Библиотекарь, увидев, что я беру с собой, лишь с сомнением покачал головой и ничего не сказал. Очевидно, там уже оставили надежду прочитать этот раритет.
Да… Тяжеленная работа. Программа не справлялась, выдавала абракадабру. Мне приходилось заново, еще и еще вносить данные, пока, наконец, на экране не показалось нечто удобочитаемое. Там было следующее: «…поезжай в Аскалон, там ты найдешь другого меня, но не обольщайся — тебе без цисты не понять, кто же я…» Потом шел пропуск и далее описание какого-то места на берегу моря: «…восемьдесят локтей от скалы на север, от него иди на запад еще пятьдесят локтей и подними плиту из светлого песчаника».
Кроме того, сохранился великолепный кусок текста — плач Марии Магдалины по Христу. Его эротический накал не уступает «Песнь песней». Магдалина скорбит по возлюбленному, описывает его тело, самое красивое для нее, его глаза, понимающие и проникающие. Видимо, она испытывала оргазм только от того, что находилась рядом с ним. Иначе как понять следующее выражение: «Когда ты смотрел на меня, возлюбленный мой, в груди моей зажигался огонь и спускался все ниже и ниже, пока не охватывал чресла мои ослепительным пламенем. И горела я, и растворялась в тебе, и душа преисполнялась радостью и облегчением…»
— Согласна с Марией, — сказала я, прочитав этот отрывок, — действительно, похоже на оргазм. Смотри, Денис, она пишет: «облегчением…» — это именно то состояние, которое наступает после.
— Ага, — хмыкнул он, — а я думал, апатия…
— Вредный ты и циничный! Тут девушка страдает, а тебе хоть бы хны.
— Что-то я не заметил, что она так уж страдает, наоборот, ей очень даже приятно.
Мы стали читать дальше.
«…умастила его раны мирром и надушила благовониями. Запеленала тело его в самое тонкое полотно, подаренное мне за работу мою купцом с Крита. Ничего не жалко для тебя, возлюбленный! Сердце мое разрывалось от жалости к тебе и к себе. Ведь ничего у меня от тебя не останется. Ни ребенка, ни взгляда глаз твоих, ни речей твоих ласковых…
И когда бдела я ночь над телом твоим и не было никого вокруг, только темнота и тишина, отрезала я прядь волос, длинную и нежную, и спрятала у себя на груди. А когда пришли женщины утром, то вышла я к себе и спрятала прядь в цисту и закрыла крепко».
Опять пропуск текста.
«Мне надо возвращаться в Магдалу. Спасибо, что ты пришел ко мне ночью. Я еще раз насладилась твоим голосом и сиянием твоих глаз. Но смысл слов твоих остался для меня темен. Ты сказал: «Храни мои волосы, Магдалина, и накажи потомкам своим хранить их. Когда-нибудь я пришлю слуг своих за ними. И скажут они: «Верни нам то, что хранила так долго». Тогда отдай им меня — знают они, что с волосами делать…»
— Интересно, — прокомментировал Денис, — это действительно похоже на неизвестные отрывки из «Евангелия от Марии Магдалины». Смотри, Валерия, тут сказано по-арамейски: «Натра! Теадэр нутар!» Как звучит!..
Я повторила звучные слова древнего языка — действительно, звучит…
Денис продолжал с восхищением в голосе:
— Тогда это сенсация! Илья просто гений! Я не устаю это повторять. До него никто не смог прочитать, что здесь написано!
— Денис, что такое циста? — спросила я. — Это слово упоминается дважды.
— Циста — это герметично закрывающийся металлический футляр, который греки брали с собой в морские путешествия. Видимо, Магдалина туда спрятала волосы Иисуса, чтобы сохранить их.
— А что, он на самом деле устоял перед ее чарами? — засомневалась я. — Она же дама опытная, да и влюбленная к тому же. Не было ли у него сложностей?
— Кто знает? Видимо, нет, так как Мария постоянно описывает его глаза. Если бы между ними было нечто больше, она бы тут же рассказала бы об этом — тогда люди излишней скромностью не страдали.
— Жаль, — разочаровалась я.
— Если ничего не можешь сделать для женщины, скажи ей что-нибудь хорошее. Наверное, Иисус пользовался в жизни именно этим афоризмом.
— Ох, любишь ты философствовать попусту, — поддразнила я его. — Ты еще про «женщину любит ушами» скажи.
— Не скажу, так как в это не верю. А чем она любит, я тебе вечером объясню.
— Давай дальше читать, — я толкнула его в спину, — кто о чем, а вшивый о бане…
«Я понимал, что нужно ехать в Израиль, в Ашкелон, и там производить раскопки. Но нужно было разрешение, финансирование. Мне одному не справиться. И я обратился к Барбаре Уорнер. Поначалу она не поверила, но когда я продемонстрировал ей возможности программы, она стала с энтузиазмом мне помогать. Она — доктор археологии, а средств, собранных ее отцом, Бенджаменом, хватит, чтобы выделить часть на исследования. Хорош я, решаю за других…
Меня стали одолевать кошмары. Я не показал ей откровения Магдалины, не хотел. Или кто-то предупредил меня? С экспедицией все решилось в течение нескольких месяцев. Мне кажется, что кто-то потусторонний следит за мной, мне слышатся голоса. Анжелика грозит карой небесной. Но я не сойду с намеченного пути. Если мне удалось расшифровать написанное, значит, в этом промысел Божий, и не мне решать — делать или нет. Пусть все идет так, как идет…»
На этом запись обрывалась.
