Сам захлопнул дверь, и стало тихо.
Ну что так не везет женщине?
На голове наливалась шишка, глаз не видел — наверное, повредил что-то этот красавчик. Главное — без смысла.
Куда деваться?
И она поняла — хватит ей* лучше смерть, лучше что угодно!
И как аккорд сладкой музыки мелькнуло воспоминание о будущем или другом времени. Глупый, глупый Вадик, ты хоть помнишь меня? А ребята из архитектурного? Сколько прошло с тех пор, как она вышла из транстемпоральной камеры? Часа три, не больше… а где сто долларов? Теперь придется их глазнику отдавать.
И когда она поднялась и отошла от двери, чтобы еще разок посмотреть в зеркало, дверь от могучего удара слетела с петель и упала в коридор.
Это была психическая атака.
Вошли двое, в чулках, натянутых на головы с прорезями для глаз, как из триллера.
— К стене! — приказал один из них.
Потом увидел рожу Даши и даже присвистнул.
— Кто же это нас обогнал, блин? — спросил он с юмором.
— Желающих больше чем достаточно, — ответила Даша.
— Мы ненадолго, — сказал один из чулков. — Возьмем свое и по домам.
— Чего свое?
Чулок вроде и не услышал, они втолкнули Дашу в комнату.
— Мы жмурика догнали, — продолжал чулок, — а он пустой. Сбросил товар. Мы пока вычислили, три часа потеряли.
— Значит, неправильно вычислили.
— Он шел от твоего мужа, из лагеря, — сказал другой чулок, незлобиво, спокойно, как объяснял урок непонятливой девочке. — У него твой адрес был, но имя не твое, Александра Федоровна.
— Это моя свекровь, — тупо сказала Даша.
— И мы знаем. Теперь мы знаем, кто кому свекровь.
— Не видела я никакого пакета, — устало сказала Даша. — Отвяжитесь. Ко мне сегодня все вяжутся.
— Группа риска, — сказал чулок. — Газеты читать надо. Таких, как ты, всегда бьют. При всех царях и режимах.
— И насилуют, — сказал второй. — Только не таких грязных и вонючих.
— Я не грязная! Я не вонючая! — последние слова оскорбили Дашу так, что она перестала бояться.
— А теперь скажи мне, ангел, — произнес первый чулок, — откуда ты знаешь, что тебе оставили пакет!
— Вы сказали!
— А вот этого мы тебе не сказали. Мы народ осторожный, тертый, мы никогда лишних слов не говорим. Я сказал — товар.
— Мне показалось, что пакет.
— Вот и замечательно, — сказал второй чулок. — Пускай будет пакет. Так где же пакет?
— Не знаю!
— Может, и не было пакета?
— Не было, не было!
Тут чулок ей врезал.
Ну что ты будешь делать! Такого дня давно не было. Наверное, он последний в ее короткой и бестолковой жизни. А ведь хотелось как лучше, даже идеалы в жизни были, а в шестнадцать лет стихи писала. И мечтала — вот встретит хорошего человека, желательно старше ее, родит ребеночка…
Чулок ей врезал снова. Безжалостно, сильно и резко, казалось, что голова оторвется. Но голова у человека так просто не отрывается. Только глаза совсем перестали видеть.
— Вспомнила? — спросил чулок.
Она даже кричать не могла, сил не было кричать.
— А даже и будешь кричать, — угадал ее жалкую мысль чулок, — никто не придет. Ваш дом трусливый, половина переселенцы, никогда не высунут носа.
Они ее били ногами, она чувствовала, как трещат ребра, наверное, ломаются — дышать было больно.
Они устали, утомились, все-таки тоже люди.
Она валялась у них в ногах, а они сидели на кровати, рядом, закурили. Запахло дымом.
— Тебе дать покурить? — спросил один из них. А у Даши даже не было сил, чтобы согласиться, а впрочем, так мутило, что сигарета бы не помогла.
— Ты себя утомляешь и наше время тянешь, — сказал чулок. Она так и не научилась их различать. — Мы что, не люди, что ли?
— Зачем вы так меня мучаете? Я, честное слово, не знаю, где ваш пакет. И даже не знаю, что в нем… Я его в коридоре положила на полку, на вешалку, а сейчас его нет.
— Посмотри, — сказал один из чулков.
Второй поднялся и пошел в коридор. Скоро вернулся, он нес в руке обертку от пакета. Разорванный мятый лист коричневой оберточной бумаги.
— Этот? — спросил он.
— Этот.
— А где товар? — спросил первый.
— Ну не знаю!
Он, не вставая с кровати, наклонился, прижег ей щеку сигаретой.
Она взвыла, а он сказал:
— Вот эта дырка никогда не заживет.
Даша отползла от него.
Она поняла, наступил момент, который уже не оставляет выбора. Они ее убьют. Они отмороженные. Они хотят ее убить. Им уже не так пакет нужен или товар, который был в пакете, им хочется ее убивать.
Она поползла от них, а они смотрели на нее сверху, как мальчишки на недобитую крысу.
Если отодвинуть тумбочку в маленькой комнате, если отодвинуть ее хотя бы на десять сантиметров, то можно будет просунуть туда в щель руку.
— Ты куда? — спросил чулок.
— Пить, — прошептала Даша.
Ей и на самом деле хотелось пить, страшно хотелось.
— Вот и ладушки, — сказал чулок. — Скажешь, куда товар положила, кому отдала, тогда мы тебе нарзану принесем.
