— А зачем лезть, если женщина не хочет?
— Ну тогда пусть эта женщина сама следит за своим мужем! Динара поняла, что переборщила, и мгновенно сменила тон.
— Прости, — виновато сказала она, доставая из сумки носовой платок, — я сама не знаю, как это получилось… дай я вытру кровь, а то рубашку испачкаешь.
Он недовольно вздернул подбородок, но позволил ей коснуться его шеи. И вновь, мгновенно поддаваясь какому-то дьявольскому кокетству, она вдруг сама потянулась вперед и нежно коснулась теплыми губами кровоточащих царапин. Его рука опустилась на ее колено, но она сделала вид, что ничего не замечает…
Пять минут спустя она вышла из машины, наклонившись, послала Валерию воздушный поцелуй и с силой захлопнула дверцу. Обгоняя ее, машина двинулась вперед, а Динара свернула во двор, и лишь пройдя несколько десятков метров, сообразила, что все еще держит в кулаке окровавленный платок. Усмехнувшись, она размахнулась и бросила его в кусты.
Глава 11. Побочный эффект
Начало сентября — и последние лучи остывающего солнца слегка прогревают броню БТРов, сонными черепахами притаившихся рядом с постами ГАИ по периметру Кольцевой автодороги. По улицам марширует потный десант, в парках катается конная милиция, а во дворах, как в собственных аулах, громко и деловито перекликаются «лица кавказской национальности». Какие-то журналисты уверяли, что это название обижает гордых восточных людей, но разве можно обидеть письменным словом того, кто все равно ничего не читает?
А вот бомж Мишук читать любил. Развалившись на лавочке, он вытянул перед собой несколько страниц, вырванных из какого-то журнала. Он нашел их рядом с автобусной остановкой еще вчера и предусмотрительно захватил с собой «почитать». Ни название самого журнала, ни имя автора статьи ему были не известны, но это не уменьшало удовольствия от чтения, поскольку сама статья была посвящена ласкающей душу теме — почему в России такая серая и бездарная власть, а если и появляются яркие личности, то это либо тираны, либо реформаторы, либо то и другое одновременно.
«…Одни стремятся к власти лишь для того, чтобы добиваться своих целей, другие — ради нее самой, и кто из них хуже, определить невозможно, поскольку и те и другие ради удержания власти готовы абсолютно на все. Почему власть не интересует умных и порядочных людей? — вот главный вопрос, которым задавался неизвестный автор. — Не хотят заниматься тем, что непременно потребует моральных компромиссов, или есть дела поинтереснее, чем обустройство жизни общества?
На этот вопрос можно ответить двояко. Во-первых, уже существующая система власти требует именно серости, бездарности, послушности и не допускает никаких исключений. Более того, эта система не только воспроизводит саму себя, но постоянно воспроизводится самим народом, голосующим за дураков и пустобрехов. Умные люди всегда и везде были в меньшинстве, а дураки потому и являются таковыми, что не в состоянии осознать свои подлинные интересы…» — и в этом месте Мишук недовольно хмыкнул. Уж он-то свои интересы осознавал достаточно четко, но дураком себя считать не соглашался.
«…не в состоянии заглянуть дальше собственного носа. Во-вторых, для умных людей власть может быть просто скучна. У них и так хватает способов для самореализации — познание тайн Природы и творчество во всех его видах. А что интересного и творческого в проблемах обеспечения районов Дальнего Севера, закрытия убыточных шахт или проведения разумной финансовой политики? Для этого требуется не творческое воображение, а скрупулезное занудство любителя решать кроссворды. В сущности, власть — это администрирование, администрирование — это создание правил и наблюдение за их выполнением. Но если в создании правил еще есть элемент творчества, то что интересного в контроле за их выполнением?
А ведь именно это и влечет во власть посредственностей! Не имея никаких талантов, каким еще образом можно реализовать себя, если не следить за другими? Как заставить говорить о себе? — да совершить экстравагантный поступок или прийти к власти! Тем более что российская власть никогда и не требовала от своих носителей каких-то особых достоинств — ни души, ни ума, ни образования. Напротив, самое трагикомичное состоит в том, что большинству правителей неизвестно многое из того, что знают образованные люди. И хорошо еще, если эти правители хотя бы способны учиться!
И все же, несмотря на всю непривлекательность власти, нельзя не бросить упрек умным людям — как можно надеяться на лучшее будущее, если это будущее будут определять те, чьи заурядные, бесцветные физиономии способны лишь на то, чтобы вызывать приступ мизантропии?»
На этом месте статья обрывалась. Мишук зевнул, осторожно сложил ее вчетверо и спрятал в карман куртки, чтобы потом использовать в качестве предмета личной гигиены. Приподнявшись на лавке, он сел и озабоченно потрогал большой синяк под левым глазом — напоминание о вчерашней, чересчур бурной дискуссии с противником газопроводов.