Мы взглянули друг на друга.
— Видимо, Илья перетрудился, у него произошел нервный срыв, — сказал Денис.
— И он перестал следить за своей внешностью и одеждой.
— Да, обычно так и бывает. Люди, одержимые идеей-фикс, не обращают ни на что другое внимание. А Илюша к тому же еще и колебался — стоит или не стоит искать то, о чем было написано в трактате. И все эти «голоса» были лишь отражением его сомнений.
— Барбара оказалась дочерью пророка Бенджамена — я так и знала! — удовлетворенно заметила я.
— Одно осталось невыясненным — кто же все-таки убил Илью? Неужели Барбара? — спросил Денис.
— Выясним! — У меня не было никаких сомнений на этот счет.
На следующее утро я поехала на раскопки. Все было как прежде. Барбара руководила, успевая одновременно оказываться в нескольких местах. Ефим и Петя таскали мешки с песком, а Геннадий вместе со студентами копался в огромной яме. Подойдя поближе, я поздоровалась.
— А! — приветливо сказала Барбара. — Ты подруга Лай-джа.
— Вроде того… Вы позволите оторвать вас на несколько минут. Мне бы хотелось задать вам несколько вопросов.
— У тебя хороший английский, девушка, — заметила она. — Как тебя зовут?
— Валерия.
— И что ты хочешь спросить?
— Барбара, смерть Ильи очень взволновала нас всех, и его семья решила не надеяться только на полицию. Скажите, идею о том, что нужно копать в Ашкелоне, дал вам Илья?
— Ну конечно! — воскликнула она. — И я ужасно этому рада! Хотя нет, его смерть не дает мне право радоваться… Ты не представляешь, какие ценные вещи мы тут откопали… Не только саркофаг.
Оглянувшись, я обратила внимание, что саркофага уже не было. На мой немой вопрос ответил Петр, подошедший к нам:
— Его увезли в хранилище при музее. Саркофаг сейчас в Афридаре.
В ашкелонском районе Афридар находился музей древностей. Видимо, было решено, что саркофагу место там.
— Только жаль, что пропала мозаичная облицовка, — проговорила Барбара.
Все, не сговариваясь, обернулись в сторону Назильки.
— Можно еще вопрос?
— Да, пожалуйста…
— Вашего отца звали Бенджамен. Он основатель движения харамитов? — спросила я.
Барбара нахмурилась:
— Какое это может иметь значение? Отец — сам по себе, я — сама… У меня степень доктора археологии, и ее я получила не потому, что я дочь своего отца, а совсем по другим соображениям.
— Но Илья обратился к вам, потому что вы дочь своего отца, не так ли?
— Верно, — кивнула она, — он присоединился к нашему движению, когда учился в университете.
— Его жена тоже харамитка, — сообщила я.
Никто не работал. Вокруг нас собралось около двенадцати человек и прислушивались к нашему разговору.
— Почему тебя интересует, к какой концессии принадлежал Лайдж? — спросила Барбара.
— Потому, что не исключено, что убийство совершили противники харамитов, а представили все это как ритуальное убийство.
— Почему ты так думаешь, Валерия?
— Потому, что Илья был гениальным ученым. И скорее всего его увлекала наука в чистом виде, а не способы получения корыстной выгоды из нее, — видя, как внимательно слушают меня окружающие, я тут же добавила, — но может быть, я ошибаюсь.
— Ну, не знаю… — протянула она. — Меня интересуют только раскопки. И я немедленно уеду домой, как только закончу здесь свою работу.
Она отвернулась от меня, показывая тем самым, что разговор окончен. Все нехотя разбрелись по местам. Но я не отступила. Подойдя к ней, я достала из сумки фотографии мозаичной облицовки. Денис распечатал их на принтере.
— Это вам, Барбара. Надеюсь, эти фотографии помогут вам так же, как вы помогли мне.
Когда она увидела, что это за фотографии, на нее напал столбняк. Она переводила взгляд с листов на меня, видимо не веря своим глазам.
— Где? Где ты их нашла?
— Считайте, что это последний подарок Ильи.
Я отвернулась и подошла к Ефиму. Они с Петром продолжали укладывать мешки с песком.
— Ефим, ты бы смог мне помочь?
— Смотря в чем, — хохотнул он. — Что ты там боссихе нашей дала? Аж дрожит, бедная…
— Да так, по работе… Илюшины родственники передали. Им ни к чему, а Барбаре может пригодиться, — я соврала как-то инстинктивно, не зная, почему.
— А что надо-то? — спросил Петр.
— Девушку я ищу, Сабрину. Не могли бы вы сообщить мне ее адрес?
— Откуда ты знаешь, что мы с ней знакомы? — пожал плечами Петр.
— А я Ефима спрашиваю — он уж точно с ней знаком, — разозлилась я на непрошеного собеседника.
— Да, знаком, и что в этом такого? — спросил с вызовом Ефим.
— Фима, ты чего? — удивилась я. — Ну не хочешь давать координаты, не надо. В торговом центре узнаю — она там бусами торгует.
— Откуда тебе известно, что я ее знаю?
— Ох ты, Боже мой, тоже — загадка века! Да видела я вас вместе с Ильей! Еще один длинноносый стоял рядом.