказался безоружным — в руках по автомату, а действовать ими можно только как дубинками.

— Вот теперь это охрана, — рассмеялся Перцов. — Теперь я согласен топать хоть на край света. Пошли?

Боевики Тойоты были прекрасно подготовлены, ибо занимался с ними бывший офицер КГБ, владеющий всеми видами стрелкового и холодного оружия, приемами рукопашного боя и силового задержания. Михаил Викторович не раз посещал эти занятия и кое-чему научился, поэтому, когда Перцов вырубил охранника, он мгновенно признал в нем профессионала. Подумал: «А может, действительно мент?»

Михаил Викторович наполнил рюмки и посмотрел на гостя, удобно расположившегося в кресле по другую сторону стола, но уже без всякой враждебности, скорее с любопытством, которое испытывает любой профессионал, столкнувшись с непонятным явлением.

— Твое здоровье… Дмитрий Васильевич!

— Спасибо.

Они выпили. Михаил Викторович прожевал дольку лимона и неожиданно спросил:

— Кто был смотрящим зоны?

— Вор в законе Дымов по кличке Дым.

— Почему ты откинулся раньше срока?

— Я не придерживаюсь воровских традиций. Сидеть от звонка до звонка — занятие малоприятное.

— Чем жил на воле?

— Наркоту возил.

— Куда и откуда?

— Из Средней Азии в Кемерово, Омск, Новосибирск.

— Кто дело вел?

— Мурат Хаджиев. Авторитетный мужик, но я с ним не поладил…

— Из-за чего базар вышел?

— Однажды нас кто-то подставил… Хаджиев решил, что виноваты «русаки» — братва из Омска, собрал сходняк, и ребят приговорили. Я попал в группу исполнителей, но мочить своих у меня желания не было, и я свалил. В Хабаровск. Там и обитал последнее время.

— У кого?

— Добровольского. Кличка — Туз.

— Он картежник?

— Мы с ним на пару и крутились.

— Дальше.

— Дальше — непонятка. У Туза замочили в Москве мать. Туз помчался в столицу, чтобы выяснить — кто? И выяснил — самого замочили. Затем убрали моего брата, который имел с ним какие-то дела…

— И тогда в столице объявился ты…

— Верно! — воскликнул Перцов. — Нашел Валета, реши встречу отметить, пришли в ресторан к его дружку по кличке Спрут, а Спрут, словно белены объелся, щупальцы выпустил! — Перцов плеснул себе в стакан коньяка. — Ваше здоровье, Михаил Викторович!

«Похоже, парень правду говорит…»

— Спасибо. За каким чертом ты Таксисту на хвост сел?

— Так с чего-то надо было начинать.

— Надо, — согласился Михаил Викторович. — А зачем с ним в банк мотался?

— Вы в курсе, что он мне сорок лимонов засадил?

— Известно.

— Так вот, не понравилось мне его поведение — крутит, вертит, менжуется, на жалость бьет… Думаю, что-то здесь не сходится… Решил проверить… Точно! Бабки-то казенные, из общака, дурак бы только не смекнул. Я смекнул и начал торговаться. Забирай, говорю, свои бабки, а мне имечко шепни, исполнителя.

— Шепнул?

— На сходняке, сказал, порешили. А кто — молчит.

«Удачный расклад, — подумал Михаил Викторович. — Если я козырну, Таксист покойник! А этот паренек себя кровью повяжет. И тогда можно спать спокойно».

— И никогда не скажет.

— Почему?

— Потому что молчать выгодно. Сообразил?

— Ловко! — Перцов потянулся за стаканом. — Вы мне его отдадите?

— Отдам, — после продолжительного молчания проговорил Михаил Викторович. — Но прежде я должен тебя проверить. Имею право? Имею. А ты сейчас поедешь с моими ребятами на дачу…

— Извините, — перебил Перцов. — А что я там буду делать?

— Отдыхать. Если все сказанное тобой правда, мы продолжим разговор. Но… уже без Таксиста. Договорились?

— Дача с удобствами?

— Санаторий, — улыбнулся Михаил Викторович. — И обслуживающий персонал на уровне — блондинки с высшим образованием!

ГЛАВА VI

Виктор Панкратович Можейко в пятьдесят два года завел любовницу, молодую симпатичную девчонку с легкой танцующей походкой. Грех? За этот грех, пожалуй, даже соседи не осудят. Может, лишь какой-нибудь завистник сгоряча вслед бросит: «Седина в бороду, бес в ребро». На этом пересуды и кончатся: все ясно, как божий день. А вот как объяснить поступок Тани Благонравовой, которой исполнилось двадцать три года и которая вместо того, чтобы спать с любимым человеком, связалась с мразью, какой свет не видывал? Абсурд? Полный. Ни логики, ни смысла. То есть смысл был и расчет присутствовал, но этот расчет в результате обернулся фразой, которую произнес по случаю Николай Семенович Лесков: «Положение хуже губернаторского». А случай произошел такой… Однажды губернатор, будучи в гостях у знакомого помещика, крепко выпил и остался ночевать. Ночью захотелось в туалет. Встал, спьяну в анфиладе комнат заблудился и попал в детскую. Что делать? Терпеть больше сил нет. Он взял на руки ребенка, оттащил к себе в комнату, вернулся и написал ему в кровать. Когда возвратился, то к своему ужасу увидел, что ребенок в его постель накакал…

Люди нравственные, люди чести и долга, как правило, легко переносят физические страдания, но когда дело касается душевных мук — собственной измены или измены близкого им человека, — они порой не выдерживают и ставят точку — уходят из жизни, предпочитая смерть позору. Не выдержала, не рассчитала своих сил и Таня Благонравова. Решение покончить с собой пришло к ней ночью, когда она, мучаясь от бессонницы, поняла, что Климов никогда ее не простит — не сумеет, не сможет.

Утром Таня, проводив мать на работу, надела свое лучшее платье, позавтракала, достала из сумочки пистолет, который вручил ей Климов, узнав, в каких отношениях она с Можейко, положила его на стол и, глядя на него зачарованными глазами, принялась сочинять предсмертное письмо, адресованное, естественно, Климову. «Он поймет, — решила она. — Должен понять».

Через час письмо было написано. Таня внимательно перечитала его и осталась довольна: никаких упреков, ни малейших обид — голая констатация фактов и собственной глупости, за которую необходимо расплачиваться. Она сунула его в конверт, заклеила и положила на самое видное место — на середине стола. Затем взяла в руки пистолет, сняла с предохранителя и пошла в ванную, решив, что в комнате это делать не следует. Когда Таня была уже на пороге, зазвонил телефон. Она остановилась, тряхнула головой, словно выбираясь из гипнотического сна, повела взглядом и вернулась к столу.

— Я вас слушаю.

— Благонравову будьте любезны.

— Это я.

— Здравствуйте, Татьяна… Я могу вас так называть?

— А кто это говорит?

— Простите… Полковник Скоков Семен Тимофеевич, начальник сыскного агентства «Лучник».

— Очень много слышала о вас, Семен Тимофеевич, но ни разу не видела. — Татьяна улыбнулась — приятно знать, что хоть кому-то на этом свете еще нужна, и, забыв про пистолет, непроизвольно, от радости сжала пальцы в кулак. Грохнул выстрел. Это было до того неожиданно, что она выронила трубку, попятилась и почти без чувств свалилась на диван.

Звук выстрела и короткие гудки в трубке мгновенно побудили полковника к действию. Он словно взорвался и, забыв про больное сердце, спазматические боли в висках, рванулся к окну, с треском распахнул створки.

— Яшка, машину! Волынский, оружие захвати!

Через две минуты они уже летели по улицам Москвы. Больше всех переживал Яша Колберг. Узнав, в чем дело, он понял: если с Татьяной беда, головы ему не сносить.

Дверь и замки были в полном порядке — следы взлома отсутствовали. Но на звонок никто не отозвался.

— Выбивайте! — коротко приказал полковник.

