Ее темно-карие глаза стали огромными от едва сдерживаемой истерики, но она, овладев собой, послушно ответила:
— Где-то до полудня. Пожалуй, в одиннадцать или в двенадцать часов. Во всяком случае, до ланча, потому что мы едим в половине первого, а я сбежала, не поев.
— А когда Адель Ренман позвонила вам, господин адвокат?
— В тот же день. Как раз перед тем, как я в час дня уходил из конторы.
— Что она сказала?
Адвокат Хеймерсон, казалось, взвешивал, насколько ему следует быть откровенным. В конце концов, повернувшись к Виви Анн, он официально спросил:
— Согласны ли вы, фрекен Ренман, чтобы я рассказал все, что могу рассказать?
Тесно прижавшись к Турвальду, она кивнула:
— Да, разумеется.
Выразительно откашлявшись, адвокат сказал:
— Фру Ренман позвонила мне в состоянии чрезвычайного волнения. Она пожелала, чтоб я как можно скорее явился к ней, захватив ныне действующее завещание, чтобы мы вместе составили новое. Я позволил себе задать тактичный вопрос, серьезно ли то, что произошло. «Мое семейство сводит меня с ума, господин адвокат, — заявила она, — но я позабочусь о том, чтоб оно получило как можно меньше денег, с таким трудом и в поте лица заработанных Карлом Понтусом». Сделанное фру Ренман заявление вообще-то было ошибочным, так как скопил это состояние своим трудом никоим образом не покойный супруг фру Ренман, а ее отец, старик-управляющий Ренман.
— А вы уверены, — спросил Кристер, — что она сказала «мое семейство», а не «моя дочь»?
— Абсолютно уверен!
— Можете ли вы в общих чертах сообщить содержание того завещания, которое она решила изменить?
— По этому завещанию двести тысяч крон наличными получает фрекен Хедвиг Гуннарсон, остальное переходит к ее дочери.
— Наличными? Означает ли это?..
— Это означает, что налог на наследство и налог на имущество, оставшееся после смерти фру Ренман, оплачивается из наследства покойной, так что фрекен Гуннарсон получает свои двести тысяч чистыми.
— А сколько остается после этого фрекен Ренман?
— Так сразу я точно определить не могу. Но речь идет о сумме, составляющей примерно два миллиона крон. Хотя, само собой разумеется, издержки на налоги будут неслыханно велики.
— Как вы полагаете, господин адвокат, если бы фру Ренман успела встретиться с вами вчера вечером, какие последствия могли бы иметь место для двух вышеупомянутых особ?
Голос Хеймерсона прозвучал еще более сухо, чем обычно:
— Несколько росчерков пера, и фрекен Гуннарсон была бы лишена наследства. Наследство фрекен Ренман могло бы, как я уже объяснил, сократиться на половину всего состояния. Остальная его часть, по всей вероятности, пошла бы на благотворительные цели.
Настала почти зловещая тишина.
Турвальд прервал ее, как-то странно пробормотав:
— Иными словами, повезло, что она умерла именно тогда, когда собиралась это сделать.
Однако Кристер Вийк весьма почтительно протянул руку пожилому юристу.
— Благодарю вас за справку. Но мы больше не задерживаем вас, господин адвокат. Похоже, будет дождь, а до города довольно далеко.
Он проводил адвоката до самой лестницы. Когда он вернулся, лицо его было сурово. Но первым в наступление пошел Турвальд.
— Мне кажется, комиссар, пора вам прекратить играть с нами в кошки-мышки. Стало быть, она убита?
Виви Анн на диване выпрямилась, как свеча.
— Убита? — резко спросила она. — Боже мой, о чем ты болтаешь? И кто этот парень, который ведет себя так, будто он тут хозяин?
Турвальд бережно обнял ее.
— Он — комиссар уголовной полиции, дорогая! И, если я не ошибаюсь, шеф государственной комиссии по расследованию убийств.
— Но я не понимаю?..
Вынув с отсутствующим видом трубку изо рта, Кристер дружелюбно сказал:
— Тут и понимать особенно нечего… пока что. Фру Ренман явно отравлена, а Хедвиг Гуннарсон обеспокоена, как бы ее не обвинили в том, что она подала на стол ядовитые грибы. Я обещал помочь ей в небольшом расследовании в этом направлении.
— Но почему она мне ни словом не обмолвилась об этом? — И все также возбужденно добавила: — Что вы обнаружили, комиссар? Само собой разумеется, не небрежность Хедвиг.
— Не-е-ет, — протянул Турвальд.
Но он произнес это слово так, что оно заставило нас обоих — и Кристера, и меня — прислушаться.
— Ты, кажется, сомневаешься? В чем дело?
— Давай, выкладывай!
Турвальд уже раскаивался в своей реакции, но был вынужден продолжать.
— Я вспомнил только, что Виви Анн плохо чувствовала себя на днях, когда ела грибы, которые собрали Хедвиг и Йерк. Разве ты не помнишь?
— Да-а, помню, — чуточку неохотно призналась она. — Это случилось в понедельник. На ланч мы ели омлет с грибами. Но это было вовсе не так, как тогда, когда заболела мама; я почувствовала лишь легкое недомогание, прежде чем мы поехали в город, но потом все прошло. Да и вообще позднее вечером у меня начались месячные, а в таких случаях у меня всегда перед этим болит живот.
Кристер жадно дымил трубкой.
