вствие, и вам остается довольствоваться лишь голым фактом.
А факт этот, если констатировать его безо всяких иносказаний и экивоков, заключается в том, что по пути от железной дороги до деревни Редчерч меня подвели к совершению самого неблагоразумного, самого, если хотите, бесчестного в жизни моей поступка. Я раскрыл, я выдал этой женщине секрет чрезвычайной важности — военную тайну, от которой могли зависеть как исход войны, так и жизни бесчисленных тысяч людей.
Случилось это прежде, чем я начал понимать, какую преступную оплошность допускаю, прежде, чем сообразил, что эта женщина с ее цепким умом способна свести воедино мои разрозненные намеки и получить общую картину хранимого в строгом секрете плана.
Начало было положено слезными ее стенаниями по поводу того, что армии союзников остановлены и удерживаются на несокрушимых оборонительных рубежах германцев. В ответ я постарался объяснить ей, что справедливее было бы говорить о наших несокрушимых оборонительных рубежах, которые удерживают неприятеля, поскольку захватчиками являются германцы.
— Неужто же Франция и Бельгия никогда не избавятся от этих захватчиков? — взволнованно восклицала она. — Неужели нам вечно суждено рассиживать перед немецкими окопами и мириться с тем, что германцы хозяйничают в десяти провинциях Франции? Ах, милый Джек, скажи хоть ты мне Бога ради какие-нибудь слова утешения, которые вдохнули бы искорку надежды в мое сердце, а то мне порой кажется, что того и гляди оно разорвется от горя. Вы, англичане — такой уравновешенный народ, вам ничего не стоит вынести подобные испытания, мы же, французы, устроены по-другому, у нас более чувствительная нервная система, мы душевно более ранимы, чем вы. Скажи мне, что не все еще потеряно! Хотя, наверное, это глупая просьба, откуда тебе, простому подчиненному, знать то, что ведомо лишь твоему высокому начальству в Военном министерстве?
— Между прочим, случайно или неслучайно, но я довольно хорошо информирован, — отвечал я. — Можешь больше не переживать, ибо мне доподлинно известно, что скоро мы двинемся в наступление.
— Что значит — скоро? Найдутся люди, для которых и следующий год может показаться достаточно близким сроком.
— Это произойдет еще до конца нынешнего года.
— Может, через месяц?
— Еще, пожалуй, скорее.
Она стиснула мои пальцы в своей ладони.
— Ах, дорогой мальчик! Ты вселяешь в мое сердце величайшее счастье! Однако же теперь я начну жить в таком тревожном ожидании, что через неделю просто сойду в могилу.
— Ждать не придется и недели.
— Тогда скажи, — продолжала она своим вкрадчивым голосом, — пожалуйста, скажи мне одну лишь вещь, Джек, — всего одну вещь, и я тебя перестану донимать расспросами. Наступление начнут наши храбрые французские солдаты? Или же его предпримут ваши бравые Томми[12]?
— И те, и другие.
— Восхитительно! — воскликнула она. — Я все поняла. Наступление начнется в таком месте, где французские оборонительные линии соединяются с английскими, и солдаты обеих наших наций разом ринутся в совместное победоносное наступление.
— Нет, — отвечал я, — они будут действовать раздельно.
— Но ведь из твоих слов я как будто поняла — хотя женщины, конечно же, ничего не смыслят в этих вопросах, — что наступление будет совместным.
— Ну и что? Если французы, к примеру, начнут атаковать под Верденом, а британцы, положим, под Ипром[13], то и в этом случае наступление будет совместным, хотя армии союзников и отделены одна от другой сотнями миль.
— Ах, теперь понимаю! — опять воскликнула она, хлопая в ладоши от восторга. — Они станут атаковать на разных концах фронта, и проклятые боши не сумеют сообразить, куда им направлять свои резервы!
— Примерно в этом и заключается смысл обеих операций — настоящее, полномасштабное наступление под Верденом и огромная по своему размаху ложная атака под Ипром.
Внезапно меня охватило леденящее душу сомнение. Помню, как я отпрянул от нее и пристально посмотрел ей в глаза.
— Как же я разоткровенничался с тобой! — вскричал я. — Можно ли тебе доверять? Я, наверное, с ума сошел, выболтав тебе так много!
Мои слова жестоко обидели ее. То, что я, пусть на мгновение, но все же мог усомниться в ней, оказалось для нее больше, чем она была в состоянии безмолвно снести.
— Да я скорее себе язык отрежу, чем хоть единой душе скажу одно лишь слово из того, что ты мне сообщил!
Она говорила с такой убедительной искренностью, что все мои страхи сразу же развеялись, и во мне утвердилась уверенность, что на Эну всецело можно положиться. Не успев добраться до Редчерча, я напрочь выкинул свои опасения из головы, и мы предались радостям нашей встречи и построению планов на будущее.