Дверь квартиры Благонравовой, как и большинство дверей московских квартир, открывалась вовнутрь — заходи кому не лень. Волынский выбил ее ударом ноги, ворвался в комнату и… С момента выстрела в квартире ничего не изменилось — свешиваясь со стола, продолжала попискивать телефонная трубка, тускло поблескивая смертоносной сталью, валялся на полу «Макаров», в той же позе — забившись в угол дивана — сидела Татьяна. Но вид у нее был… как у сдуревшей от страха кошки, что, впрочем, было вполне объяснимо: не успела прийти в себя от выстрела, который мог подвести черту жизни, как на голову свалилась новая беда — с жутким грохотом слетела с петель входная дверь и в комнату ворвался бандит с пистолетом в руке. Есть от чего превратиться в дрожащий осиновый лист!

Скоков быстрым круговым движением глаз осмотрел комнату и сразу же засек то, что и следовало засечь профессионалу: конвертик на столе с лаконичной надписью: «Климову». Вскрыл. Прочитал. Глубоко задумался.

— Подождите меня в машине.

Волынский и Колберг без лишних слов покинули квартиру.

— Может, замок починить? — спросил из прихожей Яша.

— Почини, — разрешил Скоков. Он подобрал с пола пистолет, положил на стол, прикрыл газетой. — Кофе есть?

— Есть, — моментально откликнулась Таня.

— Угостишь?

Татьяна выбралась из своей норы и прошмыгнула на кухню.

Надо отдать должное такту полковника. Он ни словом не обмолвился о чуть не свершившейся трагедии — сразу перешел к делу.

— Татьяна, — сказал он, выпив чашечку крепкого кофе, — я сегодня утром подбивал бабки… Надеюсь, ты в курсе, что я выступал в роли, так сказать, адвоката Маши Ракитиной?

— В курсе, — кивнула Таня. — Я закрыла ее дело, и она может… В общем, она свободна.

— И я хочу освободиться — съездить в отпуск, отдохнуть… Но у меня остались кое-какие обязательства перед Климовым, а это значит — и перед тобой.

— Вам меня жалко?

Скоков поморщился, как от зубной боли.

— Танечка, это не то слово. Ты влезла в мужские игры. Жестокие игры! Я хочу тебе помочь.

— Спасибо.

— Спасибо скажешь потом, а сейчас слушай меня внимательно и постарайся понять… Тебе и Климову очень хочется посадить Можейко, вы на этом зациклились, и вьд на этом можете сломать себе шею. Не стоит он этого. Слишком дорогая плата. Его просто надо убрать с дороги. Убрать или раздавить.

— Лучше раздавить. Как червяка.

— Можно и раздавить, — согласился Скоков. — У тебя есть ключ от его конспиративной квартиры?

— Есть. Но он об этом не знает.

— Ты сделала слепок, а Яшка выточил дубликат? — высказал предположение Скоков.

— Да, — покраснела Таня.

— Завтра Можейко встречается с Тойотой. В шесть вечера. Ты должна стать свидетелем этой встречи.

— Чем я объясню свой приход?

— Тем, что он назначил тебе свидание. На шесть тридцать. Будет отказываться, закати ему скандал. А можешь молча уйти. Тойота не дурак, поймет что к чему. И не волнуйся. Ребята тебя подстрахуют. Лады?

— Лады. — Таня покорно склонила голову.

В кармане Скокова заливисто запел сотовый телефон. «Удобная все-таки штука, — подумал полковник, помянув добрым словом Родина, который уговорил его снабдить этими аппаратиками весь мозговой центр «Лучника». — Можно даже из постели парадом командовать».

— Слушаю.

— Семен Тимофеевич, Красин беспокоит… С Гавриловым полный порядок. Он пустил в ход все свои связи и… В общем, сегодня после обеда комиссия из Центробанка нагрянет в банк «Лира».

— Какие у них полномочия?

— Очень большие. Если деньги на месте, то их раздают вкладчикам, исключая, естественно, тех, чьи счета требуют проверки… Вы меня поняли?

— Прекрасно.

— Если же деньги «гуляют» или их просто не хватит, то банк объявляют банкротом. И в том, и в другом случае для известного вам лица это полный крах!

— Что и требовалось доказать. Тебе помощь нужна?

— Необходимо до обеда арестовать Рогова и всю его команду, то есть полностью заменить охрану.

— Соображения есть?

— Я буду ждать Климова в кабинете Гаврилова. Когда он приедет, Гаврилов вызовет Рогова…

— Одобряю. Жди.

Скоков дал отбой и связался с Климовым.

— Костя, операция «Я сегодня до зари встану» началась. Так что бери своих ребят и дуй в банк «Лира». В кабинете Гаврилова тебя будут ждать Красин и Волынский.

— Понял.

— А Смородкина отправь за Коростылевым. Все. Действуй!

Скоков спрятал сотовый в карман и спросил:

— Ты письмо Карнаухова кому-нибудь показывала?

— Начальству, — кивнула Таня.

— Значит, о нем знает и Можейко, — чертыхнулся Скоков. — Замкнутый круг какой-то! У тебя надежный сейф?

— Я об этом как-то не думала.

— Сними с письма копии, а оригинал принеси мне. До моего сейфа они так просто не доберутся.

— Хорошо.

— Яков!

— Я здесь, — возник на пороге Колберг.

— Починил дверь?

— Лучше новой стала.

— Тогда поехали. — Скоков поднялся, выразительно посмотрел на Таню, и она поняла его, выпалила скороговоркой:

— Не волнуйтесь, Семен Тимофеевич, я вас не подведу.

— Надеюсь, — сказал Скоков. — А за советом в следующий раз приходи ко мне. Яшка, — он ткнул пальцем в Колберга, — пока только в любовники годится.

Рогов оказался крепким орешком. Он знал Климова в лицо, о чем последний не догадывался, поэтому команду: «Лицом к стене» выполнил довольно своеобразно: развернулся, всем своим видом показывая полное, безропотное подчинение, и на развороте ударил Климова ногой в пах. Спас положение Волынский, который, сидя за боковым столиком, изображал из себя бухгалтера — ковырялся в каких-то бумагах и через равные промежутки времени обращался к Гаврилову с очередным идиотским вопросом: «Скажите, а ваш филиал в Петербурге выполнил условия сделки?»

— Руки! — заорал он, выхватив пистолет.

Рогов бросился ему под ноги: он уже оказал сопротивление, и теперь терять ему было нечего. Волынский упал, но падая, успел ухватить противника за волосы, рванул на себя, подмял и два раза впечатал лицом в дубовый паркет. Рогов затих. Волынский сковал его браслетами, посмотрел на согнувшегося Климова и расхохотался.

— Всмятку?

— Яичница. Глазунья!

Обеспокоенный шумом, в кабинет заглянул один из охранников Рогова. Увидев начальника на полу, да еще с разбитой физиономией, он на секунду оцепенел, но автомат с плеча сбросил — видно, сказалась боевая выучка. Климов, не раздумывая, прыгнул и, вложив в удар весь гнев и боль раненого зверя, раскроил ему рукояткой пистолета череп. Затем сразу же нырнул за дверь и расправился с напарником. Причем тем же приемом, каким минуту назад воспользовался Рогов.

— А ты злой, — сказал Красин. Он стоял у окна, курил и растерянно улыбался.

— У меня невеста. — Климов беззлобно выругался, подошел к застонавшему Рогову, легонько ткнул носком ботинка в живот. — Вставай, Александр Иванович, и объясни, почему сопротивлялся.

Рогов, охая, встал. Разбитое лицо выражало крайнее недоумение.

— На каком основании меня задержали?

— Я же тебе сказал: для очной ставки с Карнауховым.

— Шутка, надо сказать, довольно дурацкая, господин… Как прикажете вас величать?

— А ты разве меня не знаешь?

— Первый раз вижу.

— Врешь!

— Я кажется вам не яйца отбил — мозги, господин хороший.

— Если это так, то я тебе не завидую.

Рогова и двух охранников препроводили черным ходом в автобус, стоявший во дворе. Спецназовцы быстренько пристегнули их наручниками к сиденьям, и Коля, награжденный за мужество и отвагу, не скрывая досады, спросил:

— Товарищ полковник, а нам работенка найдется?

— Вам, братцы, пахать предстоит целую неделю. А может, и больше. Пошли.

Охранники по инструкции подчинялись непосредственно начальству, то есть Рогову и высшему руководству банка — директору и двум его замам, поэтому Климов прибегнул к маленькой хитрости: Волынского со спецназовцами засадил в караульное помещение, а Гаврилова отправил инспектировать посты. Последний хоть и сдрейфил изрядно, но со своими обязанностями справился прекрасно. Прочесал весь банк — от операционного зала до хранилища денег — и каждому охраннику говорил: «Дружок, тебя просят зайти в караулку». И все получилось как в сказке. «Дружок», уподобившись Красной шапочке, сам прыгал волку в пасть.

