— Ничего не понимаю…
— И не поймете.
Он заметно торжествовал, что оказался умнее следователя прокуратуры с университетским дипломом. Я не вытерпел:
— Так объясните.
— Дело в том, молодой человек, что в коробке с деньгами лежал партбилет директора Иванова. Я-то и не заметил… А хищение партбилета есть преступление против Советской власти. Я не спорил: лучше сесть за политику, чем стать рецидивистом.
Что мне оставалось делать? Посмеяться? Я не стал никуда ничего сообщать: хватит с него жизненных передряг, четверть века отсидел. Но мне пришлось пожалеть, когда в каком-то ток-шоу я увидел медвежатника на экране, медвежатника Павла Игнатьевича Штанюка: он рассказывал телезрителям, как участвовал в подпольной антисоветской группе, за что и получил десять лет сталинских лагерей.
Поручая расследование, прокурор района любит напутствовать бодрящими словами: «Простое дельце». Я-то знаю, что в каждом уголовном деле может быть завитушный поворот…
Евгения Федоровна, дворник, сидела на скамейке у дома и ждала участкового. Тот должен прийти на- предмет проверки подвала: ходили жуткие слухи — да и телевизор стращал, — что кавказцы взрывают дома. Одного, чернявого да загорелого, она на пожарной лестнице задержала; оказался цыганом.
Участковый не шел. Евгения Федоровна передернула плечами то ли от нетерпения, то ли от зябкости вечера. Но ее внимание привлекла парочка, подходившая к парадному. Дворничиха и сама удивилась собственному вниманию: парочка каких много, как иномарок на улице. Подсознательный анализ все прояснил. Во-первых, в девушке она узнала Олю из двенадцатой квартиры, студентку, скромную не по современной жизни. Во-вторых, главное, Оля шла с парнем в обнимку и положив голову ему на плечо. Вот тебе и скромница. Ничего удивительного: то, что показывает телевизор, собьет с панталыку любого человека. Насмотревшись, парень станет бандитом, а девушка проституткой.
Парочка вошла в подъезд. Евгения Федоровна двинулась следом: не завернули бы в подвал, замки которого не заперты. Но молодые люди подошли к лифту. Заметив слежку и еще не закрыв двери, парень нарочно, для нее, для дворничихи, впился губами в лицо девицы. Так и уехали, целуясь. Но Евгения Федоровна за годы работы парадной любви насмотрелась. Пусть обжимаются: девушка из этого дома, парень светловолосый, не южной национальности. Пошли к ней на квартиру, видимо, отца, очень строгого мужчины, нет дома.
Евгению Федоровну удивляло другое. В годы ее молодости не только прилюдно не целовались, не обнимались, а и любовь-то скрывали — чтобы не спугнуть. Теперь же по телевизору не только о любви рассказывают, но и показывают.
Когда пришел участковый и проверили подвал, Евгения Федоровна посетовала насчет лестничных проблем: парочки не только целуются, но и занимаются этим самым. Да еще в открытую. Участковый, молодой парень, работавший недавно, задумался. Но объяснил:
— Евгения Федоровна, коммунисты семьдесят лет скрывали секс от народа. Теперь люди раскрепостились.
— Значит, будут?
— Что — будут?
— Любить стоймя.
— О пустяках думаете, Евгения Федоровна. Вот на этой лестнице голубые завелись…
— На чердаке?
— Почему на чердаке? В квартире.
— Нагадят же.
— Кто?
— Голуби.
— Не голуби, а голубые, — объяснил участковый и заспешил по своим делам.
Я дежурил по городу. Заступил в восемнадцать ноль-ноль. И до двадцати двух меня не тревожили, но уж потревожили основательно — изнасилование. Я_ехал и надеялся, что место происшествия не в подвале, не на чердаке и не в каком-нибудь бомжатнике. Думал об условиях работы…
Место происшествия оказалось не в подвале, не на чердаке и не в бомжатнике, а на лестничной площадке; на той, где кончились квартиры и куда выходила, опускаясь, металлическая лестница с чердака. Я объявил понятым, что осматривается место происшествия; они озирались бессмысленно, поскольку ничего не увидели. Как и я: площадка была недавно вымыта — ни окурков, ни бутылок. Оперативник отвел меня в квартиру на шестом этаже.
В комнате было несколько человек, но ее, потерпевшую, я определил безошибочно…
Не по растрепанной прическе, не по болезненному вниманию к ней присутствующих, не по безвольной фигуре — по глазам. Они смотрели — нет, не пусто, а как-то сквозь людей и предметов, словно видели за ними иные зловещие картины. Или она продолжала видеть то, что с ней произошло?
Я попросил всех выйти и вытянул у нее установочные данные: Ольга Черепанова, восемнадцать лет, студентка экономического колледжа. Но для дальнейшего разговора мне требовался ее свободный рассказ и официальное заявление.
— Ольга, ты в состоянии говорить?
— Да, — глухо выдавила она.
— Успокойся и расскажи подробно.
— Я возвращалась домой… У детской песочницы он подошел ко мне…
— Подожди. Кто он?
— Парень, незнакомый…
— Опиши его.
— Высокий, волосы светлые, кожаная куртка… Я не рассмотрела, испугалась…
Большие глаза, с сиреневым отливом, нежный овал лица, трогательные губы… Видимо, она была красива, но испуг красоты не прибавляет.
