— Что же входит в этот Ягарь, заклинания?
— Деяния веры, способы совершенствования людей. Но до нее ты вряд ли доберешься, добудь мне хотя бы Волхварь.
— Как мы его найдем?
Пелагея сняла с указательного пальца правой руки перстень в форме змеи с головой крокодила, протянула собеседнику.
— Глаза этой королевы змей начнут светиться при приближении к книге. Не потеряй перстень, голову сниму!
— Как можно, — растянул в улыбке узкие губы Лиховский. — А второе дело какого свойства?
— Мокрого, — серьезно ответила верховная жрица. — Надо разлучить мою подопечную Владиславу с ее наставницей бабой Марьей. Слишком большую силу взяла старая колдунья. Она может встретить мое предложение неласково, тогда… убей ее!
— Слушаюсь, госпожа, — низко поклонился сотник.
Снова желание шевельнулось в груди жрицы. Она задумчиво ощупала взглядом крутоплечую фигуру сотника, его склоненную голову без единого седого волоска, нехотя процедила сквозь зубы:
— Иди и помни, что я сказала. Да придет Тот, чье имя будет произнесено.
— Да придет Тот… — отозвался сотник, склонился еще ниже, попятился к выходу и исчез за дверью.
Пелагея посидела еще немного в отрешенной задумчивости, играя тяжелым чешуйчатым крестом на груди из серого металла, с загнутыми концами, так что крест слегка смахивал на свастику, с трудом встала со стула, и в этот момент крест в ее руке издал тонкий прерывистый стон, похожий на сигнал сотового телефона. Впрочем, это и был своеобразный «телефон», только не сотовый, работающий совсем на других принципах.
Верхний конец креста, напоминавший когтистую лапу, засветился, над ним маревом задрожал воздух, затем в этом дрожащем облачке протаяла полупрозрачная мужская голова с тяжелым сильным лицом, на котором выделялись мясистые губы, такой же мясистый нос и набрякшие веки. Это был эмиссар Морока, депутат Государственной Думы Виктор Иванович Клементьев.
— Выражаю мое почтение, хозяйка, — шелестящим голосом произнесла голова Клементьева, разглядывая Пелагею глубоко посаженными черными глазами. — Плохие новости.
— Я вся внимание, Черный Вей.
— Ваша торопливая инициатива вокруг озера возымела негативные последствия. Волхвы начали готовить инициацию вызова Белобога.
Верховная жрица нахмурилась.
— Каким образом это стало тебе известно?
— Я чую шевеление творящего эгрегора волхвов.
— Это не доказательство. — Пелагея растянула в презрительной усмешке бледные старческие губы. — Как говорил один известный ученый: все доказательства того факта, что один плюс один равняется двум, не принимают во внимание скорость ветра[17].
— Я не знаю такого ученого, — отрезал Вей-Клементьев. — Зато я знаю другого, который рекомендовал: чтобы царствовать — надо молчать![18]
Верховная жрица сжала губы в узкую синеватую полоску, глаза ее на мгновение вспыхнули угрозой.
— Ты тоже, господин депутат, допустил немало промахов, о коих наш Господин еще ничего не знает. Появление группы Пашина недалеко от храма — целиком и полностью твоя вина.
— Безымень не справился с…
— Безымень всего лишь тень человека, зомби, он исполнитель и свое получит, главный спрос не с него. Да и твое чутье стало тебя подводить. Какие доказательства ты приберег, изобличающие волхвов в намерениях вызвать Белобога? Кого именно они собираются призвать?
Клементьев с видимым усилием справился с собой, погасил недобрый огонек в черных омутах глаз, нехотя проговорил:
— Вероятнее всего Хорса.
— Не Ярилу, точно? Хоре не опасен, он любитель застолий и веселья и давно не воевал.
— Но его ипостаси Гор и Георгий когда-то победили Змиев, к тому же он покровительствует Витязям.
— Почему волхвы решили вызвать его, а не Ярилу или Перуна? В крайнем случае Стрибога?
— Это их решение, не мое. Кудесники на Руси издревле служили требы и приносили жертвоприношения богам, покровительствовавшим славянам. По моим данным, волхвы сначала хотели обратиться прямиком к Свентовиту, но посчитали ситуацию не столь серьезной. Тем не менее прошу заняться вашим извечным недругом Евстигнеем. Его необходимо убрать или в крайнем случае заставить переселиться подальше от храма. Я пришлю вам в помощь Безыменя.
Пелагея хотела отказаться, но подумала и согласилась.
— Однако работать он будет под моим началом.
— Разумеется, хозяйка.
— И еще: убери отсюда, с берегов Ильмеры, службу безопасности, с милицией я сама справлюсь. Мои люди натыкаются на чекистов чуть ли не в каждой деревне.
— Суггеренд[19] ФСБ мне неподвластен, — посмурнел Клементьев, — там сменился директор, но я попробую повлиять на него. Он молод и имеет достаточное количество врагов. Теперь о наших непосредственных проблемах. Мне стало известно, что в экспедиции Пашина есть Витязь.
Брови старухи сдвинулись, нос заострился, лицо на миг стало молодым и грозным.
— Как тебе удалось это узнать?!
Клементьев усмехнулся.
— Я заслал в группу шпиона.
