гостя не было фонарика и он искал рукой выключатель… Она оценила свою осторожность — как хорошо, что они догадались не зажигать свет и ничем себя не выдали. В маленькую щель им трудно было наблюдать за непрошеным гостем, однако было понятно, что он забрался на сиденье, вытащил вентиляционную решетку и что-то спустил в открывшийся люк, а затем привязал это к поставленной на место решетке. Потом он погасил свет и выскользнул из квартиры, не забыв ее запереть. Все это заняло три-четыре минуты, не больше. Зоя Алексеевна перевела дыхание:
— Валечка, что это было? Зачем он проник в чужую квартиру? Я-то ведь живу этажом ниже…
— Вот он вам и послал подарок. Я думаю, что он спустил в вашу квартиру какой-то яд. Возможно, чтобы завтра вы уже не проснулись…
— Я ждала чего-то подобного…
— Быстро ведите меня к телефону!
Так же неслышно они добрались до аппарата, и Валентина позвонила Володе, своему другу и наставнику из милицейского управления. После короткого рассказа-отчета на другом конце провода ее заверили, что сейчас в квартиру Зои Алексеевны под видом разносчика телеграмм придет специалист, который все и проверит. Валентина положила трубку.
— Так. Дело сделано. Теперь нам с вами, дорогая Зоя Алексеевна, надо вернуться на исходные позиции. Интересно, чем он открыл дверь? Ключи, что ли, специально сделал? Наверное, да, повреждений нет никаких…
Женщины благополучно добрались до квартиры Зои Алексеевны… «Телеграфист» вырос на пороге минут через десять, можно сказать, молниеносно, а вслед за ним в квартиру шмыгнул бравый молодец, который вроде бы случайно шел по коридору.
— Господи, как мы к вам мчались! — сказал он. — Шеф боялся, как бы вы тут не отравились…
— Думаю, что он боялся не зря, — уверенно сказала Валентина, провожая оперативников к месту нахождения неожиданного и нежданного «подарка»…
— Ну и конечно, это был какой-нибудь страшный яд, усыпляющий, а потом убивающий человека! — сказала Глафира, когда на следующий день все общество вновь собралось у Маргариты Сергеевны и слушало рассказ о ночных приключениях. — И подбросил его этот убийца! Чтобы убрать свидетеля! Недаром я чувствовала вокруг вас, Зоя Алексеевна, какую-то страшную силу… Гелий, а ты что-нибудь подобное чувствовал?
— Да. Я даже хотел пойти с ними… переночевать.
— Ну и что же не пошел? — ехидно спросил Глеб.
— А, вы же знаете мою жену. Скандал на всю Европу.
Зоя Алексеевна, сидевшая все в том же кресле и охраняемая Валентином и Ефремом, вдруг повернулась к Глафире и спросила:
— Глашенька, а сейчас?
— Что — сейчас?
— Господи, ну она вас спрашивает, чувствуете ли вы эту силу сейчас? — «перевел» Альберт. — И я не вижу тут ничего сверхъестественного. По законам физики это можно объяснить…
— Сейчас? — Глафира подошла к Зое Алексеевне, сосредоточилась, протянула к ней руки…
— Ищи-ищи. А то убийца-то ведь на свободе. Разгуливает. И доказательств никаких нет. Тебе, Валя, надо было его из пистолета — паф! — заметил Ефрем.
— Может, и надо было. Ну что, Глаш?
— Да ничего. Ну, совершенно ничего. Словно этот негодяй вообще исчез.
— Словно его стерли с лица земли…
— Глеб, не мешай. Лучше проверь, продублируй меня.
Глеб пошел на Зою Алексеевну словно слепой, вытянув вперед свои худые руки, остановился, вращая кистями и пальцами, «прощупал» пространство и сделал тот же вывод:
— Чисто.
— Что ж, возможно, он уехал, — предположила Валентина.
— Но почему его сразу не схватили? — возмутился Ефрем.
— Потому что он скрылся… Да и доказательств тогда еще не было… Никто не знал, яд это или не яд, покушение или не покушение… Но он все равно вернется, — спокойно подытожила Валентина. — Он ведь должен знать, удалось это его злодейство или нет…
— А… телефон у вас звонил утром, Зоя Алексеевна? Он мог ведь и по телефону узнать? — спросил Ефрем.
— Звонил. Но Валентина не велела мне брать трубку.
— Но, судя по всему, для него это еще не доказательство, — продолжал накалять обстановку Ефрем.
— А вы, судя по всему, не учитываете психологии преступника. Вы вообще не думаете о психологии, — начал свою речь Альберт. — Совершить преступление, да еще не одно — это взять на себя тяжкую ношу. Как бы ни был человек жесток, а лишить жизни себе подобного — это переступить черту, за которой такая бездна, что страшно становится. Не всякий удержится, чтобы не упасть. И когда человек летит в эту бездну, зачастую становятся ненужными и деньги, и другие вещи, ради которых и совершалось зло. Рядом поселяется ужас. Человек общается с людьми, улыбается, он вроде бы полон сил, что-то обсуждает, что-то делает, но знает одно — этот ужас может его поглотить… И он не остановится, как не остановился бы…
— Но вы говорите о бумеранге — если пожелаешь человеку что-то плохое, это первым делом придет к тебе, как бы вернется, — заметила Глафира.