— Ну ладно, во всяком случае трудно решить, почему только фру Ренман — или, возможно, господин Гуннарсон и фру Ренман — заболели после приема, на котором подавали раков.
— Они ели из одного и того же блюда, в котором были грибы, — заметил Турвальд, который явно наблюдал тогда за ними.
А между тем он не сидел так близко к Аларику, как я, и я снова заверила его:
— Он и кусочка тушеных грибов не съел. Кроме того, он почувствовал себя плохо сразу же после еды, но Адель стало плохо на другой день.
— Больше подозрений вызывает у нас то, что пила фру Ренман, — объяснил Кристер. — Кто-нибудь из вас видел, кто смешивал ей напитки?
— Вы, комиссар, имеете в виду ее ужасное пойло — джин-ликер-кока-кола-грог?
Виви Анн вздрогнула.
— Я всегда предупреждала ее, что эта смесь будет стоить ей жизни. Но она, разумеется, в это не верила.
— Я стоял рядом с ней, — сказал Турвальд, — когда потом мы поднялись в зеленую гостиную сразу же после праздничного ужина, и тогда она собственноручно смешала свое особое зелье. Йерда и Йерк тоже были при этом, но ни они, ни я не захотели пить грог перед кофе, так что ограничились лишь тем, что смотрели, как пьет Адель. А затем по желанию хозяйки все перешли на террасу.
— Ну, а потом?
— Потом?
Лицо Турвальда с резким орлиным профилем выражало, с одной стороны, готовность помочь, а с другой — непонимание, к чему клонит Кристер.
— Вот именно, я хочу услышать, чем каждый из вас занимался в последующие за этим часы.
Турвальд, казалось, все еще был совершенно сбит с толку.
— Я не могу ничего сказать ни о ком, кроме себя. Я находился на террасе до тех пор, пока мы не помчались вниз, чтобы помочь Аларику.
— Все ли были на террасе?
— М-да. — Турвальд сморщил нос, напряженно пытаясь вспомнить.
— Нет. К нам вышла Фея, но одновременно исчезли Йерк и Йерда… Позднее, когда мы, вероятно, побывали уже внизу на дворе, я был с Алариком до тех пор, пока не прошел самый тяжелый приступ, и тогда Йерда и я отвели его на виллу. Там мы столкнулись с Виви Анн, и, поскольку мне не представилось случая остаться с ней в тот вечер наедине, я вывел ее на террасу.
Как раз около двенадцати мы заглянули в комнату Хедвиг и убедились, что Аларик спит, а потом поплелись на верхний этаж, где Адель уже бушевала из-за того, что Хедвиг не торопился подавать кофе.
— Этот подробный отчет, — спокойно заметил Кристер, — кажется, означает, что доктор Бьерне между одиннадцатью и двенадцатью ни на минуту не оставался один…
— Один? Нет, я не оставался один.
Внезапно он понял, о чем идет речь, и угрожающе воскликнул:
— Послушайте, комиссар! Вы что, пытаетесь инсинуировать?
— Абсолютно ничего я не инсинуирую, и был бы рад, если бы фрекен Ренман точно также пошла бы мне навстречу, как это сделали вы.
Виви Анн, вероятно, также охотно пошла бы ему навстречу, но она оказалась намного худшим и более сумбурным свидетелем, нежели ее жених.
— Чем я занималась с того момента, как мы встали из-за стола, и до тех пор, как собрались в большой комнате выпить кофе? Но откуда мне это знать? — Она беспомощно взглянула на Кристера. — Сначала я была вместе со всеми и убирала со стола, а потом кто-то закричал, что дядя Аларик заболел, и тогда я выбежала на двор, а потом была в доме… и в туалете, и в моей комнате и полюбовалась малышкой Феи, нет, это определенно было уже после кофе… ведь невозможно все упомнить. Потом в конце концов, появились Тедди и Йерда и буквально притащили дядю, а Тедди и я тайком пробрались на веранду, но не спрашивайте меня, в котором часу это было, потому что я понятия не имею…
— Да нет, — сказал Кристер, — я не буду вас мучить. Но взамен расскажите мне кое о чем другом. Что было причиной вашей ссоры с фру Ренман в субботу?
— О, причина была та же самая, из-за которой мы ссорились все лето. На приеме, где подавали раков, она запретила мне «ворковать» с Тедди, а я пришла в ярость и стала кричать, что собираюсь ворковать с ним до конца своей жизни, и если она не разрешит мне выйти за него замуж, то я все равно, черт побери, сделаю это. Я попросила ее привести мне хоть одну-единственную вескую причину того, почему ей не нравится Тедди, но она только болтала: «Конечно, он мне нравится, но он неподходящая партия для моей маленькой невинной девочки». Послушать ее, так он — никому неизвестный жуир с темным прошлым, и у меня было желание наброситься на нее.
Никому неизвестный жуир с бледной улыбкой сказал:
— Я сто раз тебе говорил, чтобы ты не обращала на нее внимания. Спорить с Аделью было гиблое дело, последнее и самое злое слово всегда оставалось за ней.
Кристер с непроницаемым лицом пристально разглядывал Виви Анн.
— Рассказывали ли вы кому-нибудь в тот день о вашей ссоре? О том, что ваша мать грозилась изменить завещание?
Виви Анн открыла было рот, чтобы ответить. Но тут же быстро сжала свои тонкие губы, а выражение лица у нее стало примерно таким же угрюмым, какое я наблюдала у нее во время нашей первой встречи, когда мы загорали на понтоне. Казалось, она совершенно отгородилась от всех нас.