Через пятнадцать минут спектакль закончился. Волынский возглавил охрану банка «Лира», а Рогов со своей командой отбыл на Петровку.

— Заходи. — Климов втолкнул Рогова в кабинет и представил Смородкину, строчившему рапорт о задержании Коростылева.

— Очень приятно, — сказал Смородкин. — Это тот самый, который водкой на зоне торговал? — Не дождавшись ответа, он исподлобья взглянул на Рогова. — Чего молчишь?

— А чего говорить, — огрызнулся Рогов. — Не знаю такого.

— А ты наглец, однако… — Смородкин достал из сейфа ксерокопию письма Карнаухова. — На-ка, восстанови память.

Рогов нехотя взял бумаги, пробежал глазами первые строчки, заинтересовался и дальнейшее проглотил, как говорится, залпом. И стал похож на человека, которому ни за что ни про что закатили пощечину.

— Туфта! — выдохнул оскорбленно. — Подделка!

— Ты не знаешь Карнаухова? — удивился Климов.

— Мы вместе служили — это правда, но то, что здесь написано, действительности не соответствует — выдумка от первого до последнего слова.

— И с Тойотой не знаком?

— Машинами не интересуюсь.

— А на чем ездишь?

— У меня шофер.

От такой наглости Климова аж передернуло.

— Ви-итя, — сказал он, заикаясь, — давай инструменты.

— Секундочку.

— А ты, Рогов, садись в кресло, у окна.

— Вы что, пытать собрались? — попятился Рогов. — Я буду жаловаться!

— Кому? — Климов запер дверь на ключ. — Лучше напряги память и вспомни, от кого получил заказ на Блонского и Ма-кашевича. Не вспомнишь, живым не выберешься. До суда сгною, сука продажная. Садись!

Рогов упал в кресло. Смородкин положил на стол полиэтиленовый пакет, нашатырь, вату.

— Будешь говорить?

В глазах Рогова заплескался ужас. Он, очевидно, знал этот способ выбивания истины, но одно дело знать и совершенно другое — чувствовать… как вскипает кровь, как наливается тяжестью тело и вспухает до размеров комнаты голова.

— Бог тебе в помощь! — Смородкин обильно смочил вату нашатырным спиртом, сунул ее в пакет, а пакет натянул Рогову на голову. Шею, чтобы не проходил воздух, обвязал бинтами. — Через двадцать минут запоешь. Как миленький запоешь!

После второй процедуры Рогов сломался.

Через два часа Климов закончил допрос, спрятал документы в сейф и сказал:

— На днях с тобой встретится следователь. Повторишь ей все слово в слово. Будешь врать, изворачиваться, посажу в камеру к активным «петухам».

Когда Рогова уводили, он был похож на глубоководную рыбу, внезапно выброшенную на поверхность: мертвые, вытаращенные глаза, полураскрытый рот, судорожно втягивающий воздух.

Почти сутки Перцов просидел в подвале. Подвал, правда, как и обещал Спрут, был с удобствами — хорошая кухня, вино, телевизор, но без окон и дверей. Входом-выходом служила винтовая лестница с люком, который захлопнулся, как только Перцов спустился вниз.

Привез Перцова на дачу Боря Кирпич. Но где эта дача, по какой дороге, Перцов представления не имел, ибо после кольцевой дороги Боря натянул ему на голову спецназовскую вязаную шапочку с прорезями для глаз, причем натянул так, что прорези оказались на затылке.

Через двадцать минут (когда натягивали шапку, Перцов успел взглянуть на часы) Боря скомандовал:

— Выходи!

Перцов вылез, осмотрелся. Гараж как гараж. На две машины. В задней стене — дверь, ведущая в сад. Тишина. Яблоками пахнет.

— Топай! — Боря подтолкнул Перцова стволом пистолета в спину.

— Убери пушку, я же в гости приехал.

Боря сунул ствол за пояс.

— Иди спокойно, а то собаки разорвут.

По бетонной дорожке, извивающейся между яблоневыми деревьями, они прошли метров пятьдесят, и взору Перцова неожиданно представилась патриархальная картинка: двухэтажный деревянный дом с резным крылечком, терраса, увитая зеленью, клумба с цветочками, благообразный старичок в кресле-качалке, а у его ног — здоровенная псина из породы кавказских овчарок. Увидев незнакомца, она вскинула голову и напружинилась, издав грозный предостерегающий рык.

— Спокойно, Вишня! — сказал старичок. — Свои!

— Здорово, дед! — Боря потрепал по шее пса. — Я тебе пополнение привез.

— В подвал?

— В подвал.

— Михаил Викторович обещал мне высокое обслуживание, — с вызовом проговорил Перцов.

Наступила напряженная пауза.

— Ты что, бабу хочешь?

— Я хочу, чтобы меня культурно обслужили.

Боря сплюнул и, обогнув дом, скрылся в неизвестном направлении.

— Большой участок, — осмотревшись, сказал Перцов.

— Гектар, — важно согласился дед. — Раньше такие только генералам давали.

— Михаил Викторович давно его приобрел?

— Лет пять.

— А вы ему кем приходитесь?

Дед вскинул голову, и по его взгляду, полоснувшему, как ножом, Перцов понял, что влез в область недозволенного.

— Извините, — сказал он, — я подумал, что вы родственники.

— Разве я похож на еврея? — оскорбленно фыркнул дед. — Сторож я у него. Пошел на пенсию и устроился сторожем. Понял? — Он расстегнул рубашку и помассировал ладонью сердце, засветив наколку вора в законе — коронованная змея обвивает череп с кинжалом.

Перед Перцовым сидел вор старой формации, который по воровским законам не имел права работать, жениться, заводить семью, детей. И вот результат — сторож. Сторож, обслуживающий авторитета.

«Деду, наверное, такой расклад не по душе, — подумал Перцов. — Зубами, небось, скрипит. Может, его использовать?»

Из-за угла дома вышла средних лет женщина, высокая, статная, широкая в кости. У нее был ярко-кровавый рот и ослепительно белые зубы хищного лесного зверька. Она остановилась напротив Перцова и долго, пытливо рассматривала его. Так обычно рассматривают в магазине вещь, которую давно хотели приобрести, но которую по каким-то причинам приобрести не удавалось.

Перцов поднял руки и повернулся, чтобы дать возможность покупателю осмотреть его сзади.

— Рано сдаешься, — сказала женщина. — Пошли.

Они спустились в подвал.

Таксист сидел за столом, курил. При виде Перцова по его пьяной физиономии расползлась недоверчивая улыбка.

— Ты? — спросил удивленно.

— Как видишь, — ответил Перцов.

— А это кто? — Он перевел взгляд на женщину.

Увидев Таксиста, Перцов понял, что его план сработал — ему поверили, а поверив, решили замазать — повязать кровью. А женщина… «Может, свидетель?»

Он посмотрел ей в глаза. Она выдержала его взгляд, качнула бедрами и прошла в смежную комнату, плотно прикрыв за собой дверь.

Перцов заглянул в холодильник. Продуктов было достаточно: водка, колбаса, консервы, овощи. Он прихватил бутылку «Столичной» и «Бычки в томатном соусе», присел к столу, выпил, закусил.

— Ты кто? — не выдержав, спросил Таксист. Нервы у него, по-видимому, были уже на пределе.

— Исполнитель, — спокойно ответил Перцов.

— И кого же ты решил исполнять?

— Тебя.

— А вот это видел! — Таксист схватил со стола остро заточенный нож, вскочил, хищно обнажив крупные белые зубы.

Перцов неторопливо закурил.

— Не прыгай! Спрут знает, что ты ментам продался.

— Почему же в таком случае я еще живой?

— Он тебя мне отдал.

— Не понял.

— Сейчас поймешь. Я — брат Слепня. И знаю то, что не знает Спрут.

— Ты, сучий потрох, меня на понт не бери!

— А ты меня выслушай…

— Ну, — выжидательно изогнулся Таксист.

В глазах Перцова зажглись точечные мстительные огоньки.

