— Осторожно, Лика, вставай, пошли! Это я, Кеша. Ты себя плохо чувствуешь? Сейчас попьешь водички, такое бывает после полета, — он частил, не обращая внимания на то, что говорит. Женщина безучастно молчала.
Мы отошли в сторону и усадили безвольную Анжелику на скамью.
— Валерия, посидите с ней, я сбегаю за водой.
Он поспешил к киоску, а я осталась наедине с будущей клиенткой. На ее бледном лице не было даже тени косметики. Длинная темная юбка ниспадала до щиколоток, а бесформенная кофта скрывала фигуру надежнее, чем маскхалат. Невозможно было определить, блондинка она или брюнетка: из-под платка не пробивался ни один волос.
Вернулся Иннокентий с бутылкой минеральной воды.
— Пей, тебе сразу полегчает.
— Надо бы забрать багаж, — заметила я.
Анжелика молча качнула головой.
— Как?! — опешил Иннокентий. — У тебя ничего нет? Ты прилетела вот так? Без всего?
— Мне ничего не надо… — бесцветным голосом сказала она. — Где он?
— Кто? — Я не сразу поняла, о ком идет речь.
— Илюша.
— Мы поедем к нему, поедем, — поспешил ответить ее брат, — только отдохнешь с дороги, и сразу поедем.
— Я не устала. Отвези меня на кладбище… — ее лишенный интонаций голос был под стать ее внешнему виду.
В машине, когда мы уже выезжали из аэропорта, доктор Райс обратился ко мне на иврите:
— Валерия, меня пугает состояние сестры. Она в глубоком шоке, и неизвестно, сколько может продлиться это состояние. Здесь нужен психиатр.
— Может быть, все не так уж страшно, — ответила я ему на том же языке, чтобы Анжелика, сидящая сзади, не поняла, о чем мы говорим.
— И потом, вы обратили внимание, как она одета? — спросил он, не отрывая взгляда от дороги.
— Она в трауре, может быть, этим все объясняется?
— О чем вы говорите! — возмутился Иннокентий. — Вы просто не видели ее раньше! С детства моя сестра носила все самое лучшее. Я понимаю — траур, но не это безобразное тряпье, которое на ней надето. И потом, как вы объясните отсутствие багажа? Ладно, не надо платьев, но запасные трусы она должна была взять с собой?!
Мне нечего было возразить…
Мы въехали на территорию кладбища. Оставив машину на специальной стоянке, прошли по центральной аллее в самый конец. Со вчерашнего дня рядом с могилой Ильи появилось еще шесть.
— Пришли. Илюша здесь, — сказал Иннокентий.
Услышав эти слова, Анжелика, нетвердо ступая, подошла к свежему холмику и, упав на него, стала рыдать в голос. Мы с Иннокентием стояли, понимая, что ей нужно дать выплакаться.
Спустя некоторое время плач прекратился, и Анжелика зашептала молитву. Поначалу слов невозможно было разобрать, но потом ее голос окреп, и я, к своему удивлению, поняла, что молитва на латыни. Переведя дыхание, Анжелика перешла на церковнославянский и без всякого затруднения выговаривала слова архаичного языка, половину которых я не понимала.
— Господи, святой вседержитель, владыка света и владыка тьмы, прими и упокой раба твоего, не дай душе пасть в пропасть бездонную, а введи ее в чертоги златые, трубами херувимов осененные…
Хотя я не очень знакома с христианскими молитвами, мне стало ясно: Анжелика произносила слова, далеко выходящие за рамки церковного канона. Может, в Америке так молятся методисты или баптисты? Не знаю. «Владыка света и владыка тьмы» — это уж прямо говардовщина какая-то. В смысле толкиеновщина. Ну и христианочка…
— Валерия, — наклонился ко мне Райс, — что она говорит?
— Она читает молитву на латыни, — прошептала я ему. — Но, по-моему, очень странную. Если только я правильно поняла.
— Она что — так хорошо знает язык?
— Вы же сами говорили, что она училась в Америке… Может быть, и латынь выучила.
Анжелика тем временем прекратила молиться, наклонилась, порылась у себя за пазухой и достала мешочек из хлопчатобумажной ткани, висевший у нее на шнурке. Она высыпала содержимое кулька на могилу. Там оказались несколько желтых перышек, какие-то соломинки, щепотка песку. Мы смотрели на все эти манипуляции, не зная, как реагировать.
Прошептав еще пару слов, российская гостья поднялась с колен и, повернувшись к нам, произнесла обычным голосом:
— Здравствуй, Иннокентий.
— Здравствуй, — недоверчиво прошептал он, — Лика, дорогая, ты пришла в себя…
— Да, со мной все в порядке…
— Ну, слава Богу… — Иннокентий обернулся в поисках, куда бы присесть, и, не найдя ничего лучше, примостился на новенькое надгробие соседней могилы и закурил.
Его сестра исподлобья посмотрела на меня.
— Ты не говорил мне, что развелся с Еленой… Живешь во грехе?
— Познакомься, это Валерия. Я попросил ее побыть с тобой во время твоего визита в Израиль.
— Мне никто не нужен…
— Послушайте, Иннокентий, — я тронула его за рукав, — если ваша сестра во мне не нуждается, зачем нужно навязывать ей мое общество?
