Предмет, философам любезный,
Предмет приятный и полезный
Для глаз и сердца, слова нет…
— Но я же не философ, — поморщился тот, нехотя беря в руки странный подарок. Сначала он поставил его на книжную полку рядом с Достоевским. Однако спал он в ту ночь беспокойно, а днем старался не смотреть в сторону черепа, чтобы случайно не столкнуться со взглядом пустых глазниц. Череп, судя по размерам и зубам верхней челюсти, принадлежал молодой, и не исключено, что симпатичной женщине. Пару дней Родионов честно пытался свыкнуться с ее соседством, но потом не выдержал и подарил Виктору. Но этому подарку тут же воспротивилась Динара, усмотрев в этом некрофильстве какой-то зловещий намек. «Немедленно выкинь эту гадость!» — приказала она, и тогда Виктор отнес череп Андрею.
Сначала тот старался не прикасаться к нему руками и чем-нибудь закрывал на ночь. Вскоре, однако, Андрей настолько свыкся с обществом черепа, что начал с гордостью демонстрировать его своим медсестрам. Впрочем, как выяснилось из фильма «Леди Каролина Лэм», это было неоригинально — лорд Байрон поступал точно так же… «Воистину, какой бы поступок или идею мы не посчитали своими, всегда найдется какой-нибудь классик, который самым свинским образом подставит нашему самолюбию свою бронзовую ножку», — подумал по этому поводу Андрей.
— Но ты же знаешь, — продолжал он свой рассказ, — с тех пор меня живо заинтересовала судьба собственного черепа. Буду ли я стоять на книжной полке в хорошей компании со знаменитыми авторами и наблюдать пустыми глазницами за тем, как чей-нибудь юный отпрыск, никогда в жизни не открывавший моих великих соседей, стягивает колготки с какой-нибудь хорошенькой девчонки?
«Чем я сам занимался при жизни», — добавил он про себя.
— …Или пьяный графоман вроде Фрэда будет тыкать в меня окурками, демонстрируя смелость духа?
— Ну и к каким же выводам ты пришел? — настороженно поинтересовалась Анжела.
— К печальным, — вздохнул Андрей. — Ведь все будет зависеть от того, сумею ли я заранее обеспечить своему будущему праху почтение потомков. Точнее говоря, не столько самому праху, сколько месту его захоронения. Но для этого нужно иметь какие-то таланты, а у меня, увы, их нет. Это великим людям хорошо — им даже не нужно могил. Они живут в своих книгах, в сознании своих читателей и будут жить вечно. Знаешь, например, что произошло с могилой Боккаччо?
— Нет, не знаю.
— Он умер 21 декабря 1375 года в своем родном городке Чертальдо и был похоронен в церкви святого Иакова. Могила была покрыта мраморной плитой, на которой высечено его изображение и сочиненная им самим эпитафия. В 1503 году подеста города приказал воздвигнуть там бюст, причем мраморный Боккаччо прижимал к груди мраморную книгу, на которой было начертано — «Декамерон». Однако ничего этого до наших дней не дошло, поскольку в 1783 году был издан закон о захоронениях в церкви. Священник церкви святого Иакова Франческо Контри понял этот закон неправильно, в результате чего могила Боккаччо была безжалостно уничтожена, плита и бюст разбиты. Именно поэтому мы и не имеем достоверных изображений знаменитого писателя. По свидетельствам очевидцев, вместе с костями Боккаччо был вынут и металлический цилиндр, в котором хранилось несколько пергаментных рукописей. Что с ними стало, никто не знает, зато старуха экономка Франческо Контри уверяла, что он хранил у себя и показывал друзьям череп автора «Декамерона». А эту книгу читают уже свыше пятисот лет! Так вот к чему я об этом рассказываю… тебе, кстати, интересно слушать?
— Да, конечно. Давай сядем.
Они дошли уже до берега реки и теперь сели на скамейку прямо под высокими соснами.
— Я просто подумал, что для обычных, заурядных людей самый очевидный способ представить свое посмертное существование — это пышные похороны, гранитные памятники и могилы, как можно более мило оформленные. Недаром в общественном сознании могила — это не место захоронения черепов, а какое-то местонахождение человека! Не кучка праха, в котором не отличить гения от болвана, но место обитания того человека, которого мы знали и к которому теперь можно приходить почти так же, как раньше ходили в гости. Как это глупо! — Андрей поморщился и полез в карман за сигаретами.
— Почему?
— Да потому, что бессмертие — это вечное стремление нашего трепетного «я» избежать своей участи, это стремление огонька гаснущей свечи остаться существовать и после того, как фитиль выгорел до конца. Так неужели самый простой путь к бессмертию — это могила? Не исчезнуть из памяти поколений или хотя бы с лица земли самого скромного погоста — вот что заботит нас, но какая же это детская забота! Понимаешь, Анжела, ведь мы — это наше идеальное «я», неуловимое и невоспроизводимое, самая уникальная вещь на свете. Наше сознание — это постоянный идеальный процесс, и он гаснет с разрушением мозга. Утрачивая этот процесс, зачем заботиться о жалких материальных остатках того, что когда-то ему служило? Можно похоронить ноги, но весь трагизм в исчезновении ходьбы! Нет, смерть не так страшна, как думают «друзья и близкие», глядя в разверзнутую могилу, она гораздо страшнее в своей полной безнадежности. Но почему так глубоко сидит в нас нелепый страх остаться без могилы и раствориться в толпе давно ушедших поколений, не оставив о себе никакого напоминания? Все мы немного Геростраты, ибо больше всего боимся забвения. Слишком мало мы знаем о собственных идеальных душах, если думаем хоть как-то продлить их существование с помощью остатков наших тел. Вообще люди делятся на тех, кто помнит о смерти, и тех, кто о ней забывает. Впрочем, черепа одних невозможно будет отличить от черепов других… Так что, господа, не жалейте своих черепов для украшения интерьеров зданий! — Высказав этот ироничный призыв, Андрей замолчал и задумался.