— Мне известно, что ты засадил Володьке приличные бабки и, чтобы отмазаться, свел его с Гришей Блонским. Но Гриша тоже пролетел — свою бабу на кон поставил, а ты, падаль, этим воспользовался и, якобы защищая честь друга, предложил братве снять Володьку с пробега…

— Врешь!

— Володя никогда не врал, и у меня нет такой привычки, так что, дорогой, ты сам себе могилу выкопал, сам в нее и ложись… иначе утром воры тебя на части порвут. Все понял? — Перцов встал, подошел к двери, за которой скрылась женщина, бросил взгляд через плечо. Таксист стоял на коленях, смотрел в угол, на воображаемую иконку, и быстро, мелко крестился.

Утром Перцова разбудил вскрик женщины. Он оторвал голову от подушки, натянул брюки и прошел в соседнюю комнату. Таксист лежал на полу, поджав ноги, обхватив руками голову — скорчившаяся в предсмертных мучениях птица. Из груди, чуть ниже левого соска, торчала рукоятка ножа.

— Позови сторожа, — хмуро сказал Перцов.

Женщина ушла. Минут через пять в люк сбросили два мешка. Один обыкновенный, холщовый, второй — целлофановый, в котором обычно хранят летом зимнюю одежду.

— Одень, значит, и вылезай, — сказал дед.

Таксиста похоронили, вернее, закопали в глубине сада. Обязанности могильщика, естественно, взял на себя Перцов. Когда дело было сделано, дед буркнул:

— Настя баньку истопила, иди попарься.

— Настя? — переспросил Перцов. — Кто такая?

Дед выпучил глаза.

— А с кем ты спал?

— Она мне не представилась.

— С характером баба.

— Чалилась?

— За убийство, — охотно пояснил дед. — Мужика своего пришила.

Перцов разделся, прошел в парную. В деревянной кадушке отмокали два веника — березовый и дубовый. Он взял березовый, плесканул ковшиком на камушки, полез на полок.

Парился с удовольствием, охая, покряхтывая, добродушно ругаясь. Затем спустился вниз, окатился холодной водой, выскочил в предбанник. На лавке — махровая простынь, на столе — литровая кружка кваса. Выпил — холодный, задиристый, — перевел дух, вытер тыльной стороной ладони губы и вдруг услышал:

— Хозяин приехал, желает тебя видеть.

— Обождет, — сказал Перцов, разглядев в проеме двери стройную фигуру женщины. — Ты кем здесь работаешь?

— Кухарка.

Перцов невольно улыбнулся.

— Не знаю, какая ты кухарка, а баба — хорошая! Тебя Настей звать?

— Да.

— Славное имя. А меня — Дмитрий. Не нравится, зови Митей.

— Квасу еще налить… Митя?

— Налей, — кивнул Перцов, вспомнил трепетные, сухие, как полынь, губы, жаркое змеистое тело и подумал: «Правы люди: неизвестно, где найдешь, а где — потеряешь».

ГЛАВА VII

Что запахло жареным, Тойота почувствовал загодя, словно животное, которое за несколько часов до землетрясения начинает испытывать смутное беспокойство и безотчетное желание бежать, бежать куда глаза глядят, лишь бы спастись от этой холодной, вмиг обесцвечивающей все краски мира волны жуткой тревоги и надвигающейся опасности. Он попытался понять, когда родилось это ощущение, и через несколько часов мучительных раздумий пришел к выводу, что виноват Рогов, который не доложил ему об устранении Макашевича. Тойота выругался и позвонил ему. Сначала домой, затем на работу и конспиративную квартиру. Тишина. Набрал номер бригадира киллеров.

— Кто его спрашивает? — испуганно вопросила жена.

— Начальство, — мягко, но твердо проговорил Тойота.

— Он еще не вернулся.

— А когда ушел?

— Вчера.

— Спасибо.

Тойота связался с начальником службы безопасности и приказал срочно выяснить, куда провалились Рогов и Коростылев, а выяснив, немедленно доложить. «Что-то случилось, — подумал он. — Но что?» Набрал номер Спицына.

— Я слушаю, — моментально откликнулся адвокат.

— Здравствуйте, Станислав Евгеньевич! Сидоров беспокоит…

— Приветствую вас, Вячеслав Иванович! Как здоровье?

— Нормально. — Тойота язвительно усмехнулся. — Вы не подскажете, где в данный момент поет Лев Борисович?

— В ресторане «Одесса».

— Где этот кабак находится?

— На Брайтон-Бич. В Америке.

— Когда он улетел?

— Позавчера. Вместе с Машей Ракитиной. Сказал: «Девочка созрела, пора вывозить в свет».

— А Марина?

— Улетела вместе с ним.

«Похоже, меня окружают, — подумал Тойота. — Кто?» Он потянулся за банкой пива, но его остановил телефонный звонок.

— Слушаю.

— Плохие новости, командир, — доложил начальник службы безопасности. — Рогов и Коростылев арестованы!

— В чем их обвиняют?

— Понятия не имею.

— Кто производил арест?

— Неизвестно. Вчера в банк нагрянули какие-то бравые ребята в спецназовской форме и в пять минут всех повязали.

— Всех? — усомнился Тойота.

— Да. Гаврилов сказал, что был вынужден набрать новую команду.

— Что еще?

— В банке по заявлению обанкротившихся вкладчиков работает комиссия из Центрального банка России.

— Это тоже информация Гаврилова?

— Да.

«Меня уже окружили, — с ужасом подумал Тойота. — Но кто? Где я мог проколоться?»

— Какие будут указания? — не выдержав продолжительного молчания, спросил начальник безопасности.

— Объяви готовность номер один.

Своих осведомителей и секретных агентов Тойта иногда не беспокоил месяцами, но, когда приходило время действовать, спрашивал с них строго, ибо платил им хорошо и регулярно.

— Я хочу знать, кто меня танцует, — сказал он, позвонив Можейко. — Собери всю информацию. Встретимся завтра в шесть на твоей конспиративной квартире.

Можейко с рвением сторожевого пса бросился исполнять приказ хозяина, но ничего существенного, имеющего отношения к Тойоте или его людям, нарыть не смог: все как один — и Танечка Благонравова, собравшаяся в отпуск, и сыскари Климова, и сам Климов, не выходивший последние дни из похмельного состояния, твердили одно и то же: «Тойоте гулять осталось недолго». «Есть что-нибудь конкретное?» — спрашивал Можейко. «Есть, — отвечали ему. — Говорят, он общак в карты засадил». «Кто?» «Конь в пальто!» — смеялись в ответ.

Тойота решил проверить своего секретного агента, поэтому приехал на встречу с ним на полчаса раньше, приказав шоферу припарковать машину на противоположной от дома стороне улицы. Подумал: «Береженого Бог бережет».

Можейко подъехал через пятнадцать минут, загнал своего «жигуленка» во двор и поднялся в квартиру черным ходом.

— Вроде чисто, — пробормотал телохранитель, внимательно осмотрев оба конца улицы. — Без хвостов.

Тойота поднялся на третий этаж на лифте, позвонил в квартиру.

— Добрый вечер, — сказал Можейко, моментально открыв дверь.

Они прошли в гостиную, сели за стол.

— Выяснил что-нибудь? — спросил Тойота.

Можейко, усмехнувшись, почесал затылок.

— Как вы относитесь к шуткам?

— Шутки, дорогой мой, бывают добрые и злые. Зло шутят обычно недоброжелатели. — Тойота взял со стола яблоко, надкусил и с любопытством посмотрел на своего агента, соображая какого рода пакость ему приготовили. — Рожай! — подтолкнул он.

— В МУРе кто-то пустил слушок, что вы общак в карты проиграли.

«Этот слушок уже по всему городу гуляет, и пустил его тот, кто желает меня утопить — скомпрометировать перед братвой. Но кто? Скалон? Климов? Если Скалон, то я его недооценил, если Климов…»

— Запомни две фамилии — Рогов и Коростылев. Запомнил?

— Да.

— Выясни, где они сидят, в Бутырке или на Петровке. Их надо устранить. За деньги не волнуйся. Сколько запросят, столько и пообещай. Аванс — пятьдесят процентов. Остальные — по исполнении.

— Это невозможно, Вячеслав Иванович. После убийства Глазова Климов поставил вопрос ребром: или он, или начальство меняет во внутренней тюрьме всю охрану. И начальство пошло, вынуждено было пойти ему навстречу…

Тойота жестко пристукнул кулаком по столу.