— Мне лучше знать, — резко ответил он. — Лика, ты не знакома со здешними реалиями, можешь заблудиться, вокруг надписи на иврите. Нет, тебе нужен сопровождающий. И Валерия, человек опытный в этом вопросе — всегда подскажет, поможет. Соглашайся.
— Не называй меня Ликой! — резко ответила она.
— Почему?
— Я приняла другое имя. Святыми продиктованное.
— Что?! — Иннокентий бросил окурок и растоптал его. — Святы… Ты в своем уме?! Где ты нахваталась этих глупостей? В Мичиганском университете?
He-Лика молчала и не двигалась. Я проследила за ее взглядом. Она неотрывно смотрела на перышки, высыпанные на могилу. Легкий ветерок успел снести их с холмика, и они плавно отлетали все дальше и дальше.
— Простите, — обратилась я к ней, избегая называть ее каким-либо именем, — как я поняла, вы — верующая христианка?
— Никакая она не христианка, она, слава Богу, еврейка! — выпалил Райс.
— Подождите, Иннокентий, дайте ответить вашей сестре.
— Я еврейка и христианка… — наклонила она голову.
— Но это невозможно. Одно исключает другое!..
— Ну почему же, доктор? — возразила я, словно бы для того, чтобы поддержать странную гостью. — Разве вы не знаете, что в Израиле существуют христианские миссионеры? Они еще называют себя мессианскими евреями? — Я вела себя так, будто мне ежедневно приходится вступать в теологические споры и ничего странного здесь не происходит. — В русскоязычных газетах постоянно печатаются их объявления, за которые редакция не несет никакой ответственности — это указывается особо рядом с подобными текстами.
— И что же там пишут? — В голосе Иннокентия послышалось раздражение. — Накормить страждущих, вылечить больных и подобные штучки, на которые ловятся простаки?!
— Иннокентий, не богохульствуй! — остановила его сестра.
— Пойми же ты, — повернулся он к ней, — ты моя младшая сестра, самая любимая, и сейчас я вижу, что с тобой происходит. Ну ладно, Илюша — он всегда был немножечко не от мира сего… Но ты, такая разумная, что же с тобой произошло? Когда эти миссионеры смогли затянуть тебя в свои сети?
— Иннокентий, не надо, — я пыталась утихомирить его. — Давайте поедем домой, уже темнеет.
— Они не имеют ко мне никакого отношения, эти твои миссионеры, — ровным голосом ответила Анжелика. — Я — харамитка.
— Нет, Валерия, я так не могу… — Иннокентий демонстративно схватился за сердце. — Что еще за харамитки такие? Ты что, Анжелика, при храме каком-нибудь служишь? Вроде вавилонской блудницы?
— Тьфу! — сплюнула она и отвернулась.
— Насколько мне известно, — осторожно начала я, — слово «херем» в иврите обозначает отлучение верховным духовным судом, или, одним словом, анафема. Следовательно, харамиты — по логике языка — должны представлять собой отлученных. Либо считающих себя таковыми.
Сестра Иннокентия впервые с момента нашего разговора посмотрела на меня с подобием интереса.
— Христос был харамитом! — убежденно сказала она. — И мы по всему миру собираем последователей его учения. К нам идут те, кто хочет познать блаженство соединения с Христом, таким же отлученным, как и они.
— Марш в машину! — приказал Иннокентий. — Я сыт по горло!
— Позвольте вопрос, — обратилась я к ней. — Скажите, ваш муж тоже был харамитом?
— Да, разумеется, — ответила Анжелика. — Илья первый понял, что за ними истина. А потом и я сподобилась.
Машина уже въезжала в Ашкелон. Я попросила остановить возле центральной автобусной станции — Даша просила купить тетрадки.
— Спасибо, Валерия, — Иннокентий вытащил бумажник. — Сколько я вам должен за потраченное время?
Приняв гонорар и его заверения в том, что мы еще увидимся, я вышла из машины.
В торговом центре «Гирон» было, как всегда, многолюдно. Люди просто прогуливались, толпились возле киосков, торгующих бижутерией и сотовыми телефонами, приценивались к кувшинчикам и резным статуэткам, выставленным прямо посредине широкого мраморного коридора между магазинчиками. Слева доносился слащаво-мужественный голос Хулио Иглесиаса, весьма почитаемого в наших палестинах. Из магазина «Суперфарм» лился приторный аромат, и приятный голос диктора объявлял, на какие товары сегодня скидки. Услышав, что моя любимая помада «Пупа» продается за полцены, я тут же направилась к «Суперфарму». Но, завернув за угол, остановилась.
За небольшим столиком, заваленным выставленными на продажу самодельными бусами и браслетами из бисера, сидела знакомая мне девица с косичками, украшенными бусинами. Я подошла поближе.
Девица равнодушно скользнула по мне взглядом и занялась покупательницей, выбиравшей бусы из поддельных кораллов.
Повертев в руках пузырек с душистым маслом, на котором была надпись «Панданус», я уже решила спросить, сколько он стоит, так как не знала вообще, о чем я буду с ней говорить, но она пришла мне на помощь:
— Это масло для эротического массажа. Несколько капель достаточно, чтобы всю ночь вызывать желание мужчины. Возьмите, не пожалеете.
«Вызываю огонь на себя», — подумала я, но вслух спросила:
— У вас есть какие-нибудь амулеты?