— Холодного, — сказал второй. — Или даже квасу.
Они засмеялись.
И когда она поползла дальше, они не дали ей ползти, и один из них со всего размаха наступил каблуком ей на пальцы.
Пальцы хрустнули — она слышала этот хруст, она всем умирающим от боли телом чувствовала этот хруст, она не переживет этот хруст…
И тут хлопнула дверь.
Как от ветра.
— Смотри! — приказал один чулок второму и встал с койки, чтобы удобнее встретить возможную опасность.
Сейчас бы рвануть в маленькую комнату, ведь можно и успеть!
Но тело отказалось подниматься — так ему было больно. Наступает момент в болезни или в боли, когда тело сдается — ему становится все равно.
Тетя Шура бормотала в передней:
— Чего двери не закрываете, твари? Опять по Дашкину душу пришли? Не даст она вам, не даст!
— А ну, катись отсюда, пока цела! — крикнул чулок. А Даша поняла, что пакет нашла ее свекровь и уже сбыла куда-то. Или упрятала. Смотря что там. Но сказать об этом нельзя — они набросятся на тетю Шуру. Ей-то, несчастной, за что такая мучительная смерть?
— Это моя квартира! — закричала свекровь. — Я сейчас всех позову! Я сейчас милицию вызову!
Послышались удары — один из них бил тетю Шуру, а Даша поползла в том направлении, стараясь кричать, а на самом деле еле слышно бормоча:
— Не надо! Она же пьяненькая, она не понимает!
— Выкидывай ее на лестницу! — приказал один чулок другому. — Она в отрубе.
Сейчас или уже никогда! Преодолевая боль, а может быть, лишь отталкивая ее, Даша поползла в маленькую комнату.
Надо было миновать метр коридора…
Кровь лилась из руки и почему-то стекала по боку, по платью, может, голова разбита? Один глаз не видел.
По второму лилось нечто липкое, как цветочный мед. Тоже кровь?
И тут чулок ее заметил.
— Ты куда?
Он кинул в нее что-то тяжелое, она стала терять сознание от удара в затылок, но удар ей помог — он толкнул ее вперед, и Даша упала, ударившись о тумбочку так удачно, что тумбочка сдвинулась.
И за ней блеснул темпоральный квадрат.
Но ей не достать его. Никогда не достать — потому что чулок стал стрелять. Он стрелял ей в ноги, она содрогалась, но не от боли — боль уже давно завладела всем телом — а от приближения смерти.
И уже совсем умирая, Даша все же умудрилась — вне сознания — дотронуться ладонью до металлического квадрата.
И тут же она исчезла.
Не только в квартире. Но и во всей Вселенной ее уже не было, потому что она была в движении, в пути, когда исчезает масса…
Даша пришла в себя в неуютном и суровом транстемпоральном отсеке.
Она старалась не двигаться, понимая, что тогда возвратится боль. И она этой боли не выдержит. Поэтому открыв на мгновение глаза, она закрыла их снова.
Ничего не происходило.
Потом пришел голос.
— На этот раз пришлось нелегко?
Мудрая и оттого скучная тетя Тампедуа сидела на неудобном шатучем стуле у стены. В старомодных очках, с прической «пармазан», которую уж двадцать лет никто не носит, она была похожа на грузного филина.
— Ты же видишь! — простонала Даша. — Я могла там умереть. Я чуть не умерла.
— Не умерла, тогда вставай. Нечего разлеживаться, тебя друзья поджидают.
— Они же рехнутся, если увидят, на кого я похожа!
— Возьми себя в руки.
Даша отказывалась подняться. Ковер был жестким, но надежным и безопасным.
— Они сюда не проникнут? — спросила Даша.
— Не старайся показаться глупее, чем ты есть на самом деле. Мы не на предвыборном митинге.
— Позови доктора.
— Нет, мой президент. Лучше открой глаза.
Даша открыла глаза.
Тетя Тампедуа держала перед ее лицом небольшое зеркало на длинной прямой ручке.
…Никакой крови, никакого выбитого глаза, никаких синяков и ссадин.
Обыкновенное, милое, приятное, неправильное лицо президента.
Даша знала, что это именно так. Она не в первый раз уходила в виртуальное прошлое.
Но на этот раз все было настолько тяжело, что Золушка еле смогла вернуться во дворец.
Даша поднялась. Все в ней ломило, страдало, ныло.
— Но я и шага ступить не могу.
— Это лишь означает, — цинично сказала тетя Тампедуа, — что все болезни от нервов, и только сифилис от удовольствия.
В отсек заглянул Паскуале.
Он знал о «заплывах» президента лишь в общих чертах. Обо всем лишь Даша и тетя Тампедуа.
— Заждались, — сообщил он. — Тебя не было больше двух часов.
— Неужели и там я пробыла только два часа?
— Около двух часов, — подтвердила тетя Тампедуа.
— Ты не представляешь, сколько всего произошло!
— Поэтому и существует эта программа, — сказала тетя Тампедуа. — И будет существовать.
— Но там я уже, наверное, умерла.
— Думаю, что сегодняшний визит — исключение. Но закономерное.
— Хотя бы кто-нибудь из вас побывал там со мной. Вы бы так не рассуждали.
— Визиты туда — слишком дорогое удовольствие, — сказал Паскуале. — Некоторые даже ворчат, что президент живет не по средствам.