— Невозможного на этом свете нет. За двести тысяч долларов любой на это дело подпишется! Устраивает тебя такая сумма?

— Нет.

— Четыреста тысяч!

— Я у Климова на подозрении, — простонал Можейко. — Не могу!

— Миллион! И в тот же день сваливаешь за границу.

— У меня семья, Вячеслав Иванович! Не губите!

— Семью отправишь заранее. Решайся! Или… я собственноручно сдам тебя Климову.

Ответить Можейко не успел: в дверь позвонили — три коротких звонка и один длинный.

— Кто это? — спросил Тойота, проверяя, на месте ли оружие.

— Понятия не имею, — побледнел Можейко.

— Витя, это я! — крикнула из-за двери Татьяна. — Открой быстрее, не то грех случится!

— Это следователь Благонравова? — не то вопросительно, не то утвердительно проговорил Тойота, узнав голос Татьяны. — Она что, твоя любовница?

— Мой агент, — растерялся Можейко.

— Она — баба Климова!

— Была.

— И есть, идиот безмозглый! — прошипел Тойота. — Проводи меня черным ходом, — сказал он, вставая. — И запомни: чем быстрее Рогов и Коростылев отправятся на тот свет, тем больше шансов у тебя остаться на этом!

Тойота ушел. Но он бы наверняка остался, если бы знал, какой спектакль разыграется через пару минут в конспиративной квартире его секретного агента Можейко.

Проводив высокого гостя, Виктор Панкратович вернулся в гостиную. В дверь снова позвонили — три коротких звонка и один длинный.

«Конечно, это Татьяна. Но какого черта она приперлась? Зачем?» — Он заскрипел от злости зубами и, раскачиваясь из стороны в сторону, двинулся к двери.

— Кто? — спросил на всякий случай.

— Витя, это я. Открой быстрее, не то грех случится!

Можейко скинул цепочку, отодвинул стальной засов и… обалдел: на пороге стоял Климов. Стоял подлец и улыбался, поигрывая портативным магнитофончиком, из которого через равные промежутки времени доносилось: «Витя, это я. Открой быстрее, не то грех случится!»

Созданная Тойотой группировка по своей структуре напоминала крупное боевое подразделение, например, дивизию: отдал приказ — и четыре полка, прекрасно обученные, дисциплинированные, вооруженные по последнему слову техники и разбитые в свою очередь на более мелкие подразделения — батальоны, роты, взводы, — моментально приходили в действие. Но разница между группировками — армейской и возглавляемой Тойотой — все-таки была. И довольно существенная. Если в армии взводный подчинялся ротному и всем вышестоящим начальникам вплоть до командира дивизии, то у Тойоты взводный (командир пятерки) подчинялся только ротному. И никому более, ибо в силу конспирации даже духом не ведал, кому подчиняется ротный — цепочка обрывалась. Это был плюс: при любом раскладе Тойота выходил из воды сухим. И одновременно минус: в случае гибели или внезапного и бесследного исчезновения руководителя одной из служб Тойота терял связь и с его подчиненными. Что в конце концов и произошло — Рогов и Коростылев как сквозь землю провалились, и Тойота, лишившись сразу двух пальцев на одной руке, почувствовал себя более, чем скверно: выпал из-под контроля банк, некому отдать приказ о ликвидации Можейко. С этими грустными мыслями он и вошел в кабинет Спрута, который, если выражаться бюрократическим языком государственных чиновников, был его первым заместителем по общим вопросам.

Михаил Викторович беседовал с каким-то молодым человеком, крепким, уверенным в себе и своих возможностях, так по крайней мере показалось Тойоте, ибо возможности парня подтверждал его взгляд, умный, цепкий, моментально оценивающий ситуацию — при появлении гостя он легко поднялся, но не как шестерка — с достоинством и замер, очевидно, ожидая, когда его представят.

— Не помешаю? — спросил Тойота.

«Что-то случилось, — подумал Михаил Викторович. — Без предварительной договоренности, без звонка, нарушив все правила конспирации, Тойота не явился бы. Да и вид у него — на море и обратно…»

— Здравствуй, дорогой! — Михаил Викторович крепко пожал протянутую руку. — Какими судьбами?

— Итальянцы говорят: все дороги ведут в Рим, — улыбнулся Тойота. — Мои друзья — в ресторан «Семь сорок»!

— Они правы: мимо меня не пройдешь и не проедешь. — Михаил Викторович представил Перцова и, поймав вопросительный взгляд Тойоты, пояснил: — Предлагаю, понимаешь, молодому человеку хорошую высокооплачиваемую работу, а он отказывается.

— Дело не в оплате, — мягко возразил Перцов. — Дело в том, что я хочу работать по специальности.

— Какой именно? — проявил интерес Тойота.

Перцов с первого взгляда понял, кто перед ним (фотографию Тойоты ему показывал Родин), но вида не подал, сыграл в просточка, заинтересованного в поддержке незнакомого человека.

— Я — командир взвода разведки.

— Это не профессия, — подумав, сказал Тойота. — Должность.

— … которая определяет профессию, — быстро добавил Перцов. — Я знаю в совершенстве подрывное дело, вожу автомобили всех марок, прилично стреляю, владею холодным оружием.

Тойота рассмеялся, перевел взгляд на Михаила Викторовича.

— Тебе этого мало?

— Он — индивидуалист. Работает без прикрытия и… терпеть не может начальство.

— А кто его любит? — усмехнулся Тойота. Он предложил Перцову закурить и, заметив на тыльной стороне ладони наколку — змея, обвивающая кинжал, спросил: — У тебя были неприятности?

— Из-за начальства, — хмыкнул Михаил Викторович, демонстрируя свою осведомленность. — Сто вторая с применением стрелкового оружия. Освободился по половинке.

Тойота снял очки, и Перцову показалось, что он на минуту заглянул в темные глазницы пистолетных стволов.

— В Афганистане воевал?

— Так точно, — по-военному отчеканил Перцов.

— А кого подрывать собираешься?

— Мне без разницы. Сегодня в кого пальцем ни ткни — мента, чиновника, Президента, не промахнешься: ворье первостатейное? Все под девяноста третью подпадают — вышка!

— Если я тебя правильно понял… ты, так сказать, вольный стрелок идейного направления. Верно?

— Можете называть как угодно — Робин Гудом, народным мстителем, националистом… Меня это не колышет.

Перцов сыграл удачно: Тойота чуть не прослезился, вспомнив, что и его когда-то газетчики окрестили современным Робин Гудом. Спросил, не скрывая интереса:

— Дорого берешь?

— Все зависит от сложности подхода к объекту. В общем, как у летчиков-испытателей: чем опаснее задание, тем выше оплата.

— Если не секрет… Каким образом ты проводишь операцию?

— У меня пиротехники знакомые, — хмыкнул Перцов. — Устраиваю маленькое кино: следую на машине за моим героем и в нужном месте нажимаю кнопочку… На следующий день пресса сообщает: вчера вечером, возвращаясь с работы, взлетел на воздух от радиоуправляемого взрыва банкир… ну, допустим, Иванов, который, по нашим сведениям, был связан с солнцевской группировкой.

— Действительно, как в кино, — задумчиво проговорил Тойота. — А ты себя не переоцениваешь?

— Это вы меня недооцениваете, — возразил Перцов.

— А ты нахал.

— Нахальство — второе счастье.

— Может, ты и прав. — Отбросив сомнения, Тойота достал из бумажника и протянул Перцову фотографию Можейко. Затем придвинул лист бумаги, взял ручку и быстро написал: «Важняк из прокуратуры России. Работал на меня, но ссучился». — Берешься?

— Нет вопросов.

Тойота сжег бумагу, бросил в пепельницу, тщательно растер.

— После публикации в газете придешь к нему, — кивнул на Спрута, взирающего на происходящее с таким же ужасом, с каким смотрят на огонь звери. — Он с тобой и расплатится.

— Договорились, — сказал Перцов, незаметно вогнав за обшивку кресла булавку-микропередатчик.

— Сумма тебя интересует?

— Полет второй степени сложности — двадцать тысяч баксов. Аванс — двадцать пять процентов.

— Наличными?

— Естественно.