— Оля, чего испугалась?
— Он меня обнял за плечи и сказал: «Ты пойдешь со мной».
— Закричала бы.
— У него в рукаве был нож.
— Показал?
— Уперся в бок, острием. Я чувствовала…
Она комкала носовой платок, но слез уже не было. Это и хуже: человек воспринимает происшедшее уже не только эмоционально, но и разумом. И что он может надумать, неизвестно.
— Оля, дальше.
— Прижал меня с такой силой, что не продохнуть. И повел в дом…
Она умолкла. Тут уж не до свободного рассказа, а получить бы минимум информации: мне решать вопрос о возбуждении уголовного дела.
— Так, повел в дом. Дальше.
— В лифт, поднялись на последний этаж. И все…
— Что все?
— У лестницы изнасиловал…
Ей-богу, допрашивать изнасилованных должны следователи-женщины. Для правдивости картины мне требовались интимные подробности: как раздевал, какая поза, сколько раз?..
— Оля, подробнее.
— Прижал к стенке… Сдернул трусики… Ну и…
— Один раз?
— Да.
— Оля, до этого случая у вас были половые контакты с мужчинами?
— Нет, — прошептала она.
— Почему же вы не закричали? Все-таки лестница, квартиры…
— Хотела, но он ударил. Вот здесь, на животе…
Она оголилась — свежий кровоподтек алел подковкой, как след от поцелуя хищника. Я взялся за рутинную работу: велел ей написать официальное заявление, переговорил с врачом, изъял одежду потерпевшей, дал задание оперативникам поработать по горячим следам и, главное, направил Олю на экспертизу — ссадины я видел, но меня интересовало заключение гинеколога. Подробный допрос отложил на завтра. Но сегодняшние события не кончились…
В передней дорогу мне преградил кряжистый седеющий мужчина, отец Ольги. Голосом, привыкшим руководить, он басовито удивился:
— Уходите?
— Да, я дежурю по городу.
— Кто же будет вести следствие?
— Скорее всего, поручат мне.
— Вы даже с отцом не поговорили…
— Я, как дежурный, собираю лишь необходимую информацию.
— Похоже, дело, как всегда, замнут.
— Вы кем работаете? — спросил я с закипающим раздражением.
— Хирургом.
— И часто своих больных заминаете, то есть, зарезаете?
Не прав я. Заминают дела, заминают: из-за их обилия, из-за непрофессионализма и просто из-за лени. И главное, забыл я, что передо мной отец изнасилованной. Его седоватые густые брови взметнулись белесыми птицами.
— Дерьмово работаете, следователь.
— Ага, — согласился я, потому что это был отец потерпевшей.
— Даже не докопались, кто насильник.
— Она не знает.
— Нет, знает!
— Почему же не сказала?
— Боится.
Мы с оперативником, капитаном Оладько, сделали синхронный поворот и прошли в комнату потерпевшей. Она сидела все в той же отстраненной от жизни позе. Я спросил почти обиженно:
— Оля, так вы с этим парнем знакомы?
— Нет, но видела его несколько раз.
— Где?
— В сквере. По-моему, он живет в нашем доме, в другом подъезде.
Дом в девять этажей, пятисотквартирный. Высокий парень, волосы светлые, кожаная куртка… Но капитан Оладько только усмехнулся. И пока он озадачивал оперативников и дворников, я позвонил в ГУВД и узнал, что дежурный следователь прокуратуры пока не требовался. Можно было поработать здесь.
Высокий парень, волосы светлые, кожаная куртка… Дворники его вычислили мгновенно: живет с матерью, нигде не работает, выпивает, тридцать лет. Костя Малахеев. Я пошел вместе с оперативниками. Но дворничиха предупредила:
— Они дверь не откроют.
— Милиции? — удивился Оладько.
— Никому.
— А вам?
— И мне не откроют.
— Вам-то почему?
— Я приводила участкового.
Капитан глянул на металлическую дверь с глазком — такую легко не выломаешь. Оперативники посмотрели на меня, на человека с портфелем и в очках. Ему-то откроют. Я неуверенно подошел к глазку, но Оладько жестом меня удержал. Он шагнул к третьей квартире на этой площадке и позвонил. Дверь приоткрылась на ширину цепочки. Капитан извинился и предъявил хозяйке удостоверение:
— Гражданка, у нас к вам просьба: позвоните в эту квартиру и попросите соли.
— Зачем мне соль?
— Ну попросите спичек.
— Мне и спички не нужны.
Капитан объяснил суть дела. Женщина подумала и вспомнила:
— У них мой утюг.
— Прошу, возьмите свой утюжок, — обрадовался Оладько, которому не хотелось попадать в квартиру с шумом и скандалом.
Женщина подошла к двери, позвонила и стала поближе к глазку. В квартире зашаркали. Женщина поторопила:
— Максимовна, я за утюгом.
После амбарного скрипа дверь приоткрылась. Капитан тут же рванул ее на себя так, что Максимовна вылетела на площадку далеко, ко мне, стоящему в сторонке. Не обращая внимания на ее крик, мы все — я, капитан, двое оперативников и двое понятых — вошли в квартиру.