Катков, очевидно смирившись с будущим, перекрестился и выпил.
— Чему быть, того не миновать!
Волынский сделал стоп-кадр, посмотрел на Сидорова и подивился произошедшей в нем перемене. За каких-то несколько минут просмотра он превратился в каменную бабу, и от этой его каменной неподвижности Волынскому стало не по себе. Казалось, все утратило для Сидорова значение. Связь с живым, реальным миром не просто нарушилась — перестала существовать. Он замкнулся в себе, в своем прошлом, в бесконечном страхе. Его застывшая поза была неестественной: длинные, с набухшими венами руки бессильно свисали вдоль тела, взгляд стеклянный, пустой, губы бескровные.
— Игорь Вячеславович, сказать тебе, куда поехал Бовин? — спросил Градов. — Скажу — по глазам вижу, что любопытствуешь… Он помчался к твоей любовнице Верке Строевой, трахал ее до шести вечера, а в перерывах интересовался твоей кипучей деятельностью — чем занимаешься, как поживает господин Линдер, которого ты хотел кинуть, куда запропастилась Галя Синичкина…
— Ложь! — вскочил Сидоров, опрокинув рюмку. — Он не мог знать ее адреса.
— Хорошевское шоссе, дом пять, квартира десять. И знаешь, кто ему адресок шепнул? Твой папочка. Вышел ты, видно, у него из доверия.
— Что вы хотите?
— Чтобы ты спокойно досмотрел фильм и подписал кое-какие бумаги. — Градов нажал на пульте кнопку воспроизведения.
— Семь двадцать, — сказал Катков, взглянув на часы. Он вытащил пистолет и, расхаживая по комнате, принялся навинчивать на ствол глушитель.
— Да перестань ты перед глазами мелькать! — цыкнул на него Кузькин. — Дергаешься, как муха на стекле.
Катков выругался и сел за стол.
— Стрелять будем одновременно. Я со своего места, ты — из кресла.
— А кто дверь откроет?
И в это время позвонили — два коротких звонка и один длинный.
— Он, — шепотом проговорил Кузькин, медленно встал и пошел в прихожую. — Кто?
— Свои, — ответил Бовин.
Кузькин открыл дверь и, сделав шаг назад, рванул из-за пояса пистолет. Но выстрелить не успел: получил пулю в живот, согнулся и стал медленно оседать. Но не упал. Бовин схватил его за ворот куртки и, прикрываясь им, как щитом, шагнул в комнату. Два выстрела слились в один. Первый — оборвал жизнь Каткова: пуля Бовина влетела ему точно между глаз, второй — неудачный — добил его друга.
— Отчаянные молокососы! — Бовин подхватил кейс и, прикрыв дверь, опрометью бросился вон из квартиры.
Градов выключил видеомагнитофон, подошел к окну и, глядя на опадающие с деревьев листья, спросил:
— Интересно, на сколько потянет эта пленочка?
— На пожизненное заключение, — ответил Волынский.
Сидоров поднял с пола рюмку, наполнил ее, залпом выпил.
— Вы можете пойти мне навстречу? — И он уже вполне осмысленным взглядом посмотрел на пистолет, который лежал на полу рядом с Линдером.
Градов понял, на что решился человек, подумал и перевел взгляд на Волынского — что, мол, скажешь?
— Возьми чистый лист бумаги и напиши чистосердечное признание на имя прокурора.
Сидоров написал. Волынский внимательно прочитал его и, по-видимому, остался доволен. Сказал:
— Старое сожги.
Сидоров чиркнул зажигалкой. Когда бумага догорела, бросил ее в унитаз и спустил воду.
— А ты профессионал, — уважительно произнес Градов.
— А я и есть профессионал, — кивнул Сидоров. — Меня завербовали еще при поступлении в институт. Сказали: «Сын вора в законе не имеет права учиться на юридическом». Но если я захочу и буду работать на них, то они помогут мне поступить. Я согласился. После третьего и пятого курса был на сборах…
— Что тебе конкретно предложили?
— Работать в преступных группировках — стучать. Стучать я не захотел и получил еще более почетное предложение — киллер.
— И кого ты хлопнул?
— Никого не успел: контору ликвидировали, а про меня забыли. И здесь мой папочка, которого вы прекрасно знаете, меня и пристроил…
— Убрать Климова — его идея?
— Его, — глухо обронил Сидоров. — Константин Иванович ему крепко насолил.
— А кинуть Линдера?
— Моя. Он в любом случае засыпался бы со своими девками. И меня бы под монастырь подвел.
Сидоров вытащил из кейса еще один чистый лист бумаги, коротко, словно страдая от удушья, вздохнул и крупно вывел: «В моей смерти прошу никого не винить». Расписался, поднял с пола пистолет и вышел в соседнюю комнату. Грохот выстрела слился с последним проклятием в адрес жизни, с которой он пытался, но так и не смог справиться.
Климов вошел в квартиру и сразу же понял, что его ждут: пахло жареной свининой, острым чесночным соусом и… женщиной, вернее, духами, запах которых мог исходить только от одной женщины — Митасовой.
— Катерина! — гаркнул он во все горло и, когда она появилась, радостная и чуть смущенная предстоящей встречей, подхватил на руки, крепко прижал и, как мальчишка, закружил по комнате.