Тойота перевел взгляд на Михаила Викторовича, тот понимающе кивнул, открыл сейф, рассчитался.

— Всего доброго! Рад был познакомиться с человеком, которому, как и мне, небезразлична судьба России. — Перцов склонил голову, щелкнул каблуками и скрылся за дверью.

— Славочка, по-моему, он тебя очень лихо подколол, — поджал губы Михаил Викторович.

— Нормальная реакция нормального человека, — поморщился Тойота. — Просто ты, Мишенька, отвык видеть и чувствовать то, что называется патриотизмом, идеей, которую в данный момент пытается свить из воздуха, а затем подсунуть обезглавленному им же народу Борис Николаевич Ельцин.

— Дай Бог, чтобы ты оказался прав, — вздохнул Михаил Викторович. — У тебя проблемы?

— Большие, Миша. Собирай на завтра сходняк.

— Кого пригласить?

— Сообщаковую братву.

— Причина?

— Соня справляет именины, — ушел от прямого ответа Тойота. — В ресторане «Семь сорок» в одиннадцать вечера. Лады?

— Лады.

— Тогда будь здоров! Я поехал.

— Может, пообедаешь?

— Некогда, Миша. Завтра пообедаем, а заодно и поужинаем — выпьем по соточке под заливную рыбку.

«Пороки — неотъемлемая часть добродетелей, как ядовитые снадобья — целебных сборов». Вспомнив это философское изречение, Скоков подумал, что оно как нельзя лучше определяет характер Климова, усмехнулся и спросил, ни взглядом, ни голосом не выдав своего недовольства по поводу самодеятельности Климова при задержании Можейко:

— И как развивались события дальше?

— Как по маслу. — По лицу Климова расползлась самодовольная улыбочка. Два года он охотился за Можейко, два года, забыв про сон и отдых собирал по крохам улики и факты, изобличающие Иуду-предателя, и теперь, когда капкан захлопнулся, не мог скрыть охватившей его радости. — Я предложил ему два варианта… Первый — свобода, на которой ему и дня не прожить — Тойота прикончит, второй — Лефортово. Он выбрал Лефортово. Так что, Тойоте крышка!

— Когда думаешь его брать?

— Завтра. А может, послезавтра — мне интересно, что предпримет Тойота, узнав об исчезновении Можейко.

— Могу подсказать.

— Буду очень признателен, — иронично произнес Климов.

Скоков достал из сейфа пленку, на которой Перцов записал конец беседы Тойоты со Спрутом, вставил в магнитофон и нажал кнопку воспроизведения.

— Сходняк, значит… — озадачился Климов. — Это интересно… А кто разговорчик зафиксировал?

— Мой секретный агент, — сказал Скоков. — И он получил заказ на Можейко.

— Что-то новенькое. — Климов встал и задумчиво прошелся по кабинету. — Раньше вы рассуждали так: «Мы не банда, мы не имеем права пользоваться методами средневековья…» А теперь вон как заговорили! Что изменилось?

— Ничего. В моем возрасте убеждений не меняют.

Климов, соглашаясь, кивнул, но взгляд его темно-карих глаз по-прежнему выражал озабоченность и недоумение.

— Вы что-то недоговариваете, Семен Тимофеевич. Что?

Скоков тяжко вздохнул и, взяв слово с ученика хранить сказанное им в тайне, поведал о судьбе Перцова. В заключение сказал:

— Мне этот груз тащить тяжело, ты помоложе — выдержишь! Выдержишь?

— Постараюсь. Какие будут указания?

— Не беги быстрее, чем думает голова, — улыбнулся Скоков. — С Можейко ты поторопился…

— Но я же не знал…

— Понимаю. Давай кумекать, как помочь Перцову. Он только внедрился и, если выполнит задание, которое ему поручил Тойота, то его акции, как ты понимаешь, резко пойдут вверх.

Наверное, с минуту Климов молчал, напряженно соображая, как поступить в столь каверзной, можно сказать, драматической ситуации — жаль было лишиться такого важного в деле Тойоты свидетеля, каковым являлся Можейко, но и Перцова подводить не хотелось…

— Я могу сегодня встретиться с Перцовым? — наконец спросил он, резко вскинув голову.

— Можешь, — кивнул Скоков, понимая, что Климов принял решение, взяв, естественно, всю ответственность на себя. Он вызвал Родина и, когда тот вошел, сказал: — Состыкуй его с Терьером (так в целях конспирации они окрестили Перцова) и… приступай к моим обязанностям.

— Не понял, — растерялся Родин.

— Я сегодня с Колбергом улетаю на юг, точнее — в Дагомыс. Хочу немножко отдохнуть, здоровье поправить.

Климов взглянул на календарь. Девятнадцатое. А через два дня в Дагомысе открываются всероссийские соревнования по карточным играм, в которых примут участие Гриша Блонский, шулер международного класса Фима Гурин и другие известные кагалы Москвы. Подумал: «Старик катит туда неспроста».

— Передайте от меня привет Ягунину.

— Передам, — сказал Скоков, вставая и застегивая пиджак. — Но было бы лучше, если бы ты похлопотал за него, скажи Денисову, что мужик давно на подполковника тянет. — Он вышел из-за стола, тепло простился с коллегами и, пожелав им удачи, уехал домой.

— Саша, можешь оказать мне услугу? — спросил Климов, когда они остались одни.

— Внимательно слушаю, — сказал Родин, усаживаясь в кресло Скокова.

— Я знаю, что главный режиссер Молодежного театра твой хороший друг. Так?

— Именно так.

— А он может одолжить тебе на пару часов своего лучшего гримера?

— Наверное, может, — удивился Родин. — Но зачем?

— На этот вопрос я тебе отвечу в анатомичке Первого Мединститута.

— У Каширина?

— Да. Действуй, Саша. Время не ждет.

Считая вопрос исчерпанным, Климов набрал номер Смородкина, вернее — свой, ибо Смородкин сидел в его кабинете и точил лясы с новенькой секретаршей, пытаясь выяснить уровень ее морального потенциала по отношению к пятидесятилетним мужчинам — на днях ему исполнилось пятьдесят, и жена заявила, что муж в этом возрасте для жены уже интереса не представляет.

— Я вас слушаю.

— Витя, насколько мне известно, вы с Кашириным понимаете друг друга с полуслова.

— Ежели бутылку дернем, то да.

— Тогда бери бутылку и выясни: не согласится ли он одолжить нам покойничка.

— Кого?!

— Труп! Желательно — бесхозный. И жди меня. Понял?

— Понять-то понял, но еще не переварил.

— По дороге переваришь. — Климов положил трубку и посмотрел на Родина. — Ты еще здесь?

— Костя, что ты задумал? — спросил Родин обеспокоенно.

— То, что не в состоянии сделать твой шеф.

— Что именно?

— Американцы говорит: «Господь Бог создал людей слабыми и сильными, а полковник Кольт уравнял их». Скоков считает эту поговорку аморальной и циничной. Я — справедливой. Я считаю… В общем, против беспредела нет иных мер борьбы, кроме адекватного беспредела, направленного на самих же бандитов.

«Он и Перцов — два сапога, — подумал Родин. — Перцов — левый, а этот — правый». Он извлек из кармана сотовый, набрал цифровой код и, заслышав голос Перцова, назвал первую фразу пароля:

— Это цех колбасных изделий?

— Он переехал — срок аренды истек, — ответил Перцов. Вторая часть фразы означала, что все в порядке, и он может говорить, не боясь быть услышанным.

— Мне сегодня необходимо увидеться с хозяином.

— Я передам. Шесть вечера вас устроит?

— Да.

— Договорились.

— В шесть вечера, — повторил Родин, взглянув сперва на часы, а потом на Климова. — Так что ты задумал?

В глазах Климова зажглись озорные искорки.

— Гоголя читал?

— Допустим.

— Так вот, у него нечисть по воздуху летала, а у меня… — Он на секунду задумался. — Нет, мне Гоголя не переплюнуть… Нечисть и в наши дни нечисть. Жива, подлая! Но если ей вместо метлы вставить в жопу грамм сто тротила, то мы получим…

— Эффект Климова!

— Правильно, дорогой! Пошли, время поджимает.

Через полчаса Климов, забрав из сейфа документы Можейко, спустился по черной лестнице во внутренний дворик, пересек его и вошел в Дом предварительного заключения — так кто-то когда-то очень мило окрестил внутреннюю тюрьму Московского уголовного розыска на Петровке, 38.