— Безыменя, что ли?
— Нет, пришлось кое-кого заморочить или, как сейчас принято говорить, запрограммировать. Теперь я буду знать все, что затевает этот авантюрист.
— Это славно, — задумчиво проговорила Пелагея. — Кто же этот шпион?
Вей-Клементьев засмеялся перхающим смехом, покачал перед лицом толстым пальцем.
— Пусть это останется моей тайной, хозяйка. Главное, что он есть.
— Кто же Витязь?
— Вероятнее всего бывший зек Антон Громов. Он появился в отряде не случайно, его вели волхвы. Кстати, возможно, и сам Пашин Витязь, хотя еще не посвящен. Короче, позаботься, чтобы экспедиция не увидела того, что не имеет права видеть. Да придет Тот, чье имя будет произнесено!
Видение головы Клементьева пропало. Крест перестал светиться. Верховная жрица отпустила крест, подняла руку ладонью кверху и уставилась на нее, пока в горсти не образовался белесый дымный шарик величиной с грецкий орех. Тогда Пелагея с силой метнула этот шарик в стену кельи, и тот с грохотом взорвался, выплеснув языки ядовито-зеленого огня, проделав в стене глубокую дыру в форме шестилучевой звезды.
ПОСЛУШНИЦА
Владислава сидела на корточках в траве и наблюдала, как на приземистый боровик забирается слизень. Двигался он медленно, с достоинством, но целеустремленно и в конце концов покорил вершину гриба, чтобы тут же спуститься под его шляпку с другой стороны.
Потом Владиславу привлекла внимание оса, поедавшая спелую ягодку малины над головой. Работала она долго, пока не улетела, отяжелевшая, нагруженная нектаром. Слегка зашуршали первые опавшие с клена листья справа от девушки — это выглянула мышь, внимательно осмотрелась по сторонам бусинами глаз и, не обращая никакого внимания на Владиславу, побежала к норке под пнем.
Владислава подняла голову и залюбовалась поляной изумрудного бархатного мха, расцвеченной по краям зарослями брусники. Хрустнула ветка, на перину мха упали две птицы с фиолетово-сизо-черно-рыжим оперением — самец-глухарь и молодой петух, еще не научившийся распознавать опасность в неподвижно сидящем человеке. Владислава могла бы легко поймать глухарей, но не стала этого делать, продолжая наблюдать за жизнью любимого уголка леса. Она не раз сиживала так в кустах, неподвижно и тихо, и природа вокруг становилась частью ее души, в то время как она сама становилась продолжением природы. Они дышали друг другом, улыбались и пели друг другу и не могли жить друг без друга. Правда, в последнее время кое-что изменилось в жизни девушки, она уже не могла всецело принадлежать ни себе, ни миру вокруг, и думала об этом непрестанно, понимая, что скоро он ей станет недоступен. По рассказам бабы Марьи послушницы Морока не имели права на личную жизнь, на ожидание счастья и желание лучшей доли, не могли они рассчитывать и на выход в свет, и даже мечтать о появлении сказочного принца, который унес бы их в дальние страны. Но Владислава мечтала. Образ высокого чернобрового мужчины с лицом святого, сильного и ре-тигельного, не побоявшегося вступить в схватку с хранителями храма, все еще стоял перед глазами девушки, а в ушах постоянно звучали его слова: «Будешь ждать? Я приду!..»
Владислава ждала. Верила и не верила, что он придет, грезила с открытыми глазами, постоянно видела сны, в которых он то прилетал птицей, то приплывал рыбой, и каждый раз обращался в добра молодца, подхватывал на руки, прижимал к груди и жадно целовал…
И сердце замирало…
— Илья… — прошептала она, забывшись.
Глухари сорвались с поляны, захлопали крыльями, улетели. Послышался треск валежника, шелест шагов, и на краю поляны выросла фигура человека в серо-зеленом зипуне поверх черной рубахи, бородатого и усатого, с густой черной шевелюрой.
— Иди домой, — сказал он скрипучим деревянным голосом.
Это был дядька Дормидонт, которого она звала Черномором, сторож, приставленный к Владиславе теткой Алевтиной. Он сопровождал девушку всюду, как тень, таскался следом, и уйти от него она не могла, хотя много раз пробовала это сделать, используя свои чары. Лишь однажды ей удалось убежать от него на берег озера, к Стрекавину Носу, где ей повстречался человек другого мира по имени Илья, — помогла баба Марья, но с тех пор Дормидонт не отставал, бродил за спиной, как леший, и смотреть на него было тошно и противно.
— Иду, — с презрением бросила Владислава и понеслась во всю прыть сквозь кусты, расступавшиеся перед ней, траву и лесные заросли, по кочкам болотца, по тонким жердям, перекинутым через ручьи, стремительная, легкая и светлая, как ветер.
Дормидонт не побежал следом, но оказался у околицы деревни почти одновременно с Владиславой, погрозил ей корявым пальцем, и девушка сбавила бег, пошла шагом, перестав обращать на него внимание. Не все сторожа храма владели легкоступом, то есть умением быстро преодолевать пространство, но Дормидонт умел. Ему было уже за шестьдесят, и ходили слухи, что он учился всяким колдовским премудростям у самой Хозяйки, поэтому Владислава его побаивалась и не любила.