— Что ж ты мне раньше-то не сказал, милый мой, что так меня любишь? Стеснялся, что ли? А я-то, дура, думала, что ты такой, как все эти — им лишь бы русской бабе подол задрать. Ты у меня совестливый был, стеснительный. Ну не силен, ну и что из этого? А в Америку поехал — сказал мне, что полечиться да родственников навестить. А каких — не сказал… Зачем же молчал? Да разве я бы не поняла? Боялся небось? Чего боялся, дурачок? Что я тебя этим поганым словом назову? Мамзером? Да я и слыхом не слыхивала таких слов! Глупости какие ваши попы придумали, а тебе и твоим правнукам жизнь ломать?! Нет уж! — Тамара оторвала ладонь от лица и, сжав кулак, погрозила кому-то невидимому. — Не выйдет!
Мне стало боязно, что Тамара выплачет всю влагу из организма и помрет от обезвоживания, поэтому я протянула ей носовой платок и, не найдя ничего лучшего, принялась постукивать ее по спине, как будто прогоняя застрявший в горле кусочек. Как ни странно — это помогло. Она прекратила рыдать и вдруг с решимостью сказала:
— Я убью его! Найду и убью!
— Кого, Тамара? — я не на шутку испугалась за ее голову.
— Убийцу. Он же мне всю жизнь поломал! Жили бы мы сейчас с Йоси…
— Не понимаю тебя, Тамара, — опять влезла я, не в свое дело, — то ты мужа бросать не собираешься, то с Йоси хотела жить. Что же получается?
— Ой, Валерия, тебе хорошо так рассуждать, у тебя вон какой — молодой, красивый, образованный. А я ведь сама все тяну, всю жизнь! Когда же отдохнуть приведется?
Странно, вот уж не думала, что моя жизнь может еще служить поводом для чьей-то зависти.
Вообще-то Тамара начала меня понемногу утомлять. Ее буйная энергия, направленная на подавление всех и вся, уже выводила меня из себя. Но я терпела, так как она из разряда подруги превратилась в разряд клиентки, а за выездные дела я беру дороже, плюс расходы на дорогу.
— Тамара, у меня дела. Если тебе еще что-то нужно, звони мне на работу.
Дарья на каникулах совсем отбилась от рук. С самого раннего утра пропала и пришла только в шесть вечера, причем от нее жутко пахло костром и уксусом. Оказалось, что весь ее класс собрался в национальном парке отпраздновать Песах. Моя дочь была ответственна за маринад — дети купили куриные крылышки и жарили их на мангале. Когда я спросила, почему именно крылышки, моя дочь ответила с легким недоумением:
— Потому, что дешевле их только суповые наборы из костей…
Через день она собралась в Нетанию, видите ли, в ближайшее к Нетании поселение раз в десять дней прилетают тарелки, и сегодня как раз десятая ночь…
Вот насчет тарелок я уже резко воспротивилась. Нечего дурака валять! Мне звонила учительница по закону божьему и сказала, что у Далии (так ее зовут в школе) проблемы с сотворением мира. То есть не с сотворением мира, а с тем, как это учат на уроках Библии. Она отказывается отвечать на вопросы и твердит о теории большого взрыва и о динозаврах, которые не вписываются ни в один день творенья. Придется посидеть с ребенком и объяснить ей, что, если она не хочет верить в это, никто не заставляет, но пусть обозначит себе в голове закон божий, как урок фольклора и тогда сотворение мира пройдет значительно легче.
Пасхальные двухнедельные каникулы кончились, возле пекарен выстроились огромные очереди за хлебом (в течение двух недель в Израиле запрещено торговать хлебом, мукой и макаронами, можно продавать только мацу), дети начали учиться, и я стала постепенно забывать об этой жуткой истории.
Тамара позвонила вновь:
— Валерия, как поживаешь? — я со смешанными чувствами слушала ее веселый голос.
— Спасибо, вашими молитвами, — осторожно ответила я.
— Ты мне нужна!
— Правда?
— Валерия, не обижайся, я знаю, ты потратила на меня много времени, работала. Я отблагодарю…
— Тамара, давай серьезно, никаких благодарностей за свою работу я не принимаю — у меня твердые расценки. И если ты хочешь продолжать пользоваться моими услугами, будь добра, оплати предыдущую работу.
— Ну хорошо, хорошо, приезжай, я подготовлю чек.
— А что случилось?
— Я звонила Эйбу, брату Йоси. Он согласился приехать и поговорить обо всем. У него такой приятный интеллигентный голос, но я многого не понимала, что он говорил. Так что приезжай, помоги перевести. Ладно?
— Переводить с английского?
— Нет, он говорил со мной на иврите.
— Когда он приедет?
— Сегодня к восьми. Он работает в Тель-Авиве и после работы сможет быть у меня только вечером. Мужа с детьми отправлю к золовке, все равно с ними никакого разговора не получится. Так ты будешь?
— Буду, — вздохнув, согласилась я.
К Тамаре я подъехала без четверти восемь. Зная точность англосаксов — а имя Эйб говорило, что его владелец — выходец из Америки или Англии, — я решила не рисковать. Поднявшись на третий этаж, позвонила.
Дверь открыла взволнованная Тамара. Она была принаряжена, накрашена тщательнее, чем обычно, когда ее синие тени кажутся подбитыми синяками.
— Проходи, — сказала она.
Квартира блестела. На столе, покрытом вязаной скатертью, стоял домашний торт, а вокруг него в вазочках лежали варенье, фисташки и разное печенье.