— Здравствуйте! — поднялся ему навстречу дежурный начальник караула майор Гладышев.

— День добрый. — Климов сдал оружие.

— А что в портфеле? — спросил майор.

— Смена белья для клиента.

Майор не поверил и жестом попросил расстегнуть портфель. Климов удовлетворил просьбу.

— Проходите.

С глухим лязгом щелкнул автоматический замок. Дверь в царство Аида распахнулась.

Климов спустился в подвал и пошел по долгому извилистому коридору, жмурясь от пронзительного света люминесцентных ламп. Поворот налево, направо… А вот и они — клетки-камеры для подследственных и подозреваемых. У предпоследней — старший сержант Горохов, сущность которого очень точно определил Смородкин: «Он настолько глуп, что не в состоянии даже оценить взятку».

— Как ведет себя наш подследственный? — Климов крепко пожал Горохову руку. Он подыгрывал дураку, давая понять, внушая, что здесь, в подземелье, они на равных — сторожевые псы.

— Согласно уставу, товарищ полковник.

Можейко встретил Климова настороженным, пугливым взглядом забитого зверька. Он уже смирился с падением, освоился в камере и теперь мозг его сверлила единственная мысль — выжить!

— Вы арестовали Сидорова? — спросил он, как только за Климовым закрылась дверь.

— Еще нет, Виктор Панкратович. Каждому овощу для созревания требуется свой срок.

— Что значит «свой срок»? Я дал против него письменные показания, я подписал протокол допроса, у следователя ко мне претензий нет. А вы… Где санкция прокурора на мой арест?

— У вас память короткая, Виктор Панкратович. Я вас сюда на аркане не тащил — сами притопали, добровольно!

— А что мне оставалось делать? Вы сами говорили, что на свободе не поставите за мою жизнь и ломаного гроша. Говорили?

— Говорил. — Климов вытащил из портфеля и бросил на железную койку свой старый костюм и свитер. — Переоденьтесь!

— Зачем? — испуганно спросил Можейко.

— Ваш друг Тойота сделал на вас заказ.

Лоб Можейко покрылся испариной.

— И вы хотите ему подыграть?

— В ваших же интересах — за вами перестанут охотиться.

— Каким образом он хочет меня уничтожить? — спросил Можейко, медленно стягивая пиджак.

— Об этом надо спросить у киллера, — усмехнулся Климов. — Я думаю, что вас взорвут.

— В машине?

— Ну не в метро же… в котором ты не ездишь! — взорвался Климов. — Снимай брюки!

Лицо Можейко выразило крайнюю озабоченность.

— А что будет с моей машиной?

— В музей поставят! — Климов запихнул вещи в портфель, шагнул к двери, грохнул кулаком и, обернувшись, добавил: —А тебя — в мавзолей! И будешь как Ленин — «живее всех живых»!

Родин оказался прав: Климов и Перцов поняли друг друга с полуслова — Климов давно искал преданную собаку, Перцов — благодарного хозяина. Выяснив, что они вскормлены одной идеей — Единая и Неделимая Россия, что у них общая задача — каленым железом выжигать всех ее врагов, от внешних до внутренних — предателей, оборотней, бандитов и убийц, они тут же приступили к реализации своего плана: обсудили детали операции по ликвидации Можейко, не упустив ни одной мелочи, обговорили варианты возможных действий против группировки Тойоты.

— На сходняк соберутся держатели общака, — сказал Перцов, прихлебывая из фаянсовой чашки крепкий, одной заварки, чай. — Они сволочи, сидят в «ямах» и надежно прикрыты легально действующими предприятиями — у кого заводик колбасных изделий, у кого магазин или ресторан, как у Спрута. К ним не подберешься. С какой стороны не зайди, все на законных основаниях. А на самом деле идет хорошо налаженная работа по отмывке денег. Поэтому, чтобы не ломать напрасно голову, я предлагаю обменяться с этими деятелями встречными ударами — «они» взрывают Можейко, мы — сходняк. Баш на баш, так сказать. Как вы на это смотрите?

Климов закурил, посмотрел на окно, за которым тихо шептались листья пирамидального тополя.

— Я не против. Каким образом это можно осуществить?

— Сегодня, после взрыва, я приеду в ресторан «Семь сорок» — погулять, расслабиться после опасной работы. Народу в это время в кабаке полно, так что я, не привлекая внимания, могу запросто вмонтировать куда следует несколько тротиловых шашек — грамм по двести-триста. — Перцов внимательно посмотрел на Климова. В его серых глазах не было ни малейшего смущения, ни тревоги. — Устраивает?

— Нормальный вариант. Помощь нужна?

— Я работаю один.

— Деньги?

— Спрут заплатит, — усмехнулся Перцов. — И не ищите меня: недели на три я выпаду в осадок.

— Удачи тебе! — сказала Климов, поднимаясь.

До «устранения Можейко» оставалось шесть часов пятнадцать минут.

«БАНДИТЫ ДОБРАЛИСЬ ДО СИЛОВЫХ СТРУКТУР!»

С такой броской шапкой вышла на следующий день газета «МК». Ниже шел текст:

«Представители криминального мира после летнего отдыха с удвоенной энергией взялись за привычную работу. Вчера, в полночь, в самом центре Москвы, напротив театра «Эрмитаж», что в двух шагах от нашей знаменитой «Петровки, 38», была взорвана машина («Жигули» 6-й модели) следователя по особо важным делам прокуратуры РФ полковника милиции Можейко В. И Взрыв был так силен, что в близлежащих домах выбило стекла, а сам «жигуль», превратившись в огненный шар, сгорел дотла. Естественно, вместе с хозяином, которого опознали только утром по… номеру принадлежавшей ему машины.

По предварительному заключению, под машиной сработало радиоуправляемое взрывное устройство, равное по мощности 300 г тротила и начиненное металлическими шариками. Мотивы преступления пока не установлены, но отдел по расследованию заказных убийств считает, что устранение полковника Можейко связано в первую очередь с возбуждением им уголовного дела против двух боевиков внуковской группировки, которые были задержаны три недели назад по подозрению в убийстве (фамилии боевиков не упоминаем по причине сохранения тайны следствия) и у которых при обыске изъяли два пистолета: «ТТ» и «Макаров». Иными словами, правоохранительные органы получили строгое предупреждение: «Место, Мухтар!»

Чем ответит на сей выпад МУР? Не пора ли вспомнить, что честь мундира защищают со шпагой в руке!»

ГЛАВА VIII

Сходняк — словечко жаргонное, из лексикона воров старой формации, поэтому у читателя оно ассоциируется со сборищем людишек карикатурного плана — свиные рыла, фикса, наколки, пиджак с разрезом, сапоги гармошкой — в каком-нибудь заброшенном доме или грязном подвале, где обитают крысы, в общем, как в известной киноленте «Место встречи изменить нельзя». На самом же деле современный сходняк — это, как правило, фешенебельный отель, сверкающие хромом и лаком иномарки, смокинги, бабочки, залитый ярким светом ресторанный зал, услужливо-бесшумно-молчаливые официанты, шампанское, красная и черная икра, аромат бразильского кофе и дорогих сигарет. Единственное, что не изменилось с прошлых, прочти забытых лет, так это лица. Глянув на них, любой воскликнет: «Братцы, да это ж гоголевская галерея — ноздревы, маниловы, Чичиковы, собакевичи!»

«В правительстве не лучше, — подумал Тойота, входя в зал ресторана «Семь сорок».

Встречал дорогих гостей сам хозяин, Михаил Викторович Магнер. Он был в сером в клеточку костюме, сшитом, естественно, на заказ, белоснежной сорочке и лакированных туфлях. На лице застыла благожелательная улыбка преуспевающего человека.

— Газеты читал? — спросил он, понизив до шепота голос.

— Просмотрел, — кивнул Тойта. — Ты расплатился?

— Сегодня утром.

— А где он сейчас?

— Лег на дно Черного моря. Недельки на две, на три.

— Номер его сотового у тебя есть?

— Нема.

— Жаль. Все собрались?

— Как один.

— Тогда, пожалуй, начнем.

Тойота занял президентское место — во главе большого, сервированного на десять персон стола и одарил собравшихся скупой, неразвернутой улыбкой.

