— Да теперь уж и не припомнить, почему… Знаешь, мне всегда хотелось, чтобы мы с тобой чего-то в жизни достигли, пока еще молоды. А может, идея созрела от созерцания старика Петерсена, твоего босса в банке, или — мистера Харпера в магазине хозтоваров. Завтра утром, к примеру, они ни на шаг не отступят от места, оккупированного ими тридцать или сорок лет назад.
— Но ведь наши с тобой боссы — прекрасные люди. Каждый имеет собственный дом, взрослых уже детей…
— … и ежедневно глазеет на одни и те же рожи, говорит и делает одно и то же! Не люди, а сырье для производства целлюлозы! Один день или миллион суток — для них это без разницы. Думаешь, они жили когда-нибудь, как белые люди? Да никогда! Они просто прозябают в какой-то своей особой среде, человеческая жизнь уже не для них. Еще несколько лет подобной лабуды, и этих старых пней переоденут в деревянные одежды и зароют в землю, а их балдежные обязанности станет выполнять кто-то другой.
— Об этом лучше не думать, Дейви.
— Порой об этом трудно не думать. Особенно когда у тебя есть очень близкий человек, и хочется для него сделать что-нибудь необыкновенное…
Джуди протянула руку и на полную катушку врубила приемник — чтобы не слышать моего голоса, но не проехали мы и полумили, как она выключила радио.
— Знаешь, Дейви, — тихо заговорила она, — я ни в коей мере не собираюсь потакать твоим безумствам. Но разве не чудно было бы завтра или послезавтра утром проснуться обладателем пятидесяти или шестидесяти тысяч долларов?
— Как раз это я и начал тебе втолковывать там, у озера, — сказал я. — Нам не обязательно перерождаться в каких-то патологических рецидивистов. Мы пойдем на ограбление лишь один единственный раз, а для отвода глаз будем продолжать работать, как обычно, каждый на своем месте, покуда не уляжется шум по этому поводу. Потом я в один прекрасный день объявлю мистеру Харперу, будто мне предложили работу в Калифорнии. Мы с тобой тут же и поженимся, друзья устроят нам отвальную, мы пообещаем им писать, но делать этого по разным соображениям, разумеется, не станем. Сама же знаешь, как такие обещания выполняются на деле. Через несколько лет нам будет и не вспомнить, как выглядит этот паршивый городишко. К тому времени мы обзаведемся собственным бизнесом, будем вкалывать, как полагается, и удалимся от дел едва нам стукнет тридцать пять. А после этого, хочешь — купайся да плавай где-нибудь в Майами-бич, а хочешь — катай себе мячики на гольфовом поле в Пасадене. Проматывать денежки не входит в мои планы, Джуди, честное слово. Мне нужен лишь старт, шанс для хорошего старта, возможность сколотить состояние, пока мы еще молоды — вот и все, что входит в мои планы. С моральной точки зрения мы будем ничуть не хуже тех старых финансовых баронов, которые обманом отбирали у индейцев нефтеносные земли или заключали грязные политические сделки, чтобы прикарманить общественные владения для прокладки своих железных дорог.
Джуди нервно прикурила вторую сигарету от окурка первой. Я украдкой взглянул на нее, не поворачивая головы, и вздохнул.
— Разумеется, все это лишь мечты, но иногда так приятно помечтать, хоть я и пожалел уже о том, что начался весь этот разговор.
— Это так заманчиво, — вздохнула Джуди. — Деньги нам пришлись бы очень кстати.
— Если у нас появится малыш, а то и двое, можно было бы дать ребятишкам достойное образование.
Мы катили по окраинам города к дому Джуди.
— Не сворачивай здесь, мне пока неохота возвращаться домой, — внезапно сказала она. — Заедем лучше в «Гамбургеры по-скорому» и съедим там по сандвичу, попьем солодового напитка.
— Хорошо, — согласился я.
В этом заведении, где клиенты обслуживаются прямо в автомобилях, я выбрал укромное местечко подальше от других автомашин. Мы жевали гамбургеры, долгое время не произнося ни слова.
Наконец Джуди судорожно заерзала на сиденье.
— Дейви…
— Угу.
— В пятницу в моей кабине будет лежать семьдесят пять тысяч долларов для завода «Лэндерз-Миллз».
— Я знаю, что у них в пятницу выдача зарплаты. Это и навело меня на мысль об ограблении.
— Да будет тебе известно, что я не разделяю твоих воровских наклонностей, заруби это себе на носу. И все же, если притвориться, что мы-таки решили совершить ограбление, то как ты рассчитываешь вынести такую кучу денег из банка, чтобы охранник не арестовал тебя еще до того, как ты приблизишься к выходу?
Я развалился на сиденье и высосал через соломинку изрядный глоток солодового напитка.
— О, мы с тобой провернем это ограбление под сурдинку.
— Подо что?
— Под сурдинку. Это музыкальное выражение. Оно означает «очень тихо». Я уведу деньги так незаметно, что ваш охранник с улыбкой откроет передо мной дверь, когда я буду выносить нашу с тобой добычу из банка.
Она выпрямилась на сиденье и подалась немного вперед, чтобы лучше видеть меня.
— Дейви, а как ты намерен был действовать, чтобы ограбление прошло под эту — под сурдинку?