— Вижу, ты основательно подготовилась к визиту, — сказала я и взяла фисташку.
— Валерия, вот чек, я даю заранее, чтобы потом при нем не расплачиваться.
Глянув на чек, я поняла, что сумма вполне достаточная.
— Спасибо, — сказала я, пряча его в сумку.
— Ты знаешь, я должна бежать, — она виновато улыбнулась.
— Куда?
— Только что позвонили из турбюро. Там пришел клиент, которому я продала путевку, и устроил скандал. А без меня никто ничего не может решить. Ему завтра утром вылетать, а он что-то там хочет поменять. Я быстро… Хорошо?
— А как же я?
— Ничего страшного, — Тамара уже сбрасывала тапочки и надевала туфли, — примешь его, как положено, попьете чаю, все на столе, а я мигом.
И она исчезла.
Нет, все-таки эта женщина непредсказуема! Сплошной ветер в голове! И ошибка с клиентом, я уверена, тоже по ее вине, несомненно.
Высыпав на тарелку фисташки, я принялась меланхолично их грызть, не вполне представляя, о чем же буду разговаривать с этим заморским Эйбом.
Ровно в восемь раздался звонок. Я поспешила к двери, открыла ее и, несколько смущаясь, проговорила на иврите: «Проходите, пожалуйста».
Гость кивнул и вошел из темного подъезда в ярко освещенный салон Тамариной квартиры.
Без бороды его было не узнать.
— Авраам Брескин, — пролепетала я в изумлении.
— Да, — он сделал еле заметный кивок, — Авраам, или Эйб, как привыкли меня называть в Штатах.
— Проходите, присаживайтесь. Хотите чаю?
— Нет, Тамара, спасибо. Не нужно.
Только я открыла рот, чтобы сказать ему, что я не Тамара, но что-то остановило меня.
Авраам сел за стол и положил рядом с собой элегантный кейс. Без бороды он выглядел точной копией того парня на фотографии, постаревшей копией, разумеется, но все равно — сходство было очень заметно.
— Так о чем мы будем с вами говорить, Тамара? — спросил он, и я обратила внимание, что кончики его пальцев подрагивают.
— Я… я даже не знаю… — пробормотала я, кляня себя, что впуталась в эту историю. И чего сразу не сказала, что я не Тамара? А теперь было уже поздно. Он бы подумал, что я над ним издеваюсь.
— Зато я знаю, — жестко сказал Брескин, и выражение его лица изменилось. Дежурная вежливость перешла в откровенную ненависть, — вы хотите поговорить о наследстве моего отца!
— Нет, почему так сразу о наследстве? — боже, какую чушь я несу! — Хотелось бы просто познакомиться…
— Зачем? — презрительно сказал он. — Зачем мне с вами знакомиться? Для чего вы мне, нужны?
— Как для чего? Все-таки Йоси был ваш брат!
— Брат?! — в интонации Тамариного гостя прозвучала издевка. — Да зачем он мне нужен был, этот брат? И он без меня прекрасно обходился. А вот когда отцу совсем плохо стало, тут-то братец и объявился. А почему бы и нет? Писатель Исаак Брескин умер миллионером.
— Ну почему вы все переводите на деньги? А если это естественная радость сына, который нашел отца? Пусть ненадолго, но нашел…
— И все тут же распустили слюни! Как же, сын нашел блудного отца! Ах, какая встреча. Все рады и счастливы!
— Кроме вас, — констатировала я.
— Я рад, что вы понимаете это, — он как бы в шутку поклонился, и я заметила у него на затылке белую ермолку.
Вот так наступает озарение. Мне стало вдруг так горячо, что я мгновенно вспотела. Глаза увлажнились, и передо мной промелькнули все этапы двойного убийства: кричащая Тамара возле гостевого домика, рассказ Марка об убийце, сам Марк, лежащий в зарослях авокадо, отказ Рафаэля признаться в убийстве…
— И поэтому вы его убили! — выдохнула я, не понимая, что надо сдержаться.
— А ты понятливая девушка, — сказал Авраам, пододвигая к себе кейс.
Он неторопливо открыл его, достал оттуда пистолет и не спеша взвел его. Я в ужасе прижалась к стене.
— Сидеть! — рявкнул он, указывая на стул, с которого я только что вскочила. — Иначе я застрелю тебя на месте.
— Н-нет, пожалуйста, я уже сижу, — страх сковал все мои члены.
— Так вот, ты должна понять — я не маньяк какой-то, чтобы убивать и получать от этого удовольствие. Мне это противно. Но что прикажете делать, — Брескин обращался как бы не ко мне, а к суду присяжных, — если я, законный наследник своего отца, единственный его сын, находился около него все время его болезни, а в последний момент приезжает какой-то алжирец и отбирает у меня (мне казалось, он скажет: «чечевичную похлебку») моего папу!
— Как же он его у вас отобрал? Вы — старший сын, носите фамилию отца…
— Ты хочешь сказать, что он — мамзер и поэтому ему ничего не положено? Ты глубоко заблуждаешься! Может быть, по американскому праву это верно, но не по еврейскому. Еще в тринадцатом веке наш великий философ Рамбам сказал: «Отдайте наследство мамзеру, ибо он и так обойден и несчастен».
— Послушайте, Авраам, — я старалась говорить спокойным голосом, практически без интонаций, — насколько я знаю, вы живете в кибуце, обеспечены всем необходимым. Ваш папа был миллионером, да еще авторские права. Это же очень большие деньги! Ну отдали бы немного Иоси, что из этого? Неужели он половину требовал?