— Ты знаешь, и я ведь тоже думала о чем-то подобном, — после минутной паузы заговорила Анжела. — Знаешь, мне кажется, что мой единственный талант — это настолько четкое осознание своего «я», что это просто невозможно передать словами. Я даже засыпаю с большим трудом, потому что постоянно думаю о том, что «я» — это «я», и не могу себе представить, что когда-нибудь меня не будет. Кто-то мучается от ночных кошмаров, а для меня самый большой кошмар — это погружение в сон, исчезновение моего «я». Понимаешь, — и она странно-блестящими глазами взглянула на Андрея, — я даже готова поверить во всякую чушь — нечистую силу, вампиров, демонов — и все лишь потому, что это доказывает существование чего-то потустороннего, наличие какого-то иного мира, в котором можно хоть как-то, но жить, не утрачивая своего «я». Я не верю, что меня не будет… не тела, нет, тело умрет, но вот то, что я так пронзительно осознаю как свое «я», просто не может умереть!
Тут произошло неожиданное — ее голос дрогнул, а по щекам покатились слезы. Андрей, хотя и был взволнован не меньше ее, тут же сообразил, что делать. Нежно обняв Анжелу за плечи, он осторожно привлек ее к себе, поцеловал в мокрую щеку и подул в лицо и тихо произнес две строчки из какого-то полузабытого стихотворения:
Сдувая с ресниц одуванчики сумерек,
Я говорю тебе: «Что ты? Не плачь…»
Наклонившись еще ниже, он нацелился на ее губы, и, прежде чем она успела пошевелиться, поцеловал их тем быстрым и властным поцелуем, который — он знал это по предыдущему опыту — заставляет женщин интуитивно почувствовать свою покорность. И Анжела слегка дрогнула, но потом, словно устыдившись, оттолкнула Андрея и выпрямилась.
— Хватит, не надо…
— Эх ты! — с легкой усмешкой сказал он. — Мы с тобой столько говорили о смерти, а ты не хочешь ценить каждое мгновение жизни. Ведь самое ужасное состоит даже не в том, о чем мы сейчас говорили, а в том, что мы не знаем, как и отчего умрем. Да, мы должны умереть, но когда и от какой болезни? А ведь они бывают чудовищно мучительными, тогда человек начинает буквально молить о смерти! Впрочем, если бы мы знали свой конец, то это, пожалуй, было бы еще хуже.
Он снова попытался ее поцеловать, но на этот раз она проворно отстранилась и встала со скамьи.
— Пойдем еще погуляем.
— Пойдем, — послушно согласился Андрей, а затем вдруг достал череп из пакета и положил на сиденье. — А это пусть остается здесь и напоминает другим влюбленным парам о быстротечности жизни.
— С чего это ты взял, что я в тебя влюблена? — лукаво усмехнулась Анжела.
— О нет, я не настолько самонадеян… я говорил о своей любви.
— Так ты меня любишь? Что-то быстро ты утешился и забыл свою невесту.
— Вот то же самое мне говорил и следователь, — мрачно буркнул Андрей, мгновенно вспомнив о завтрашнем дне. — И чего он ко мне привязался? С гораздо большим основанием можно подозревать Федора…
— А кто такой Федор?
— Это мой сосед по лестничной клетке, я тебе о нем рассказывал… о нем и о Викторе. Подожди, я тебе сейчас покажу нашу общую фотографию, — и Андрей полез в портмоне, достал оттуда цветной моментальный снимок, который был сделан еще в апреле, на дне рождения Виктора, когда они вышли на улицу погулять и освежиться. Снимала Динара, сам Андрей стоял в центре, обнимая друзей за плечи, а на заднем плане красиво вырисовывалось «Вольво» Разметаева.
— А вот этого я, кажется, знаю, — задумчиво произнесла Анжела, указывая ему на Родионова.
— Да? Откуда? Это же и есть Фрэд.
— Серьезно? Ну да, похож, скорее всего это он и есть…
— Да где ты могла его видеть?
Анжела явно не торопилась с ответом, и Андрею пришлось повторить свой вопрос.
— Понимаешь, — несколько нехотя заговорила она, — но в ту ночь… ты знаешь, что я имею в виду?
Андрей кивнул и насторожился, уразумев, что речь идет об убийстве Евы.
— Так вот я проходила поздно вечером неподалеку от того места, как вдруг столкнулась с одним пьяным… По-моему, это был тот, на фотографии.
— Ну и что дальше?