— Я бы постарался как можно скорее подготовить утреннюю передачу денег в банк из нашей скобяной лавки, — объяснил я, — и принес бы эти деньги как обычно в парусиновой нашей сумке. Потом бы я передал этот вклад тебе, Джуди, как я это проделываю каждое утро. Только в этот раз, когда ты закончишь пересчитывать деньги, я преспокойно выйду из банка со своей денежной сумкой, набитой самыми крупными банкнотами, какие только найдутся у тебя в кабине.
Она резко выпрямилась, стукнувшись головой о потолок моего драндулета.
— Ну и нахал же ты, Дейви! Хочешь, чтобы я рисковала своим добрым именем, поставила на карту все, что…
— Ты бы не рисковала абсолютно ничем, рыбка моя, — вздохнул я. — Вся оркестровка выдержана в полной гармонии, и наша пьеса прозвучала бы пианиссимо, что означает «очень и очень тихо». Мы заранее приготовим записку с печатными буквами, нарисованными цветным карандашом на дешевой бумаге, и постараемся не оставить на ней отпечатков пальцев, кроме твоих, разумеется, — тебе же придется брать ее в руки.
— Дейви, я подозреваю, что ты тайком попиваешь.
— Конечно, я иногда с большим удовольствием пропускаю кружечку пива, — признался я. — Записка, которую ты утром в пятницу принесешь с собой в банк, будет гласить следующее: «СЕЙЧАС ЖЕ ПЕРЕДАЙ МНЕ ДЕНЬГИ, А НЕ ТО Я УБЬЮ ТЕБЯ, НЕ СХОДЯ С ЭТОГО МЕСТА». Примерно через полчаса после того, как я покину банк и зал начнет заполняться посетителями, ты выпустишь эту записку из рук, и она, трепыхаясь, упадет на пол, а ты брякнешься в самый что ни на есть натуральный и глубокий обморок.
Джуди внимала каждому слову, не отрывая от меня глаз.
— Ладно, я упаду в обморок, — наконец сказала она.
— И сразу после того, как придешь в себя, ты должна поначалу быть рассеянна, словно в плену неуверенности в своих ощущениях. Потом начнешь припоминать, что случилось. Ты сделаешься возбужденной, у тебя возникнет испуг и начнется чуть ли не истерика. Поскольку я молод, строен и темноволос, ты спросишь у окружающих, не схвачен ли ими немолодой среднего телосложения человек с красноватым цветом лица. Тут они обнаружат записку на полу твоей кабинки и спросят: «Какой человек?» А ты ответишь: «Он немного расстегнул свое пальто и показал спрятанный у него за полой пистолет. Я положила деньги в мешок, протянутый мне грабителем, и он засунул его под пальто. Я попыталась поднять тревогу, но тут меня поглотил какой-то ужасный ничем не заполненный мрак».
— Ужасный, ничем не заполненный мрак, — повторила Джуди.
— Ты самая сообразительная изо всех знакомых мне телок, Джуди. Только больше ничего не добавляй к тому, что скажешь вначале. Пусть так все и останется, не надо ничего приукрашивать, никаких дополнительных описаний.
— Одного ты не учел, Дейви. Помнишь то банковское ограбление, что произошло несколько месяцев назад в Коновере?
— Конечно, помню. Оно-то и привело меня к мысли…
— Кассира подвергли проверке с помощью детектора лжи. Это обычная полицейская практика. Они предвидят возможность трюков наподобие задуманного тобой.
— А я предвижу, что они предвидят, куколка моя, — тут же отпарировал я.
— Да что ты говоришь? — ее голос прозвучал холодно, с некоторой сострадательностью.
Обижаться на женские настроения — самое последнее дело. Я не позволил себе этого, а лишь погладил ее маленькую нежную ручку.
— Вот тут-то на сцену и выступает мистер Эгглстон.
— Эгглстон?
— Один пожилой джентльмен, с которым я познакомился в «Бочонке».
— Деви! Не я ли недвусмысленно просила тебя стороной обходить эту пивную по пути с работы домой!
— Интереснейший человек — этот Эгглстон, — продолжал я, воодушевленный предметом своего рассказа. — Аккуратный такой, ненавязчивый джентльмен, всегда безукоризненно одетый. А причесывается так, что каждая его седая волосинка знает свое место.
— Меня нисколько не интересуют завсегдатаи «Бочонка», — прокомментировала Джуди, задирая нос, однако через несколько секунд ей пришлось малость опустить его. — Когда ты включил его в свой план?
— После того, как узнал, что в свое время он был терапевтом-метафизиком в Лос-Анджелесе.
— Что-то вроде знахаря? Или шарлатана?
— Именно так, Джуди. В конце концов его выгнали из города. Кроме того, он подстраивал сделки с липовыми ценными бумагами, продавал фальсифицированные рудники и занимался сбором средств для несуществующих благотворительных обществ.
— Похоже, ты близко сошелся с этим типом, — в тоне ее голоса зазвучала предостерегающая нотка.
— Да, мы здорово подружились после того, как он узнал, что моя девушка трудится в банке.
— Слушай, ты либо выбросишь из головы всю эту блажь, либо домой мне придется топать пешком, а отсюда идти очень далеко.
— Когда этот Эттлстон, — продолжал я, — занимался лечением невротиков и людей с эмоциональными расстройствами, то вовсю пользовался гипнозом. Он и в самом деле великолепно им владеет, Джуди. Видела бы ты шутки, которые он разыгрывает иногда в «Бочонке»! Однажды вечером он дал Коротышке Коннорсу постгипнотическое приказание постоять на голове. И разрази меня гром, если Коротышка не попытался встать на голову спустя пять минут после выхода из гипнотического транса — в точности, как приказал ему Эгглстон.