К этому лысому, невысокому мужичку он подсел в своей любимой пивной, надеясь — как он это обычно делал, выбирая в собеседники одиноких людей интеллигентного вида, — вызвать на задушевный разговор, а потом и раскрутить на выпивку. В предыдущий раз его собеседником оказался какой-то писатель, но тот удрал как сумасшедший, зато вчера все началось прекрасно. Они неоднократно «добавляли», естественно, за счет лысого, и быстро «дошли до кондиции». Мужик оказался каким-то инженером и яростным противником транспортировки газа по трубопроводам.
«Постоянные аварии наносят страшный вред природе! — многократно и со все возрастающим пафосом повторял он, размахивая ксероксом своей статьи из какой-то англоязычной газеты. — В Америке от этого уже отказались, а у нас Чернорылов знай продолжает гнать газ на запад».
Мишуку были абсолютно до фени все эти проблемы, но спьяну он вздумал спорить, уверяя, что газовые баллоны взрываются не хуже трубопроводов, а потому «какая разница!»… Короче, уже после закрытия пивной они подрались на автобусной остановке, и лысый, заподозрив в Мишуке идейного сторонника «Чернорылова», дал ему в глаз.
Сейчас, ощупывая свой фингал, Мишук думал о том, что «с интеллигенцией надо поосторожней, а то ведь тоже, чуть что не по ним — сразу в харю!».
Некоторые люди похожи на огонь, поскольку своими действиями и поступками согревают и освещают жизнь других; некоторые похожи на дрова — то есть так же смирно лежат в поленнице и ждут, когда кому-нибудь понадобятся; ну а некоторые напоминают золу — ибо уже давно «отгорели» и теперь способны лишь на то, чтобы удобрять почву для новых поколений. Продолжая это сравнение, можно сказать, что Мишук походил на кочергу, в том смысле, что уже много лет не менялся ни внутренне, не внешне, оставаясь таким же твердым и… закопченным. Бомжом он стал несколько лет назад, когда бывшая жена, на чьей жилплощади он был прописан, переехала к новому мужу, после чего ухитрилась продать квартиру без ведома и согласия самого Мишука. Явившись домой после очередного загула, он застал там какого-то грозного азербайджанца, который пригрозил ему засунуть в рот его собственные кишки (он произнес «кышки», но Мишук прекрасно все понял), если тот вздумает возмущаться и заявлять в милицию. Мишук не стал никуда заявлять, рассудив, что поскольку и так ночевал дома не чаще трех раз в неделю, то не слишком много и потерял. Теперь он жил на чердаке своего бывшего дома и, как ни странно, даже ухитрился подружиться с нынешним владельцем своей квартиры, который при каждой встрече неизменно дарил ему от пяти до десяти рублей.
Пошарив по карманам, Мишук обнаружил там рваную десятку и, поднявшись со скамейки, побрел по улице, внимательно высматривая пустые бутылки. Однако не прошел он и ста метров, как наткнулся на знакомого следователя. Собственно говоря, Мишука знало все местное отделение милиции, однако с Леонидом Ивановичем Прижогиным отношения у них были особые, причем все началось с одного нетривиального случая.
Однажды, находясь в состоянии жуткого похмелья и испытывая адский голод — до этого он не ел три дня, — Мишук не выдержал и пошел на откровенный грабеж. Подкараулив у магазина какую-то пожилую женщину, он выхватил из ее рук целлофановый пакет, в котором оказалось всего два банана, и тут же, на ходу, не обращая внимания на ее вопли, сожрал их.
— Ну что ты орешь, тетка, — прохрипел, возвращая ей пакет, — не видишь, человек голоден.
— Ох, миленький! — вдруг вздохнула она, с жалостью глядя на бомжа. — Да мне не бананов жаль, а тебя! Они ж с люминалом, для обезьяны!
И тут же рассказала собравшимся прохожим, что работает лаборанткой в Институте микробиологии и у них заболела подопытная горилла. Чтобы усыпить ее и отвезти в лечебницу, сотрудники института не придумали ничего другого, как накачать огромной дозой снотворного два банана, а потом скормить горилле. Однако машина, необходимая для транспортировки обезьяны, никак не находилась, и тогда лаборантка, отправляясь в обеденный перерыв по магазинам, не придумала ничего лучшего, как захватить эти бананы с собой, чтобы не дай Бог по ошибке не съел кто-нибудь из своих — а институтские сотрудники уже давно не получали зарплату и такого варианта исключить было нельзя.
— Он же теперь умрет! — жалобно причитала тетка, глядя на качавшегося Мишука, который воспринял известие о своей скорой смерти с удивительным хладнокровием.
— Херня! И не такое едали! — после чего пошел искать укромное место, чтобы прилечь и поспать.
Однако поспать ему так и не удалось. По совету одного из прохожих ограбленная тетка позвонила в милицию и, рассказав о случившемся, потребовала «последить за человеком». И вот, в течение всего этого дня, стоило Мишуку где-нибудь прикорнуть, как его тут же будил очередной знакомый милиционер и, не скрывая издевательской ухмылки, интересовался тем, как он себя чувствует. В конце концов, не выдержав такой неотвязной милицейской заботы о своем здоровье, Мишук забрался на свой любимый чердак и уже здесь вдруг почувствовал себя совсем плохо. Спасло его лишь нео