Мне предстояло еще вручить служебную депешу полковнику Уоррелу, возглавлявшему небольшой лагерь в Педли-Вудро. Я отправился туда, и все это поручение отняло у меня примерно два часа. Вернувшись в дом сквайра и справившись о мисс Гарнье, я узнал от горничной, что Эна уединилась в своей спальне, велела конюху подготовить и подать ко входу ее мотоциклет. Мне показалось странным, что Эна, прекрасно зная о чрезвычайной краткости моей побывки, все же планирует мотоциклетную прогулку в одиночестве. Желая увидеться с ней, я прошел в ее небольшой рабочий кабинет и стал дожидаться там, поскольку дверь из него вела непосредственно в переднюю, так что Эна не могла незаметно для меня выйти из дома.
У окна в этом кабинете стоял крохотный столик, за которым Эна обычно писала. Я присел к нему, и тут мне на глаза попалось имя, начертанное крупным энергичным почерком Эны. Изображение было зеркальным, отпечатавшимся на промокательной бумаге, которой Эна пользовалась, но прочитать его не представлялось труда. Имя то было Юбер Варден. По всей видимости, оно являлось частью адреса на конверте, поскольку ниже я смог разобрать сокращение, обозначающее почтовое отделение в Лондоне, хотя следы названия улицы на промокательной бумаге почти не просматривались.
Вот каким образом я впервые узнал, что Эна переписывается с тем мужчиной, чье отвратительное лицо я видел на фотокарточке с обтрепанными углами. Очевидно, Эна солгала мне, ибо мыслимое ли дело вести переписку с человеком, которого она никогда не встречала?
Я не намерен оправдывать свое поведение, но представьте себя в моем положении, вообразите, что вы наделены моей пылкой и ревнивой натурой. Вы бы, наверное, тоже поступили, как я, потому что иного выхода просто не существовало. Ярость охватила меня, и я, что называется, дал волю рукам. Окажись на месте этого деревянного письменного столика железный сейф, я бы и его взломал. Столик же от моих усилий буквально разлетелся на части. Внутри лежало само письмо, для надежности спрятанное под замок до тех пор, пока автор не вынесет его из дома. Без каких-либо колебаний или угрызений совести я вскрыл конверт. Бесчестный поступок, скажете вы? Но если мужчина доведен ревностью до грани безумия, он редко отдает себе отчет в своих действиях. Мне любой ценой хотелось знать, верна ли мне или нет женщина, ради которой я был готов пожертвовать всем на свете.
Какой же волнующий прилив радости я испытал, когда пробежал глазами первую строку этого письма! Очевидно, я оказался несправедлив по отношению к Эне. «Cher Monsieur Vardin»[14], — так начиналось послание. Это была чисто деловая записка, не более. Я уже собрался было водворить ее обратно в конверт, тысячекратно раскаиваясь в своей подозрительности, когда в глаза мне бросилось одно слово почти в самом конце страницы, и я содрогнулся, точно ужаленный гадюкой: этим словом был Верден. Я снова заглянул в письмо: непосредственно под Верденом значился Ипр. Пораженный ужасом, присел я у разоренного мною столика и от начала до конца прочитал все письмо, перевод которого сейчас держу перед собой:
«Маррифилд-Хаус, Редчерч.
Уважаемый мосье Варден!
Штрингер сообщил, что Вы в достаточной уже степени проинформированы в отношении Челмсфорда и Колчестера, поэтому не стану писать Вам об этом. Мидлендская территориальная бригада и тяжелая артиллерия действительно перемещены к побережью близ Кромера, но только лишь временно. Это связано с армейскими учениями, а не с отправкой на континент.
А теперь сообщаю важнейшие свои новости, переданные мне непосредственно из Военного министерства. В пределах недели в районе Вердена можно ожидать очень мощного наступления, которое будет поддержано сковывающей атакой под Ипром. Обе операции чрезвычайно крупномасштабны, так что Вам надлежит отрядить голландского курьера к фон Штармеру с первой же субмариной. Сегодня вечером надеюсь получить от своего источника точные сведения о датах и прочие подробности. Вы же тем временем не должны оставлять энергичных действий.
Я не решаюсь отправить это письмо отсюда — Вам прекрасно известны повадки деревенских почтмейстеров — и отвезу его в Колчестер, чтобы Штрингер приобщил его к своей депеше, отправляемой через курьера.
Преданная Вам София Геффнер».
По прочтении письма я почувствовал себя одураченным, и мной овладело какое-то лютое и вместе с тем холодное бешенство. Итак, эта женщина оказалась немкой и к тому же еще шпионкой. Я был потрясен ее лицемерием и вероломством по отношению ко мне, но сверх всего меня одолевали мысли об опасности, грозящей армии и стране. Сокрушительный разгром, гибель тысяч людей — вот к чему может привести мое наивное доверие к этой недостойной женщине. И все же у меня оставалось еще время, чтобы предотвратить катастрофу, используя здравый смысл и решительность.
Тут на лестнице послышались женские шаги, и мгновение спустя в двери появилась Эна. Увидев меня сидящим в ее комнате со вскрытым письмом в руке, она вздрогнула и смертельно побледнела.
— Как оно к тебе попало? — задыхаясь, спросила она. — Ты имел наглость взломать столик и украсть мое письмо?