— Господа, мы собрались сегодня, чтобы отметить пятидесятилетие моего большого друга, надеюсь, и вашего, Владимира Ивановича Павлова, мэра города Дагомыс, города, который мы все любим, города, в котором мы отдыхаем, города нашей молодости и ежегодных встреч! — Тойота поднял бокал шампанского. — За тебя, Владимир Иванович. Дай Бог тебе здоровья! — И, обняв друга, тихо добавил: — Все остальное — купим!

…Через полчаса, когда гости хорошо выпили и плотно закусили, Тойота произнес речь, которая должна была оправдать его действия, связанные с банком «Лира», и полностью реабилитировать перед братвой.

— А теперь, друзья мои, поговорим о конкретных делах, — сказал он, вытирая салфеткой губы. — До вас, наверное, дошли слухи, что банк «Лира», услугами которого мы пользуемся, испытывает некоторые затруднения. Грозят ли нам неприятности? Да, проблема есть. Дело в том, что часть наших сбережений, которые мы не успели вложить в операции с недвижимостью, лежат в erQ сейфах…

— Сколько? — спросил Василий Иванович Дольников. Он командовал мясокомбинатом и буквально на днях понес крупные убытки: говядина, закупленная им в Голландии оказалась зараженной вирусом бешенства.

— Около пятнадцати миллионов. Более точную цифру можете получить, сложив ваши счета… — Тойота сделал жест, объединяющий вкладчиков в одно целое. — Так вот, сумма, оставшаяся в сейфах банка, будучи обнаруженной, кем — вы прекрасно знаете, может уйти на погашение процентов, которые по праву принадлежат вкладчикам, то есть вам. Последнее хочу подчеркнуть особо: в первую очередь проценты будут начислены и выданы вам. Это я гарантирую.

— А существует возможность пролететь? — вопрос задал молочный магнат Степан Архипович Ящиков, мужик вредный, занозистый и дотошный.

— Маленькая, но есть.

— А что можно сделать, чтобы эту возможность исключить?

— Принять вызов.

— Разборка?

— И большая. Банк в данный момент охраняют спецназовцы, люди государственные.

— А какая разница? — подал голос Спрут. — Когда Беня Крик брал магазин на Малой Арнаутской, он знал, что сторож работает в милиции.

— Мы тоже можем рискнуть, — помолчав, сказал Тойота. — Решайте. Это ваше право.

За столом поднялся маленький переполох, и во время этого переполоха, в момент, когда Ящик, видимо, забуревший от своего молока, вынес вопрос на голосование, в кармане Тойоты тревожно запищал сотовый.

— Я слушаю, — сказал он, незаметно вытащив аппарат.

— Добрый вечер! Вячеслав Иванович! Климов беспокоит. Узнаешь?

— Чем обязан? — спросил Тойота, пытаясь вспомнить, давал оперу свой номер телефона или нет. «Впрочем, какая разница, — подумал он, — при его возможностях вычислить меня — раз плюнуть».

— Я твой должник, Вячеслав Иванович, а долг платежом красен. Выйди на пару минут, серьезный разговор к тебе имею.

— А ты далеко?

— В ста метрах от ресторана. На стоянке автомашин, бежевый «жигуль», — пояснил Климов и, видя, что Тойота колеблется, добавил: — Возьми охрану, если опасаешься.

— Хорошо. — Тойота спрятал сотовый в карман и встал. — Голосуйте, я пока освежусь.

Климов, увидев Тойоту, распахнул дверцу, жестом предложил занять место рядом. Тойота еще раз внимательно осмотрелся. Площадь пустынна и тиха, стоянку контролируют люди Спрута, вооруженные автоматами, машину Климова и его команду, которая состояла из пяти молодцов, взяли в полукольцо его охранники — не вырвешься.

— Я слушаю, — сказал Тойота, заняв место рядом с водителем.

— Можейко ты заказал?

— Не задавай вопросы, на которые я не могу ответить. — Тойота сканером ощупал салон и, убедившись, что его не записывают, закурил, заметно нервничая. — Мои люди у тебя?

— Кого ты имеешь в виду?

— Сам прекрасно знаешь.

— Допустим.

— За что вы их взяли?

— Чистим свои ряды от шкурников и предателей.

— А второго?

— Коростылева что ль?

— Да, — кивнул Тойота.

— До кучи, — хмыкнул Климов. — Чтобы не якшался с кем попало.

— И куда ты их запрятал?

— Обижаешь, Вячеслав Иванович! Я — честный мент, имя свое позорить не буду.

— А чего приперся?

— Я же сказал: должок отдать. Жизнь тебе, дураку, спасти!

— От кого?

— От кары небесной.

Тойота аккуратно стряхнул пепел в пепельницу.

— У тебя осталась минута.

— Пятьдесят пять секунд, — ответил Климов, взглянув на часы. — Давай помолчим.

— Ты меня за этим сюда и пригласил? — обеспокоенно спросил Тойота.

— А чего зря трепаться, мы с тобой без слов понимаем друг друга.

— Умных людей любишь?

— Обожаю. — Климов щелкнул средним пальцем по циферблату, вздохнул и перекрестился. — Да простит меня Бог!

— Ты что, верующий?

Ответить Климов не успел. Черноту ночи взрезала ослепительная красно-белая вспышка, небо раскололось, и Тойота, словно в страшном, кошмарном сне, увидел, что крыша ресторана, в котором он только что сидел, медленно приподнялась, рассыпалась на части — балки, кирпичи, стальные перекрытия, и осела, подняв такой грохот, что он от ужаса закрыл глаза.

Точно такой же ужас испытали и охранники Тойоты во главе с дядькой Черномором, а когда очухались, то было поздно: руки в наручниках, сидят в машинах.

— Поехали! — скомандовал Волынский. Он нырнул в «жигуль» Климова, на заднее сиденье, и упер ствол пистолета в спинку кресла, на котором сидел Тойота. — Дернешься — пристрелю!

Бархатный сезон… Так называют на юге последние дни лета и начинающейся осени. Солнце уже светит не очень — не сгоришь, но лучи его, теплые и мягкие, как руки женщины, действуют разлагающе — впадаешь в дремоту, тянет в сон.

Заснул под шелест волн и Скоков. Вернее, даже не заснул, а впал в блаженство, ибо впервые за много месяцев напряженной работы почувствовал себя абсолютно свободным человеком — созерцателем, у которого все проблемы решены, а если и не решены, то отодвинуты на неопределенное время.

— Семен Тимофеевич!

Скоков поднял отяжелевшую от солнца голову, посмотрел на Яшу Колберга, только что вынырнувшего из глубин моря, и, проследив за его взглядом, увидел приближающегося к ним нетвердым шагом Гришу Блонского, который здесь, в Дагомысе, возглавлял сборную команду Москвы по карточным играм. Сегодня состоялась заключительная встреча. Москвичи дали бой петербуржцам и, судя по радостной физиономии Блонского и по плетеной корзинке в его руках, доверху набитой фруктами и шампанским, этот бой выиграли. Они и должны были выиграть: вся партия колод, заказанная Блонским в типографии, была заряжена и через Роспечать отправлена в нужные города и регионы. Скоков об этом знал, но… закрыл глаза. А что можно сделать, если за стол садятся два мошенника? Осуждать их так же глупо, как, например… Остапа Бендера, решившего поиметь подпольного миллионера Корейко.

— Ну что? — спросил Скоков, приподнимаясь. — «Рука бойцов колоть устала»?

Блонский бросил на песок корзинку и оглушительно расхохотался.

— Это был расстрел питерских рабочих!

— Силой, значит, взял…

— Умом, Семен Тимофеевич! — усмехнулся Блонский, открывая шампанское и безмятежным взглядом окидывая горизонт. — Один известный американский катала сказал: «У девяноста девяти процентов населения земного шара однажды в жизни вдруг появляется буйное желание сыграть. Наша задача оказаться в этот момент рядом и предоставить им возможность проиграть свои деньги». Ваше здоровье, господа сыщики!

— Спасибо.

Они выпили, и Скоков, подумав, сказал:

— И все-таки я желаю тебе найти более достойное применение своим способностям.

— Утоплюсь! — Блонский быстро разделся и с размаху бросился в теплые волны Черного моря.

ЭПИЛОГ