— Примерно так, но… Человек, переступивший черту, живет в другом мире. Перевернутом, изуродованном…
— Но порой такие люди всемогущи. У них власть, деньги, — твердо сказала Маргарита Сергеевна.
— Да не всемогущи. Их нравственность, духовность на нуле — какое уж тут всемогущество! — заметил Ефрем.
— Это узкомогущество! — вставил Глеб.
— Постойте, постойте… Но разве убийца не может быть… поэтом? — Зоя Алексеевна смутилась от своего вопроса.
— Конечно, не может, — спокойно вмешался молчавший Валентин. — Он может писать стихи, но поэтом ему не быть. Для этого должна быть высокая душа. А у него может получиться что-то вроде:
Под перезвоны ресторанные
Смотрю я на часы карманные.
О, время, как оно летит!
А снег за окнами валит…
— Ну, это вы каждого бездарного поэта сделаете убийцей, — заметил Альберт. — Кстати, а какого вы мнения о… — и он назвал известного и много публикуемого поэта, редактора толстого литературного журнала.
— Ну, я бы назвал его поэзию… поэзией одного шага. Шагнул — стихотворение, еще раз шагнул — второе… Все просто, понятно, но как-то все смешно — обратная реакция. У него-то это серьезно, а получается юмор…
— Черт! Как это точно! — Глеб даже оставил свой ядовитый тон. — Вам бы критиком быть. Литературным.
— И театральным, — подсказала Маргарита Сергеевна.
— А я и хотел. Но тут у нас в семье произошло несчастье — у племянницы церебральный паралич. Я и решил, где нужнее… Но я не раз видел настоящее искусство. Помните Федора, фехтовальщика, который ставит все бои в театре? Когда он показывает бой, то среди сотен его движений — и резких, и плавных, и безжалостных, и одухотворенно-романтичных…
— О, стихи в прозе!
— Не перебивай, Глеб, я его люблю! Так вот, у него есть один момент — он снимает свой плащ, свое одеяние фехтовальщика, и бросает его на пол, на тело поверженного. Федор делает это тридцать лет, и тридцать лет плащ ложится у него всегда одинаково, тютелька в тютельку!
— Заметает следы… — «мяукнул» Глеб.
— Мы все время отклоняемся от темы! — заметила Маргарита Сергеевна. Неожиданно рядом с ней зазвонил телефон, издавая какие-то хриплые, простуженные звуки. Она сняла трубку и, не слушая, что говорят на другом конце провода, передала ее Валентине. Все навострили уши.
— Привет, Володя!
Зажав ладонью мембрану, она пояснила, что звонят из милицейского управления, и стала произносить что-то на первый взгляд малопонятное:
— Море? Черное? Пространственное расслоение… Газ… Так я и думала. Не надо медлить. Можем. Мы все можем…
Только для постороннего уха это было бы ребусом. Каждый же из присутствующих прекрасно понял, что преступник спешно уехал на юг, где его уже и обнаружили, что он плещется в Черном море, ни о чем не подозревая, что Зою Алексеевну он пытался отравить сильнодействующим ядом, что ни для кого не было секретом, а еще — Валентина и Зоя готовы выехать туда в любой момент, чтобы, отбросив все милицейские протоколы и версии, воочию посмотреть, как вытянется в удивлении лицо этого хитроумного подонка, когда он увидит перед собой гордо плывущую мимо цветочных клумб Зою Алексеевну в сопровождении Валентины и непременно еще кого-нибудь, кто властен задержать преступника и доставить его по назначению.
— Надо же… удивительно, — заметил Альберт.
— А я не вижу ничего удивительного в том, что он сбежал… Инстинкт самосохранения. Но от себя не убежишь… — довольно грозно добавил Гелий.
— Меня не это удивило, а… пространственное расслоение. Я эти слова даже вслух не произносил. Только мысленно. И нигде об этом не слышал. Но меня это занимало так же, как параллельные миры. То есть я всегда связывал эти явления.
— Я тоже думала о чем-то подобном, — сказала Глафира.
Валентин оживился:
— Но ведь вы это связываете с психологией, ребята, да? У вас же тут не голая мистика…
— Конечно, — ответила Глафира. — Ефрем, Глеб, у вас в газете есть какая-то корреспондентка, все мистические стихи пишет. Фамилия у нее военная…
— Бойцова! — подсказали оба.
— Да, она близко подошла к этому пространственному расслоению. И она помогла мне оформить, что ли, мою теорию… — с волнением говорил Альберт. — У каждого человека, у каждого поступка, у каждого чувства есть свое пространство, своя, так сказать, полочка во Вселенной.
— Своя ниша, — услужливо подсказала Маргарита Сергеевна.
— Пусть ниша. И одна отгорожена от другой. Что-то на что-то может, вероятно, влиять, но не смешиваться. Инстинкт подсказал преступнику, что надо уйти в другое пространство, иначе можно погибнуть от собственного зла. И он ушел. От места преступления его отделяют тысячи километров, другой климат, другой воздух, другая память…
Валентина не выдержала:
— А ведь мы с Глафирой давно говорили о чем-то подобном. И у Володи, что звонил мне из управления, мысли работают в этом же направлении. Но оставим пока это. Зоя Алексеевна, мы… летим?
— Как скажете, Валечка.