В «Мире «Искателя» № 3 читайте остросюжетный роман С. Иванова «Мой милый мафиози», рассказ В. Гусева «Комета Нострадамуса»; в «Библиотеке «Искателя» № 3 — захватывающий роман О. Суворова «Влюбленный рэкетир».
Кир БУЛЫЧЕВ
ВИРУСЫ НЕ ОТСТИРЫВАЮТСЯ
У профессора Минца своеобразное чувство юмора.
В прошлом году оно спасло Землю от страшной опасности, хотя с таким же успехом могло ее погубить.
Началось все невинно, на стадионе.
С недавнего времени Минц и его друг Корнелий Удалов зачастили на футбол. Начали болеть за команду «Речник», и сами посмеивались над своим увлечением, называя его старческой причудой.
Ксения походы не одобряла. Несмотря на солидный возраст, она продолжала ревновать Корнелия. К тому же рыбалка и грибная охота приносили дому прибыль, а стадион — разорение.
— Мы с тобой теперь на хозрасчете, — объяснила она свою позицию мужу. — Будем жить по замкнутому циклу. Что съел — возврати в хозяйство!
Удалов был поражен такой житейской хваткой Ксении и скромно предложил:
— Давай тогда туалет на дачу перевезем.
— Зачем? — не поняла Ксения.
— Ну не горшки же полные на автобусе возить! Если приспичило — едем на дачу…
Развить свою мысль он не успел, потому что ему пришлось, прихрамывая от радикулита, бежать прочь из дома, спасаясь от скалки. Впрочем, и это входило в интересы хитроумного Удалова. Он попросил политического убежища в квартире Льва Христофоровича, откуда они вместе пошли на стадион.
Именно там на профессора Минца, гениального изобретателя и без пяти минут лауреата Нобелевской премии, снизошло озарение.
Озарение было вызвано туманом, опустившимся на трибуны и хлопьями плывущим над полем, так что некоторые игроки появлялись по пояс из белой гущи, а от других были видны только ноги.
— Куда же бьет! — кричал рядом с ним Удалов. — Куда же он бьет, если ворот не видно?
— Так и вратарь его не видит, — ответил разумный Саша Трубин, сидевший рядом с Удаловым. — Они равны. Но на уровне анекдота.
И тут Минц воскликнул:
— Вот так и поступим! То-то будет смешно!
Закричал он громко, на стадионе так не высказываются. Туда приходят смотреть и кричать, а не выступать.
Но ругаться на Минца не стали, люди здесь свои, обычные, приходят на стадион и в солнце и в непогоду. Мест на «Речнике» всего две тысячи, из них и половина не заполняется. Нет в Великом Гусляре достаточного увлечения футболом. То ли дело в пятидесятые годы!
Люди оборачивались, видели, что это изгаляется лысый профессор с Пушкинской улицы. Ну и пусть себе изгаляется.
— Ты чего? — спросил Удалов.
— Нашел решение, — просто ответил Минц.
— Футбол кончится, тогда и займешься наукой. Каждому овощу свое время, — посоветовал Удалов.
Тут начал накрапывать сентябрьский дождик, зонтика у друзей не было, они растянули на троих плащ Грубина и смотрели из-под его козырька, как с правительственной трибуны. Слава Богу, дождик прибил туман, и стало видно, что происходит на поле и почему наши опять проигрывают.
После матча они вышли со стадиона и медленно побрели с толпой к выходу из парка, потом, так и не опуская плаща, до Пушкинской, до дома № 16. Дождь разошелся, и приходилось перепрыгивать через лужи. В такой обстановке не особенно поговоришь, так что дотерпели до дома, где Минц позвал друзей побаловаться чайком.
Еще чайник не закипел, как Удалов первым спросил:
— Признавайся, Лев Христофорович, что ты на этот раз приготовил человечеству в подарок?
— Нет, не в подарок, а в наказание! — ответил профессор и заразительно засмеялся. — Они еще пожалеют, что хотели устроить у нас соревнование чекистов!
— Проще, Лев Христофорович, — попросил Грубин. — А то мы, простые труженики, тебя не понимаем.
— Куда уж проще! Савичей знаете?
— Еще бы не знать!
— Они меня рассмешили! Сначала приходит ко мне Ванда и просит знаете о чем? Просит установить на ее любимом муже подслушивающее устройство.
— Это еще зачем?
— А затем, что он, по ее подозрениям, завел себе любовницу из числа продавщиц ее супермаркета и даже намеревается улететь с ней на Багамские острова.
— И в самом деле смешно, — сказал Грубин. — Савичу уже седьмой десяток…
— Возраст не помеха, мой юный друг, — ответил Минц, и Удалов не сдержал улыбки, потому что Грубину тоже было не двадцать лет.
— Так что же тебя так рассмешило? — настаивал Удалов.
— А то, что муж Ванды Никита Савич побывал у меня на следующий день и спросил, не могу ли я установить на его жене подслушивающее устройство.
— Неужели тоже взревновал?
— Хуже! Ему не дает покоя ее богатство. Он уверен, что она заработанные в супермаркете деньги прячет от него и транжирит в оргиях! Смешно?
— Очень смешно, — согласился Удалов, но не засмеялся, а Грубин тоже смеяться не стал.
Минц вздохнул и заметил:
— Чувство юмора у вас плохо развито.
— Не в этом дело, — сказал Грубин.